Творения
Шрифт:
Какое все это имеет отношение к проблематике Вопросов и недоумений? Что, с другой стороны, мы можем сказать на основании чтения этого более раннего, чем Трудности к Иоанну, сочинения на тему «прп. Максим и оригенизм»? Даже самый поверхностный анализ Qu. dub. выявляет, что прп. Максим в своей экзегезе Священного Писания, в толковании имен библейских персонажей, в некоторых основополагающих представлениях о трех моментах подвижнической жизни (делание, естественное созерцание и богословие), в учении о трех силах души (разумной, яростной и пожелательной), которое он все время использует в трактовке Писания и отцов, глубоко укоренен в той традиции экзегезы Священного Писания, которая связана с именами Оригена, Дидима Слепца, Евагрия Понтийского, а также Евсевия Кесарийского, то есть в традиции не просто «александрийской», но именно «оригенистической» [413] . В Qu. dub. мы находим немало прямых или слегка переработанных цитат из этих авторов и аллюзий к их словам и мыслям, мы обращаем на некоторые из них внимание в комментариях. Еще существенней, что сама методология толкования Священного Писания у прп. Максима — его «анагогические» толкования, восхождение от буквы к духу Писания, аскетико — гностическая установка в подходе к толкованию Священного Писания, безусловно, восходят именно к этой экзегетической традиции.
413
Кавычки указывают на то, что мы берем здесь слово «ориге — нистическая» не в его полном смысле, включающем известные догматические заблуждения оригенистов, а в некотором более узком и условном.
Достаточно привести всего один пример. Так, авва Евагрий в своем Умозрителе пишет: «Относительно аллегорических и буквальных мест [Священного Писания] следует провести исследование, дабы знать, принадлежат ли они к [области духовного] делания, естественного [созерцания] или богословия. Если они относятся к [духовному] деланию, то следует исследовать, идет ли в них речь о яростном начале [души] и о порождениях его, о начале ли желательном и его следствиях, или же об уме и его движениях» [414] . А вот одно из толкований, даже не Священного Писания, а пассажа из св. Григория
414
Рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Евагрий 1994, с. 114.
415
См. Greg. Nyss. in Christi resurrect, or. I: PG 46,612A: «Ибо и при первом произведении мира Божественная сила не слаба была, чтобы во мгновение совершить все сущее; но, несмотря на то, при созидании сущего определила быть и временным промежуткам. И как там, в первый день, совершена часть творения, а во второй — другая и затем по порядку таким же образом совершено все сущее, так что Бог в определенные дни благоустроил все творение, — так и здесь по неизглаголанной мысли Его премудрости в три дня изгоняется зло из существующего — из мужей, из жен и из рода змей, в которых первых получило бытие естество зла» (рус. пер. цит. по изд.: Григорий Нисский 1872. Ч. 8, с. 37).
416
. Ср. в qu. dub. 19: «Так, посредством ясного знания , а не причастия [Божественных] благ душа получает свои силы и восстанавливается в первоначальное состояние)» и комментарий к этому месту.
Однако этот же пример позволяет нам увидеть и то, как прп. Максим, пользуясь анагогическим методом толкования Священного Писания (применяя его, едва ли не первым из толкователей, даже к писаниям отцов), методом, разработанным в деталях «оригенистами» [417] , обращает его против одного из моментов учения самих оригенистов (в данном случае, против оригенистического толкования пассажа из св. Григория Нисского). Речь идет об учении о всеобщем спасении (апокатастасисе), которое, якобы, распространяется и на бесов. Именно как бесов можно понять «змеев» из толкуемого пассажа св. Григория Нисского, при таком понимании которого получается, что Христос сходил в ад ради спасения не только мужей, жен, но и бесов [418] . Против подобного толкования пассажа из епископа Нисского, скорей всего, и выступает прп. Максим в qu. dub. 57, и здесь мы уже видим ту духовную установку, которую впоследствии обнаруживаем и в Трудностях к Иоанну, — «отбить» от присвоения их оригенистами таких святых отцов, как св. Григорий Нисский или св. Григорий Богослов.
417
На самом деле, как известно, этот метод восходит к Филону Александрийскому и александрийской школе толкования Писания, разработавшей его еще до христианской эры. Среди христианских же авторов от Филона его воспринял Климент Александрийский, так что, строго говоря, этот метод не является достоянием исключительно «оригенистов», которые (в первую очередь сам Ориген, а также Дидим Слепец и Евагрий), впрочем, пользовались им особенно широко и систематически. Другим учителем прп. Максима в этом подходе был, сам много взявший у Оригена, св. Григорий Нисский.
418
Надо сказать, что у св. Григория Нисского, как известно, действительно встречаются пассажи, которые легко понять в смысле распространений спасительной миссии Христа на диавола. Например, в Большом огласительном слове говорится, что Христос тем, что совершил на земле, человека освободил от порока и «уврачевал даже самого изобретателя зла» (Greg. Nyss. or. catech. mag. 26: 84).
Полемика с оригенистическим учением о всеобщем спасении — апокатастасисе, занимает важное место в Qu. dub. (ей прямо или косвенно посвящены qu. es: 19; 57; 99). Все это хорошо известно [419] , как и то, что прп. Максим в этой полемике не просто повторяет осуждение учения о всеобщем спасении времен императора Юстиниана и V Вселенского собора, но и (стараясь вывести из-под обвинений в оригенизме св. Григория Нисского) разрабатывает весьма тонкое учение о трех типах апокатастасиса: ) в смысле причастия божественным благам — добродетелям (традиционное учение об обожении); 2) в смысле всеобщего воскресения, наконец, 3) в смысле восстановления всех извращенных грехом сил души к тому состоянию, в котором они были сотворены, дабы явлено было, что Бог — не творец зла [420] .
419
См. подробнее наш перевод посвященного этой проблематике места в исследовании Поликарпа Шервуда (Максим Исповедник 2007а, с. 476–495; выводы, основанные на анализе соответствующих пассажей в Qu. dub. y см. особенно прим. 262 на с. 495, или в настоящем издании в прим. к qu. dub. 19).
420
См. qu. dub. 19 и комментарии.
Таким образом, традиционное для средневекового искусства изображение грешников, пытаемых крючьями и поджариваемых на вечном геенском огне, расходится с тем представлением, которое мы находим у прп. Максима (по крайней мере, в его пассажах в Qu. dub.) [421] . Бог — не Творец зла, и это будет явлено в конечном восстановлении от подавленности и испорченности грехами и страстями души каждого человека (что, тем не менее, не тождественно для прп. Максима обожению и участию в божественных благах). Здесь же можно отметить, что в целом в Qu. dub. y когда он затрагивает проблему божественной справедливости и наказания грешников, прп. Максим, хотя и отвергает «оптимистический» оригенистический вариант всеобщего спасения, но вместе с тем пытается максимально выявить аспект божественной любви, которая у него неотделима от справедливости, а не противопоставлена ей [422] , сама же «Божественная справедливость определяется как страдание за согрешающих» (qu. dub. I, 11), то есть в смысле христианской, жертвенной любви. Прп. Максим все время подчеркивает, что Богу уподобляется тот, кто готов умереть за спасение ближних (см. qu.~es: I, 4; I, 11). Наконец, в qu. dub. III, 1. он объясняет, что человек, уподобляясь Богу, обретает «бесстрастие, кротость, великодушие и остальные черты Божией доброты, которые все являются составляющими Божией энергии [направленной на творение]». Таким образом, обожение у прп. Максима проявляется в совершенно определенной энергии, направленной на другого, которую можно было бы назвать любовью, или добротою, и Бог для него по преимуществу является носителем и источником этой «доброты».
421
Подробнее об учении о наказании грешников огнем см. в qu. dub. 99 и прим. к qu. dub. 19, где мы уточняем мнение относительно понимания геенского огня у прп. Максима, высказанное Ж. — . Лар- ше. Говоря кратко, согласно мнению прп. Максима, выраженному в qu. dub. 99, то, что обычно понимается как мучения в геенне огненной, — это мучения, причиняемые Божественными энергиями, но они не вечны, так как последние «попаляют» лишь извращенные до неподобия (и даже до противоположности) им человеческие силы, которые, — как утверждает, ссылаясь на св. Григория Нисского, прп. Максим, — будут, в конце концов, все восстановлены в их первозданном состоянии. Вечную муку прп. Максим связывает не с этой геенной, а с памятью об упущенной возможности реализации сил нашей природы через украшающие эту природу добрые дела; эта память будет пробуждаться недоступностью божественного наслаждения, воздаваемого в вечности Богом за добрые дела достойным.
422
См., напр., qu: cs: 189; 1,11; I, 37.
Из всех этих примеров видно, что в Qu. dub. y не меньше, чем в Главах о любви, прп. Максим остается верен в своем учении евангельскому духу, от которого неотделим для него и гнозис. Этот дух, впрочем, не следует понимать в смысле потакания человеческим слабостям и страстям. Так, наряду с учением о восстановлении сил души в эсхатоне, прп. Максим пишет и о «вечной ответственности», которую понесет тот, кто «несется» к несуществующим целям, отпадая от своего логоса, то есть воли Бога о его спасении и оказывается вне Тела Христова [423] . Такое предупреждение, впрочем, тоже является проявлением любви к ближним, желания спасения всем. Именно этой любви, вероятно, и не доставало безответственно говорившим о всеобщем спасении.
423
См. qu. dub. 173.
Возвращаясь к вопросу о месте написания Qu. dub. в связи с темой «Максим и оригенизм», можно сказать, что, хотя окончательно быть уверенными в палестинском происхождении прп. Максима, его соприкосновении с оригенистами, или его философском образовании в Александрии все же нельзя, у нас есть достаточно свидетельств его «интеллектуальной биографии», которые позволяют сказать, что прп. Максим был весьма начитан в авторах, принадлежащих «оригенистической» традиции (наряду с прекрасным знанием им святых отцов [424] ), эта традиция много значила для него, нередко он черпал из нее свои идеи и методы, в том числе и методы толкования Св. Писания, но он же использовал эти методы для критики некоторых догматов оригенистов. При этом в самой этой критике он не просто отвергал еретическое учение (в данном случае об апокатастасисе), но старался продвинуться в понимании тайн Божиих, учитывая вопросы, которые ставили те же оригенисты. Такой подход к ереси появляется у него уже в период написания Qu. dub., затем он использует и углубляет его в Трудностях к Иоанну и других своих сочинениях.
424
См. подробнее наш перевод посвященного этой проблематике места в исследовании Поликарпа Шервуда (Максим Исповедник 2007а, с. 476–495; выводы, основанные
на анализе соответствующих пассажей в Qu. dub. y см. особенно прим. 262 на с. 495, или в настоящем издании в прим. к qu. dub. 19).Что касается отношения прп. Максима к александрийско — палестинской школе экзегезы Священного Писания, то анализ Qu. dub. дает еще один аргумент в пользу его принадлежности именно этой традиции. Речь идет о часто используемом им в изъяснении Священного Писания толковании значения и смысла [425] имен собственных, что, как и толкование смысла чисел (арифмология) весьма характерно именно для этой традиции, начиная с Филона Александрийского. На этот аспект экзегезы прп. Максима уже не раз обращали внимание [426] . Более того, на материале Вопросоответов к Фапассию известным бельгийским гебраистом Антоном Схорсом (Antoon Schoors) был проделан анализ оснований тех или иных, кажущихся совершенно произвольными этимологий библейский имен, которые дает прп. Максим [427] . Выяснилось, по крайней мере в отношении некоторых имен, что казавшиеся совершенно произвольными «этимологии» имеют определенные основания. Пользуясь консультациями библеиста Т. А. Щукина, мы проделали аналогичный (впрочем, весьма предварительный) анализ на материале этимологий имен из Qu. dub. (читатель найдет эти сведения в комментариях). Из этого анализа видно, что почти всегда можно установить то или иное основание для этимологизации прп. Максима, многие из «этимологий» он заимствовал (у Филона, Оригена, Дидима Слепца и других), а многие у него встречаются, видимо, впервые, причем, порой, эти «этимологии», основанные на созвучиях с теми или иными еврейскими словами или реальном происхождении от них, свидетельствуют о весьма тонком знании иврита и арамейского. Конечно, было бы опрометчиво делать из этого вывод, что сам прп. Максим хорошо знал эти языки (и из этого подтверждать его «самарянское происхождение»). Свидетельствами его знания еврейской Библии, что можно было бы ожидать от человека, владеющего ивритом, мы не располагаем (он всегда толкует именно Септуагинту). Вероятнее всего прп. Максим пользовался консультациями знатоков этих языков (что само по себе интересно) [428] . Как бы то ни было, подобный интерес к значению еврейских имен собственных, как и само этимологизирование как метод библейской экзегезы, соединение этимологизирования имен с их анагогическим толкованием, как и аллегорическая арифмология [429] , являются ярким признаком александрийско — палестинской традиции экзегезы со времен Филона, Климента Александрийского и Оригена.
425
Под значением мы имеем в виду то, что прп. Максим представляет как «перевод» (обычно еврейского) имени, а под смыслом — его духовное содержание в данном контексте. Эти два аспекта у прп. Максима иногда сильно переплетаются, то есть уже в «перевод» имени вносится элемент, имеющий отношение к вкладываемому в него смыслу.
426
См. Blowers 1991, р. 203–211; Prassas 2003, р. 72–73·
427
См. Schoors 1994, р. 257–272.
428
Это мнение выразил Антон Схорс в своей статье, его же в переписке с нами высказал А. М. Шуфрин.
429
Свод арифмологических толкований прп. Максима и мест, где они встречаются, мы приводим в Предметно — тематическом указателе к Qu. dub. (с. 444–448 наст, изд.)
Определив в общих чертах отношение прп. Максима к этой традиции экзегезы Священного Писания, хотелось бы коснуться и другого вопроса, не менее интересного, но не обсуждавшегося столь широко — об отношении (каким мы его обнаруживаем в Qu. dub.) прп. Максима к антиохийской школе экзегезы и особенно к толкованию Священного Писания ее самым ярким и влиятельным представителем — св. Иоанном Златоустом.
Прежде чем рассмотреть вопрос об отношении прп. Максима к экзегезе св. Иоанна Златоуста, хотелось бы кратко очертить ту историческую перспективу, в рамках которой эта проблема может быть поставлена наиболее остро. Дело в том, что в течение нескольких столетий (видимо, как минимум, до XI в.) после VII в., в котором жил прп. Максим, его писания (не те, что касались полемики с монофелитством, а такие, как Вопросы и недоумения или Трудности к Иоанну, то есть «созерцательные») оставались мало востребованными [430] . Сам метод, применявшийся прп. Максимом в толковании Священного Писания, был, похоже, чужд и казался искусственным. Это видно хотя бы по отзыву патр. Фотия на экзегетические сочинения прп. Максима (правда, следует подчеркнуть, не на Вопросы и недоумения, а на Вопросоответы к Фалассию): «он скоро утомляет своих читателей тем, что решения вопросов (по Писанию) у него придумываются далекие от буквального смысла и известной истории, а вернее — от самих вопросов. Впрочем, если кому приятно вращать свой ум в иносказаниях и созерцаниях, тот нигде не найдет более разнообразных, чем здесь» [431] . Хотя, как замечает, обративший внимание на этот отзыв М. Д. Муретов, патр. Фотий чуть дальше пишет, что в свои толкования прп. Максим вложил много старания, искусности, благочестия и любви ко Христу, но, в целом, отзыв великого Фотия говорит об определенном сдвиге в подходе к толкованию Писания, происшедшем в период между ним и прп. Максимом, при том, что в значении св. Фотия и других отцов VIII-IX вв. никто не сомневается.
430
Более того, как отмечает Д. Прассас, ссылаясь на исследование X. Деклерка, многие дошедшие до нас выборки из Qu. dub. были сделаны так, что из них специально выпускались анагогические, духовные толкования, или же толкования, несущие на себе печать «евагрианской» традиции экзегезы (см. Prassas 2003, р. 62; на текстологии Qu. dub. и истории их апперцепции в византийской традиции мы еще остановимся ниже в предисловии).
431
Phot, bibl. y cod. 192а, ed. Bekker, i56b-i57a, цит. по изд.: Муретов i9i5y с. XIV.
Суть этого сдвига была недавно сформулирована Николасом Констасом [432] , который отметил, что, если в Александрийской школе темные места Писания были поводом для аллегорического толкования, то свт. Фотий настаивает на том, что такие места следует прояснять не посредством аллегорического толкования, но с помощью словарей и грамматики. Там, где для Оригена Священное Писание предоставляет возможность для анагогического толкования, патр. Фотий практически исключительно прибегает к буквально — историческому, у него исчез «интерес к присутствию мистического тела Слова; аллегорический мистицизм оказался замещенным дисциплинированной филологией, а текст — особенно там, где он удивляет и провоцирует читателя — систематически демистифицируется и демифологизируется» [433] . В целом, Констас считает, что в период борьбы за иконопочитание, возможно, не без влияния отказа от аллегоризма в иконописи (провозглашенного еще в 82 каноне Пято — шестого Собора в 692 г.), метод аллегорического, анагогического и даже типологического толкования Писания почти целиком уступает историческому и буквальному, то есть принципы Антиохийской школы экзегезы, несмотря на поражение антиохийцев в великих христологиче- ских спорах VI в., снова становятся главенствующими [434] .
432
Не так давно он принял постриг с именем Максим в Афонском монастыре Симонопетра. Пользуясь случаем, хотелось бы выразить признательность о. Максиму, поделившемуся с нами своими работами и мыслями.
433
Constas 1999, р. 104.
434
См. Ibid., р. 104–106. Слова Н. Констаса следует уточнить в том плане, что сама по себе «антиохийская экзегеза» достаточно разнопланова, и уж во всяком случае у таких авторов, как блаж. Фе — одорит Кирский, можно найти во множестве толкования типологические, встречаются изредка у него и анагогические толкования (хотя и у него большинство толкований все же буквально — исторических). В любом случае, идея о сдвиге в экзегезе Писания после VII в. сомнений не вызывает. К этому можно добавить, что «унификации» и стандартизации византийской экзегезы, начиная с этого времени, очевидно, способствовал и 19 канон Пято — шестого собора (692 г.): «если будет изследуемо слово Писания, то не инако да изъясняют оное, разве как изложили светила и учители Церкви в своих писаниях, и сими более да удостоверяются, нежели составлениям собственных слов».
Прп. Максим, таким образом, оказывается, едва ли не последним великим представителем той традиции, которая (если говорить о Византии) на нем и прерывается [435] . Тенденции к вытеснению и забвению этой традиции, очевидно, имели место уже при жизни прп. Максима [436] , и именно этим можно объяснить то, что он в принципе осуществил такой масштабный (если иметь в виду не только Qu. dub., но и Трудности к Иоанну, и Вопросоот- веты к ФалассиЮу не говоря уже о малых сочинениях) проект истолкования Св. Писания и писаний некоторых отцов Церкви в духовном, анагогическом смысле.
435
Отголосок этой традиции мы находим в Великом покаянном каноне св. Андрея Критского (VII в.), но дальше она, по — видимому, надолго уходит с магистрального пути развития православного богословия, по крайней мере в самой Византийской империи.
436
Одной из главных причин такого вытеснения был, очевидно, разгром оригенизма в VI в., что бросало тень и на методы экзегезы св. Писания, которые связывались с оригенизмом. По нашей гипотезе, отстаиваемой в статье: Benevich 2009b, оказавшись в Северной Африке около 628 г., прп. Максим вплотную столкнулся с крайними анти — оригенистами, которые выступали, очевидно, и против анаго- гического толкования Св. Писания, весьма ценимого им, как видно по Qu. dub. Возможно именно поэтому в сочинениях после 628 г.: Трудностях к Иоанну и Вопросоответах к Фалассию — прп. Максим, более жестко, чем в Qu. dub. полемизирует с теми, кто привержен в чтении Писания одной лишь букве, как и в аскетике подвизаются лишь в умерщвлении страстей, не стремясь к гнозису. Ср.: «общни- ками таинственных хлебов божественного ведения и чаши живительной премудрости не станут односторонне последующие букве и довольствующиеся принесением в жертву бессловесных страстей, и смерть Иисусову прекращением греха возвещающие, а воскресение Его, — ради которого-то и для которого и была смерть, — посредством [совершаемого] умом созерцания, просвещенного добрыми делами праведности, не исповедующим, которые весьма охотно и с готовностью избирают то, чтобы умерщвленным быть плотью ( Пет. з, 18), а ожить Духом ( Кор. и, 26) никак у них не получается» (Max., amb. 10: PG 91,1145–B, рус. пер. архим. Нектария (Яшунского) по: Максим Исповедник 2оо6у с. 125). Как мы показываем в вышеупомянутой статье, Трудности к Иоанну прп. Максима написаны в полемике не только с оригенизмом, что хорошо известно, но и с представителями такой крайней анти — оригенистической реакции, которая, вероятно, тогда была весьма распространена в Церкви.