Творец
Шрифт:
Нина молча хлопала глазами, потом торопливо поднялась и поставила опустевший стакан на завалинку. Что-то было в её словах…
— Мне надо идти, — пробормотала она, озираясь и понятия не имея, в какую сторону двигаться.
— Иль, проводи, — попросила женщина. Мужчина оторвался от холста, вытер испачканные краской руки о штаны и галантно подставил Нине локоток. Та несмело просунула под него руку и оглянулась на женщину. Она напряженно смотрела им вслед:
— Бог в помощь, дочка. Я буду молиться за всех вас… и за Софу тоже.
Они недолго петляли мощеными старой плиткой тропами и вскоре оказались у высокой каменной стены. В тени притаилась небольшая, заросшая вьюнами, низенькая дверь с ручкой-кольцом.
—
Нина кивнула, взялась за гладкое, тёплое кольцо.
— Вы с этой женщиной…
— Это моя жена. Ида…
— Красивое имя… Вы с ней… Я правильно поняла, что вы созданы не Богом?
— Только я. Ида — Божья Тварь, — он хохотнул и оглянулся, словно готовясь получить от благоверной шутливый нагоняй. Но Старый дом уже было не видать за деревьями.
— Тогда почему вы… вместе после смерти? Она ведь должна…
— Быть может, это тот самый счастливый случай, когда Рай, Дом и земное наше временное пристанище оказались одним и тем же. Мы верим в это и надеемся, что нам не придется разлучаться, но как знать… Вполне возможно, что нам просто дали попрощаться…
Он пожал плечами и кивнул на потайную дверцу в стене. Нина послушно потянула на себя кольцо.
…
Соня заворочалась, вытянула ноги и тут же сдавленно застонала, когда от движения каждый миллиметр её тела вспыхнул грызущей, умопомрачительной болью. Стон спровоцировал приступ кашля, а кашель — новые вспышки боли. Она кое-как села, скорчилась, прижимая странно тяжёлые руки к явно переломанным, хрустящим ребрам и мучительно прокашлялась. Во рту появился отчётливый медный привкус, и паника захлестнула её. Девушка торопливо сплюнула на ладонь, поднесла её к заплывшим в щёлочки глазам, готовая увидеть кровь, но увидела нечто гораздо более жуткое. Стало ясно, почему руки так отчаянно болели и были такими тяжёлыми… Под каждый ноготь были загнаны тонко заточенные обрезки электродов. Пальцы были лиловые, распухшие, покрытые коркой спёкшейся крови…
«Только держи себя в руках… держи… в руках», — мысленно попросила она саму себя, а потом поняла, что что-то не так было и с ногами. Вытянув шею, она взяла стопы в фокус и заскулила. Все пальцы, кроме больших и мизинцев были грубо ампутированы.
Адик… Зачем он так с ней? Она же… дала ему жизнь… любила его…
Смутно припомнилось, как он убил Иду. Помнила, как шла за ним до мастерской, что-то говорила, упрашивала, умоляла… А потом он усадил тело старухи в нише, где хранился её автопортрет. Усадил грубо, жестоко, переломав немало хрупких старых косточек… а она, Соня, стояла там, выпучив глаза и смотрела. Но не на погибшую подругу. А в пустоту ниши. Ее скульптура пропала! Когда он успел её вывезти? Как? Куда? Сколько ходок сделал? А она ничего не видела и не слышала, занятая своим творчеством! Да уж… Творец. Натворила делов…!
Она помнила, как сбросив оцепенение, кинулась в спальню, схватила телефон, а потом… Потом он догнал её и начал бить… Она внутренне съежилась, вспоминая эти удары. Методичные, бесстрастные и жестокие. По лицу, по животу, по голове… А она всё никак не отключалась, и уже потом, когда погрузилась в розовый, наполненный болью, туман, слышала, как он спустился вниз и… насвистывая, стал бренчать тарелками. Он ведь, за всей этой суетой, так и не успел поужинать…
— Очухалась? — услышала она гнусавый голос и с трудом развернулась.
В трепещущем сумраке у стены виднелся ряд клеток. Теперь ясно, откуда на его одежде регулярно появлялась шерсть. Грабил собачий питомник… А она то возомнила!..
А вот и четверо подсвинков! Сидят в своих уютных загончиках. Зарёванные рыльца с любопытством тянут к ней пятачки.
В другое время она бы по полной насладилась их жалким видом, но сейчас ей было наплевать. Разве что промелькнула с рассеянным любопытством мыслишка: «А где пятая свинка и Свиномать?»— Ты кто такая? — спросил её старший, сидя в позе срущей макаки и вцепившись в прутья решётки.
— Никто, — с трудом прошепелявила она, обдирая язык о ставшие какими-то слишком острыми и длинными зубы. Видимо, Адам здорово их переломал, пока топтался на её лице…
Подвал… Ни окон, ни дверей, только на потолке квадратная крышка люка. Но нет лестницы… А из мебели стол, стул и лампа.
— А-а… А я тебя сразу выкупил, как только увидел. Гвоздь злоебучей программы, да?
Соня непонимающе смотрела на него.
— Ну, ты типа эта… натурщица, да? Позировала этому барсуку? Не завидую тебе…
Соня попробовала облизнуть лопнувшие губы, но только еще больше изорвала язык. На подбородок выплеснулось немного крови. Только держать себя в руках…
— У нас попроще, — с каким-то фатальным спокойствием вещал свинёнок, — Не у всех, конечно. Но мне так, считай, вообще подфартило. Перо в горло и- сайонара. Малым хуже. А про тебя вообще речи нет…. Только, кажется, змеи раньше сдохнут, чем он их…
— Змеи? — Соня встрепенулась. «Змеи?!… Держи себя в руках… только держись…»
— Да вон! Рядом с твоей скульптурой…, - Сява кивнул куда-то за её спину.
Соня через плечо уставилась в дальний, тёмный угол. Её скульптура! Так вот какова была конечная цель!
Адик явно не планировал воплощать в жизнь её мстительные замыслы, как она себе вообразила! Только собственные мечты. Первое время он, видимо, действовал чисто инстинктивно, ведомый вложенной в него частичкой ее духа. Но потом увидел её автопортрет, и всё то туманное и неопределённое, что им двигало, оформилось во вполне конкретную цель. Он воссоздавал то место, откуда пришёл. Дом! А домом его был воображаемый бункер в её душе, наполненный гневом, ненавистью, болью, яростью, жаждой убийства… Он просто… строил свой собственный Рай на земле… И своего… Бога.
Отёкшими, как у алкоголички, глазами Соня смотрела на свою скульптуру. Когда-то в незапамятные времена это, действительно, был просто автопортрет. Девушка в джинсовом комбинезоне. Кудряшки, измазанная краской щека, палитра в тонкой руке… Но после ухода Жени она стала меняться: одни детали стали пропадать, другие видоизменяться, третьи добавляться. Всё то, чем она грезила, но не смела воплотить в жизнь, она переносила на свой автопортрет.
Сейчас в тёмном углу, по-прежнему в джинсовом комбинезоне, стояло… Чудовище. Глаз не было вовсе, широко открытый рот щерился длинными иглами-зубами, на голове вместо прелестных неряшливых кудряшек извивались змеи, как у Горгоны. А вокруг неё корчились в предсмертной агонии все члены Свиносемейства.
Старший подсвинок, закатив глаза, зажимал пальцами располосованное горло, из которого торчала, как рычаг, рукоятка опасной бритвы. Средняя, Лиза, лежала ничком, широко разведя бёдра, а между них виднелся окровавленный жгут из ржавой колючей проволоки. Рот раззявлен в беззвучном визге, а ладошки стыдливо прикрывают едва наметившиеся грудки. Юлино тельце в школьном платьице болталось в петле, которую Чудовище держало в одной когтистой лапе. На кулак другой была намотана синяя, лоснящаяся пуповина, а в самом кулаке сжат и раздавлен вырванный из утробы матери младенец. Мать, явно уже мертвая, распростерлась в луже крови у ног-копыт. У одной из ног. Вторая прижимала младшую, Риту, ко дну сточной канавы, наполненной водой, мусором и палой листвой. Рядом валялось то, что осталось от Мишки. Просто кучка изрубленного в фарш мяса и вихрастая рыжая голова…