Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает
Шрифт:
— Что за звуки? Что ты опять притащила?
Евдокия пожимала плечами:
— Какие звуки? Их нет!
И… И… И-иии!!!
И барашек прорвался!
Фонтаном!
Бедные кресла! Бедный костюм! Бедный пес…
Впрочем, трудно сказать, кто из них был бедней: собака, кресла, костюм, женщина или мужчина, или подушки. Всем было плохо.
Лагутин вопил:
— Это Армани! Черт вас дери! Мой костюм! Моя встреча!
Фонтанировал рыбой с барашком пес — гибли кресла — менял цвет пиджак от Армани.
— Леня, я не знаю как это сюда попало! — отчаянно клялась
Уже не шутя. Уже на полном серьезе.
Первым опомнился сам Лагутин.
«Что я делаю? — ужаснулся он. — До истерики жену довожу. Фиг с ним, с костюмом…»
— Ладно, Даша, — обреченно махнул он рукой, — убери из машины это убожество и поехали. Уже почти ночь, а нам кресла еще надо мыть у ближайшей колонки. Фу-уу! — брезгливо сморщившись, он отвернулся.
Евдокия растерянно оглянулась на пса — пес с барашком расстался и скис. Поникнув ушами, глазами и носом, и головой, он грязным комом сидел на полу, источая чувство вины, неприятные запахи, страх и одиночество. Он был жалок сердцещипательно.
Евдокия еще раз икнула и спросила у мужа:
— Как — убери? Леня, как я его уберу?
— Как?! — опять психанул Лагутин. — Хорошим пинком под зад! Только так с ним и надо! Эта дрянь такого здесь натворила, что, клянусь, сейчас брошу машину вместе с любимым костюмом и пешком отправлюсь домой со всеми твоими камнями и чемоданами! А-а, что это я? — разъярившись, вскочил он и, распахнув заднюю дверцу, со сладострастной ненавистью вышвырнул пса на обочину.
Пес покатился с обрыва. Евдокия, вжав голову в вплечи, услышала его визг откуда-то снизу. Визг резанул по ушам и смешался со слабым журчанием реки, петлявшей вместе с дорогой.
— Вот так-то! — злорадно воскликнул Лагутин, старательно вытирая руки о траву.
Однако машину свою он не бросил, как угрожал: брезгливо уселся за руль и медленно тронулся с места.
— Я приношу всем только беду-уу, — горько заплакала Евдокия, оглядываясь на дорогу. — Зачем я только его брала-аа!
— Вот именно, зачем ты его брала? — строго поинтересовался Лагутин.
— Я хотела как лучше, хотела его накормить, а теперь ты его уби-ил!
— Ничерта этой ходячей заразе не сделается. Дворняги живучие…
— Ой! Ой-ей-ей! — завизжала вдруг Евдокия. — Ленечка! Он карабкается! Он жив!
— Очень рад, — процедил Лагутин, сдерживаясь из последних сил. — Мавр сделал свое дело и может уходить, только как теперь быть с подушками? Про костюм я не говорю.
Он мог бы вообще не говорить: Евдокия его не слушала — она не спускала полных слез глаз с бедного пса, который уже смешался с кустами, с дорогой и превратился зовущую точку.
— Ленечка, миленький, — взмолилась она, — давай на минутку вернемся. Только посмотрим все ли лапки его целы…
Леонид Павлович хотел накричать на жену, но передумал.
«Может и за меня будет так же переживать, когда и я запаршивею», — подумал он и… развернул автомобиль.
Пес оказался цел. Он не сидел на обочине, а, прихрамывая, трусил — похоже, за Евдокией.
— Даша, только смотри, не трогай его, — предупредил Лагутин.
— Ленечка,
я не буду, я с ним попрощаюсь, — пообещала она, бросаясь к бездомному псу словно к отцу родному.Пес все понимал. Он знал и кто ему враг, и кто — друг. Опасливо скосив один глаз на Лагутина, он остановился и подался вперед, другим глазом радуясь Евдокие, но не решаясь к ней подойти.
Леонид Павлович предостерег:
— Да-ша!
— Ну, бродяга, прощай. Видишь, как плохо все получилось, — обливаясь слезами, пропищала она.
Пес видел и был не в обиде. «Что ж тут поделаешь, — говорили его глаза. — И хуже бывало. Жаль одно: опять пусто в желудке».
— Да-ша! — Лагутин был на пределе.
— Иду, Леня, иду.
Евдокия украдкой погладила пса и, приказав:
— Сиди, не смей ковылять за мной, — с громким ревом уселась в машину.
— Ну вот, началось! — воскликнул Лагутин, яростно нажимая на газ.
Пес не ослушался — остался сидеть на обочине, с тоской провожая автомобиль, уносящий ее, даровавшую счастье.
«Я так рассчитывал на тебя», — говорили его глаза.
Евдокия взгляд его расшифровала и завыла по-бабьи:
— Он так рассчитывал на меня! Леня! Милый!
— Нет, Даша! Нет! — рявкнул Лагутин, значительно превышая скорость.
Он, щеголь и чистоплюй, не мог представить себя и паршивого пса в одном пространстве.
«Из санатория утащила заразу», — догадался Лагутин и его едва не стошнило.
— Я так долго дышал одним воздухом с этим уродом! — ужаснулся он. — Ты чудовище, Даша! Чудовище!
— Я хотела его откорми-ить! — и нападала и оправдывалась Евдокия, не прекращая рева. — Это я виновата! Он лишнего съел! Он лет десять не кушал! А ты все имеешь! У тебя все есть, но тебе мертвый костюм важнее чужой живой жизни!
— Собачьей жизни, заметь!
— Да! Да! Собачьей жизни! Неужели трудно его осчастливить? Больного, голодного!
— Он же дряхлый. Он от старости скоро умрет.
— Вот и умер бы по-человечески. Есть же гостинницы для животных, там лечебницы, и стоят не дорого, тебе это тьфу…
— Даша, не зли меня! Даша, лучше молчи!
И она замолчала. Уцепившись побелевшими пальчиками в кресло, молчала, но слезы градом текли по бледным щекам. А потом к ней вернулась икота.
«Шантажирует, — заподозрил Лагутин. — И пускай. Скоро ей надоест, успокоится, а через час и вовсе забудет про старого пса».
Но вскоре он понял, что ошибается: жена не обманывала его. Она и сама испугалась и уже виновато смотрела на мужа, беспрестанно икая.
«Ну вот, весь мой труд насмарку, — сокрушенно подумал Лагутин. — Годы терпения и труда, все псу под хвост. Грязному мерзкому псу — откуда он только взялся на мою бедную голову? Неужели болезнь возвращается?»
Он внимательно, с пытливой тревогой посмотрел на жену — она, обнаружив смятение в его добрых глазах, поняла все и, устыдившись, сказала:
— Нет, Леня, не надо, он старый. Не беспокойся, я водички сейчас попью и икать перестану.
«Это можно остановить, если сразу, успею», — решил Лагутин и, поворачивая назад, сказал, потрепав по щеке жену: