Твоя Мари. Когда ее не стало
Шрифт:
Дневник Мари.
«Всякий раз, оказываясь в магазине нижнего белья, я выбираю что-то на вкус Дениса. Это обязательно кружево, что-то воздушное, цветное. Никогда – белое, хоть в этом мы совпадаем. Я люблю черное белье, но Денису оно нравится куда меньше, потому к стойке с черными комплектами подхожу в последнюю очередь, чтобы сделать приятное себе лично. Меня, кстати, никогда не напрягает вот эта необходимость удовлетворять прихоти Верхнего – ну, какая сложность в покупке красивого нижнего белья? Самой же приятно.
Помню, раньше, много лет назад, когда еще не было таких магазинов в том количестве, как сейчас, мне приходилось изворачиваться и покупать что-то у перекупщиков или у гонявших в тот же Китай или Польшу
Спустя время я обзавелась знакомой на ближайшем рынке, она лечилась в отделении, где я работала сестрой, и частенько привозила для меня что-то необычное, такое, чего никогда не выкладывала на прилавок.
У меня появились умопомрачительные тоненькие стринги – тогда и слово-то такое было в новинку, а уж белье, напоминавшее шнурки, вообще мало кто носил.
Когда Денис впервые увидел на мне такое, у него, кажется, перехватило дыхание. Он опустился на колени передо мной, долго трогал пальцами сперва кружевной треугольник впереди, затем развернул меня спиной к себе и, чуть сдвинув шнурок сзади в сторону, застонал:
– Гоооосподи… – я услышала, как едет вниз «молния» его джинсов, как он встает и кладет руку мне на спину, чуть наклоняя меня вперед. – Офигеть… о-фи-геть… – бормочет он в такт своим движениям во мне. – Уф… – он отталкивает меня и переводит дыхание: – Сдуреть можно… ты где такое отхватила?
– Не понравилось? – ухмыляюсь я, глядя, как он садится на пол к стене, так и не застегнув джинсы, и пытается закурить дрожащими руками.
– Не говори ерунды… ты ведь знаешь, что красивое белье меня заводит. А такого я еще не видел.
– Ну, привыкай, мне Кристина привезла целую связку, – смеюсь я, усаживаясь рядом и вытягивая ноги в черных чулках.
– Она просто террористка, – бормочет Денис, наклоняясь и целуя меня в плечо. – Я теперь с тобой в автобусе вместе ездить не смогу…
Мы прыскаем от смеха, представив картину.
– Откуда у тебя это, а? – интересуюсь я, забираясь к нему под руку и прижимаясь всем телом.
Денис затягивается, выпускает вверх облако дыма и мечтательно произносит, глядя в потолок:
– Всегда мечтал о женщине в красивом кружевном белье. Когда-то давно, лет, наверное, в двенадцать, нашел у отца в тумбочке журнал… да не смейся ты, не «Плейбой», а какой-то рекламный, видно, кто-то из пациентов из-за бугра привез… и там была как раз реклама нижнего белья – голубой лифчик и трусики… ох, Машка… я даже лица модели не помню, не могу сказать, была она блондинка или брюнетка, а вот этот комплект…
– Да ты извращенец, Диня, – смеюсь я, целуя его в грудь в вырезе расстегнутой рубашки.
– Еще какой… – вздыхает он, стряхивая пепел в стоящую рядом пепельницу. – Ну-ка, встань на четвереньки, – он чуть толкает меня вперед, и я, подогнув ноги, поднимаюсь в требуемую позу. – Ползи. Нет… медленнее… голову опусти… вот так… возьми стек из шкафа и принеси мне… нет, Маша, в зубы возьми… ага…
Он встает на ноги, застегивает джинсы и рубаху, протягивает руку и забирает у меня из зубов стек. Не скажу, что мне заходит такая практика, но почему бы не доставить удовольствие Верхнему, которому так очевидно нравится это зрелище?
Денис запускает руку мне в волосы – они у меня сейчас чуть ниже плеч, натурального цвета – перекрашу в белый и остригу их коротко я примерно через пару месяцев, но сейчас они еще в первозданном виде, разве что накручены на спиральные бигуди и выглядят чуть небрежно. Этой длины как раз хватает Денису, чтобы не наклоняться особенно и задрать мою голову так, чтобы видеть лицо.
– Оближи губы, – вдруг требует он. – Еще… еще… – его рука выпускает волосы. – Принеси кляп.
Возвращаюсь к шкафу, беру из ящика кляп – первый попавшийся, не выбираю, беру в зубы ремешок и возвращаюсь к Денису. Он закрепляет кляп, плотно вставив шарик мне в рот, поправляет волосы, чтобы не попадали под ремешки.
– Повернись и встань на колени, руки за голову. Голову чуть вниз… еще… да…
Он хлещет меня по плечам и спине ременным хвостом стека, это чувствительно, но не настолько, чтобы как-то возражать. Однако Денису самому не нравится такая порка, он давно понял, что со мной надо пожестче – тогда обоим только лучше. Стек летит на пол, из шкафа вынимаются флоггеры – о, вот это по-нашему… я чувствую возбуждение уже от одного вида девайса, а уж от первых прикосновений к коже вообще начинаю слегка дрожать от накатывающего волнами и все усиливающегося желания. Это довольно странно, но меня боль всегда возбуждала, я фокусировала свое внимание не на болевых ощущениях, а на тех эмоциях, что испытывала, и на остром возбуждении, которое снять можно было только одним способом…
Мы даже не трудимся дойти до кровати за балдахином, который Денис укрепил вокруг нее на полукруглой штанге, ввинченной в стену. Экшн заканчивается там, где начался – на ковре у окна в той части комнаты, где укреплены крюки в потолке и стене, где стоит крест для порки… Скосив глаза в сторону, я вижу валяющийся рядом флоггер, чуть дальше – еще один и кляп, который Денис выдернул перед тем, как повалить меня на пол.
Мы никогда не думаем о том, что за стеной могут быть люди – друзья алкаша-Серёги, регулярно забредающие сюда с единственной целью – отведать вкусной водочки. Если Серёга уже достаточно набрался, может постучать к нам – после некоторых событий стучит и никогда не входит, если не получил разрешения, – и попросить у племянника спонсорской помощи. Иногда Денис просто посылает его, и дядюшка, значительно уступая ему в комплекции, послушно скрывается в своих апартаментах, а иногда дает сотню-другую, и тогда вечеринка может затянуться до утра. Правда, Денис всегда предупреждает – если, мол, что, не обижайся, всех повыкидываю с лестницы, и тебя – в первую очередь. Но Серёга, однажды не вовремя ввалившийся в комнату, увидел нечто такое, с чем знакомиться ближе явно не собирался, потому ни сам, ни его дружки не приближаются к нашей двери.
Ночевать остаюсь с Денисом – мы не так часто делаем это, не так часто позволяем себе проснуться утром вместе, принять душ и поехать вместе в институт, но сегодня как раз такой день. Разумеется, нормально выспаться не удастся, и утром у меня под глазами будут огромные синяки, красноречиво объясняющие всем желающим, чем я занималась всю ночь. Но и черт с ними, когда всё так хорошо…»
Да уж… Я закрыл тетрадь и по привычке уже сунул под соседнюю подушку. Захотелось курить, я встал и побрел в кухню. Включил бра над столом, бросил взгляд на часы – было почти три часа ночи. Завтра мне нужно было к восьми на дежурство в больницу, благо, что никуда не придется ехать, только дорогу перейти, оставалось надеяться, что день будет спокойным, без нескончаемой вереницы «скорых», подлетающих с сиренами к приемному покою.
Я налил себе чай, отодвинул занавеску и взял пепельницу. В свете уличного фонаря под легким ветром кружились опадающие с тополей во дворе листья. Наступил октябрь – снова октябрь, как два года назад… Тот октябрь, когда Мари, пусть и не собираясь, вернулась ко мне хотя бы на семь дней. На те семь дней, что мы провели с ней в небольшой московской квартирке с тремя огромными окнами и нелепыми обоями в розочках над изголовьем кровати. Я помнил, кажется, каждую мелочь в обстановке, каждую фразу, сказанную Мари, каждый ее жест, каждый взгляд. Я то и дело слышал ее хриплое дыхание, когда она лежала рядом со мной, вытянувшись в постели после совершенно потрясающего секса, которым она умела и – что там скрывать – любила заниматься. Почему всё так несправедливо? Почему она вернулась ко мне именно в тот момент, когда вообще уже ничего нельзя было исправить? Во всех смыслах – нельзя?