Твое тепло

Алан недобро рассмеялся.

–  Верно, Риста. Нам нужно тепло. Человеческое тепло. Только совсем не так, как оно нужно людям. Мы, как паразиты кровь, пьем его, питаемся им.
–  Нелюдь перевел дух - нечасто приходилось говорить так длинно. Но и не так уж сложно оказалось высказать вслух мысли, давно облеченные в слова.
–  Ты впрямь думаешь, что он заменит тебе умершего сына? Он присосался к тебе, как клещ...

Алана обдало удушливым жаром злости, даже ярости. Он невольно отшатнулся.

Неужели все чувства этой женщины настолько сильные? Обильная кормушка для нелюдя...

Младенец завозился, вякнул что-то, захныкал. Риста принялась баюкать его, шептать что-то ласковое.

Жар угас, сменился ровным сладким теплом. И Алан подался ближе. Еще ближе.

Он не заметил, как и когда исчезли грязь и слизь, покрывавшие сплетение радужных нитей, куда делись, вплетшиеся в кружево склизкие жгуты. Тепло стало таким, каким было до появления Алана. Или не совсем?..

Что-то дрожало, билось внутри согревающе-нежной паутины, словно птенец в руках. Алану приходилось встречать такое чувство. Почему-то оно было редким, хотя казалось таким простым, порой, очевидным. Сочувствие... Алан изредка ощущал по отношению к себе его подобие - жалость. Ведь жалеть можно всех, даже если проходишь мимо, даже если видишь перед собой нелюдя. А сочувствуют только равным, или тем, кого считают равными, кого ценят и уважают, кого не унизят жалостью.

–  Мне говорят, что я рехнулась, сошла с ума, - тихо и спокойно заговорила Риста.
–  Может, они и правы... Может это оттого, что мой сын умер... Но... я не могу, не могу пройти мимо другого ребенка, даже нелюдя. Я вижу, чувствую, что нужна ему. Я люблю его, как собственного, не могу не любить...
–  Ее голос надломился, она отрывисто глотнула ртом воздух.

Алан протянул руку, коснулся лица Ристы. Щека была влажной. Вот они какие, теплые струйки, текущие из глаз - слезы... Говорят, еще на вкус соленые. Но пробовать он не стал.

–  Алан, он улыбается мне, - чуть дрожащим, но невероятно счастливым голосом продолжила Риста, - отзывается на ласку... Он ничем не хуже человека! Он тоже заслуживает любовь и заботу. Алан, не забирай его у меня!
–  взмолилась вдруг она.
–  Алан, неужели ты никогда не хотел, чтобы тебя любили?!
–  И она вцепилась одной рукой в его плащ, с силой потянула к себе. На миг показалось, что Риста пытается заглянуть в его глаза. Алан отшатнулся.

–  Этот ребенок убьет тебя, Риста, - твердо сказал он.
–  Отберет у тебя все тепло, просто высосет его!

–  Ему не придется ничего отбирать!
–  вкрадчиво зашептала она.
–  Я сама отдам столько тепла, сколько понадобится, и даже больше! Все мое тепло и так принадлежит малышу!

Ребенок вновь проснулся и зашевелился. Риста отпустила плащ и принялась убаюкивать младенца.

–  Ты не понимаешь...
–  начал было Алан и осекся. Изголодавшая воронка, бездонный колодец маленького нелюдя, что еще недавно тревожили и раздражали, теперь оказались едва заметными.

Алан прислушался к ощущениям. Вот оно, нежное, питательное, как молоко, тепло Ристы. Льется, льется неиссякаемым потоком прямо в колодец со стенами, что не способны были бы его удержать, если бы не крепли, не твердели с каждым мигом все сильней, будто нежность Ристы укрепляла их незримую кладку. Воронка утрачивала прожорливость, не пытаясь втянуть в себя все подряд тепло, она лишь слегка потягивала его, будто ребенок пытался узнать свое окружение. Неужели Риста права, и незачем всасывать в себя чужое тепло, если оно само течет внутрь радужным потоком, если оно больше не чужое, а твое?

«Нелюдь не способен насытиться. Отсутствие голода лишь временно. Оно проходит, когда кончается собранное тепло», - вспомнились слова старшего храмовника Марта. Неужели он ошибался?

Люди ошибаются. И боги ошибаются...

А нелюди?

–  Риста, - облизнув ссохшиеся губы сказал Алан, - куда ты денешься, если... если я оставлю тебе ребенка?

Она подняла голову. Тепло полилось наружу мощными толчками.

–  Я собиралась на восток, в горы, в обитель Феминии. Два-три дня пути. Там меня примут. Даже с малышом... нелюдем, - неохотно добавила она.
–  Богиня милостива к своим дочерям и их детям... А он - мой сын.

–  Ты не выберешься из города, - покачал головой «судья Балиора».
–  Сама не выберешься. Слушай. После полудня откроют Восточные ворота для въезда и выезда в город. Это ловушка. Но еще и шанс.

Алан склонился к уху Ристы и зашептал.

–  Ты только продержись до полудня и выберись к воротам, ладно?
–  попросил он перед тем, как уйти. И сам удивился своему беспокойству за чужую судьбу.

–  Я выросла в этих подворотнях! Я знаю их, как пять своих пальцев!
–  рассмеялась Риста. И, заметив у Алана что-то вроде удивления, добавила: - Когда высокородные оказываются в нищете, их дочерям не зазорно играть с дворовыми мальчишками без роду и племени. А такие компании не ходят чинными вереницами по центральным улицам...

Алан все понял и кивнул.

–  Постой!
–  окликнула Риста, когда он уже вцепился в выступ стены, чтобы проделать обратный путь по кромке канавы.
–  Я еще не дала имя малышу. Хотела назвать в честь отца... Но... если бы он был жив, мне кажется, не понял бы меня. Можно, я назову его в твою честь, Аланом?

Что-то дрогнуло у Алана внутри. Но он покачал головой:

–  Не стоит. Говорят, имя предрекает судьбу. Так пусть он не повторит мою.

* * *

Мужчины, отвернувшиеся от Балиора, отвернулись от Бога.

Женщины, отвернувшиеся от Феминии, отвернулись от себя.

Старая поговорка.

К полудню заморосило. Повозки, груженые и налегке, скрипя и покачиваясь, размазывали колесами по мостовой грязь, которую сами же и нанесли. Из города и в город гарцевали всадники и шли пешие. Перед воротами с обеих сторон длинными гомонящими змеями ползли очереди.