Ты моё спасение души

Глава 25

– Уходи, Слава! Уходи!
– быстро шепчет пьяная мать, схватив в коридоре одной рукой меня за локоть, а другой прижимая к себе какой-то странный грязный сверток.

Печально и устало смотрю на свою родительницу. Вернее на то, что осталось от нее и ее былой красоты.

Особо искать не приходится. Худая как палка женщина стоит передо мной в драном шелковом халате. В глубоком вырезе давно нестиранной вещи печально выглядывают груди.

На голове матери распатланное воронье гнездо тусклых немытых волос.

Лицо ее глубокопьющего человека. Оно одутловатое, серое с красными островками и прожилками кровеносных сосудов.

На лице пустые, бессмысленные голубые глаза. Под правым - старый жёлтый синяк. Левый украшает совершенно свежий, отекший, красно-бордовый кровоподтек.

Мне жалко свою мать до спазма в груди и слез. Если было возможным, то я бы все отдала, чтобы помочь ей. Но…

Всё мои потуги, все обращения к матери и отцу падают в пустоту их пьяного сознания, то есть его полного отсутствия.

Людей из внешней среды я давно перестала просить о помощи. Все мои просьбы к бывшим друзья и знакомым нашей семьи для меня лично ранее чуть не закончились детским домом. Меня это пугает неменьше, чем жизнь в этом Богом забытом месте столицы, где мы оказались полгода назад…

После гибели бабушки и дедушки мама моя, которую её родители хоть как-то ещё могли держать в руках, призывая к голосу разума и совести, начала стремительно падать вниз на дно. Этим дном стало донышко бутылки.

Эти бутылки в нашем доме не переводятся. Точнее множатся в геометрической прогрессии. За три года со дня смерти бабули и деда стеклотары набралась целая большая кладовая.

В момент полного безденежья у отца рождается редкая, но здравая мысль, все же их сдать. На реализацию задуманного он тратит несколько дней.

Деньги за сданные бутылки улетают стремительно на новые. На них же уходят ценные и раритетные вещи из нашего дома.

В конце конце-концов из-за бутылок "ушла" и наша квартира в историческом центре столицы.

Новость, что мы переехали на новое место жительство, на окраину Москвы в барак рабочего посёлка, родители сообщили на вокзале по возвращению из летнего лагеря, в который меня великодушно устроила директор музыкальной школы.

Музыкалку я давно закончила с отличием, но продолжаю регулярно заниматься. Педагоги тратят на меня свое время безвозмездно в память о моих бабушке и дедушке, которые были прекрасными и талантливыми людьми. Каждый после занятий меня не только хвалит, но еще и старается угостить чем-нибудь вкусным.

Мне всегда ужасно стыдно. Я, пытаясь держаться с достоинством, вежливо поясняю, что не голодна.

На вопросы о ситуации в семье и родителях, которые исподволь появляются во время занятий, также даю только положительные пояснения. Уверяю всех, что мама пришла в себя, папа восстанавливается, оба периодически подрабатывают.

Неловко даже признаться, что отец вместо себя меня устроил в небольшой шаромыжный похоронный оркестрик. Деньги от этой его "халтурки" на похоронах стараюсь тратить на продукты, если у меня их не успевает отобрать отец.

Никому не говорю, что средства на свое существование мне приходится зарабатывать самой. Спасибо директору похоронного агентства, который нередко приглашает меня одну в траурный зал на церемонии прощания.

Ещё по рекомендации одной из бывших коллег бабушки я пою в церковном хоре и очень редко, только уж если совсем плохо с деньгами, играю на скрипке в переходе с группой молодых ребят.

Сегодня благодаря концерту в подземке мне удалось купить проездной и немного продуктов, с которыми я и вернулась домой, зная, что у нас "шаром покати".

Заявление мамы про "уходи" без объяснений причин меня крайне удивиляет и озадачивает. Кому как ни ей знать, что идти мне некуда и не к кому.

В свои 16-ть лет я могу попасть только в детский дом, которого мне, благодаря помощи знакомых матери, уже раз удалось избежать.

И вот теперь она меня сама гонит в ночь.

"Видно совсем от алкоголя разум помутился", - думаю, вздыхая, ощущая в душе боль и жалость к матери.

– У меня сил нет, мам! Время позднее. Целый день занятия. Есть и спать хочу. Вот, возьми продукты. Я только кусочек хлеба с колбасой съем и чай. А поговорим давай все же лучше утром. Ладно?
– произношу тихо и безэмоционально, хотя у самой в глазах стоят слезы.

– Нет! Уходи сейчас. Пошла вон отсюда, - злым шепотом кричит мне мать, пытаясь вытолкать за дверь.

Не успеваю даже шага сделать, как из комнаты в конце коридора вываливается группа мужчин вместе с отцом.

– А, вот и наша красавица пожаловала домой. Чего так долго шаталась невесть где?
– еле ворочая языком, произносит отец.
– Иди, Славка, к папке, он тебя с людьми хорошими познакомит. Вот это…Имя запамятовал. Этот любезный человек, мужчина…Короче, он все тебе сам объяснит. Ты его, Славка, слушай, как меня…

Из несвязного речевого потока отца понять ничего не могу, но мне становится страшно.

Поворачиваю голову на мать. Глаза ее от ужаса округляются. Губами она шепчет мне:"Уходи, уходи! Беги!" - а сама при этом пятится спиной в глубь коридора ближе к комнате.

Ещё не до конца осознав, что помощи мне ждать неоткуда, пытаюсь вразумить отца.

– Пап, ты чего?! Что такое говоришь? Тебе плохо?

Отец на мои слова сначала начинает глупо хихикать, а потом смеяться в голос.

Вместо него мне отвечает один из мужчин.

– Что ты, милая, отцу твоему хорошо. Сама же видишь, он - весел и счастлив. И тебе будет хорошо. Поверь дяде, - наступая на меня, произносит дядька звериной внешности с маской добродушия на лице, от которой мне становится страшно до дрожи в коленях.