Ты мой закат, ты мой рассвет

А мы тут улыбаемся.

Шутим.

Ждем, когда перепадет порция кофе.

Как будто происходит что-то рядовое и повседневное.

А на самом деле мы просто слишком сильно боимся потерять тех, без кого наши жизни...

Хорошо, что мать возвращается и вручает мне стаканчик, а то бы меня снова скрутила паника. А глоток обжигающего кофе немного приводит в чувство, шарахая в мозг крепким горелым вкусом зерен.

Это самый херовый кофе, что я пил в своей жизни, но его вкус я запомню намного лучше самого дорого марочного коньяка.

Потому что именно этот вкус остается у меня во рту, когда к нам, в компании отца Очкарика, снова выходит доктор.

Он улыбается. Это вымученная улыбка словно через адскую боль, но шел к нам с таким лицом, если бы собирался сказать что-то плохое.

— Йен стабильна, - без предисловий и долгих киношных вступлений говорит он. Мы все одновременно выдыхаем.

— Завтра или послезавтра ее переведут в палату, и вы все сможете ее навестить. Но!
– Каждому из нас он «дарит» строгий взгляд.
– Не забывайте, что она еще очень слаба и на восстановление понадобится много сил. И ей сейчас как никогда нужна поддержка и вера, так что все слезы и сопли советую выплакать заранее, а к молодой мамочке пойти с улыбкой. И цветами, кстати.

У моего тестя такое лицо, что даже не удивлюсь, если скоро в этом центре появится какая-то новая дорогущая хреновина.

Глава пятьдесят первая: Йен

Когда я первый раз открываю глаза, их беспощадно режет яркий солнечный свет.

Кажется, если срочно не залезу под одеяло с головой - начну шипеть и гореть, как вампир, и превращусь в горстку пепла. Пытаюсь пошевелиться, но из меня словно откачали все силы и бросили на постель пустой и ни на что не годной тряпочкой. Вдруг, кому-то да пригодится.

Но все-таки...

Есть что-то живое и теплое рядом. Не сразу даже понимаю, что именно.

Только чуть позже, когда немного навожу резкость и пытаюсь вспомнить ощущения собственного тела, чувствую, что кто-то держит меня за руку. Не так, чтобы сильно, но достаточно крепко, чтобы я вспомнила, что чувствовала это тепло даже там, в каком-то бесконечном темном сне без сновидений.

Ругая собственную немощность, поворачиваю голову.

Кажется, что даже шейные позвонки хрустят, как заржавевшие.

Сколько же я?..

— Привет, - слышу тихое и немного сонное.

Антон. Секунду назад сидел как будто на стуле около кровати, а теперь уже совсем рядом. Так близко, что знакомый любимый запах обрушивается потоком энергии. И сразу откуда-то берутся силы на ответную улыбку, хоть вряд ли она такая же красивая, как у него сейчас.

— Жаль, я не могу даже руку поднять, - говорю шепотом, потому что иначе не получается, - а то бы показала, как сильно ты стал похож на дикобраза с этими своими колючками ужасной величины.

Мой майор тянется ко мне весь сразу.

Ладонями за щеки.

Каким-то сорванным поцелуем в губы. Я только думаю, что зареву или уже?

— Я слышала, как она кричала, Антон. Я знаю, что с ней... Не знаю.

Господи, я ничего...

Меня начинает трясти. Внешне, может быть, и не заметно, но внутри я как будто натягиваюсь и рвусь в каждом сухожилии.

— Скажи, что с ней все хорошо, умоляю тебя. Что она вся в тебя и такая же сильная, а не как я - размазня.

— Очкарик, все в порядке.
– Мне кажется, он впервые в жизни выглядит таким трогательным и абсолютно открытым.
– Она же Сталь, забыла?

— Ассоль?
– спрашиваю снова. Интуиция подсказывает, что хоть мой упрямый мужчина и любит все делать по-своему, он бы не стал называть дочь как-то иначе, не посоветовавшись со мной. Хотя имя ему вроде понравилось?

Я плохо помню все, что было после того, как Антон уложил меня на заднее сиденье машины.

Какими-то неясными образами и обрывками: больница, вопросы врача, которые я почти не понимала, разговоры акушерок, термины, тупые уколы.

Острая боль внизу живота.

Уговоры тужиться.

И тонкий детский крик.

А потом - длинный коридор, в котором я отчаянно искала свет.

— Ася, - все-таки переиначивает Антон.
– Она улыбается, когда ее так называешь.

Я не настолько глупая, чтобы не понимать, что он выдумывает все это, чтобы поддержать меня. Но это ведь так похоже на меня саму... Я сама вечно все додумываю, украшаю черное - розовым, чтобы не было печально и трагично, чтобы был хоть кусочек надежды.

А Антон все время меня высмеивает.

Называет мои выдумки «тараканьим маршем».

— У тебя, мужчина, - облизываю пересохшие и слипающиеся губы, - тараканий марш в голове.

— Пришлось взять твоих ребят на передержку, пока ты тут изображала спящую красавицу.

Прикрываю глаза, представляя, как выгляжу.

— Надеюсь, ты закрыл все зеркала черными тряпками?

— Зря надеешься.

— Дал же господь бессердечного мужа.
– Очень с трудом, но все же театрально вздыхаю.

И вдруг осознаю, что мне снова тяжело дышать. Но на этот раз потому что Антон меня обнимает.

Так крепко, как никогда.

Как будто... хочет этим что-то сказать.

Мне же, наверное, нужно сказать, что еще немного - и он просто раздавит мне грудную клетку. Но я снова не очень в ладу с тараканами в голове, потому что если так мне суждено закончить свои дни - я готова.

Это лучше, чем истекать кровью на столе хирурга.

И по крайней мере теперь я точно знаю, что с нашей малышкой все в порядке. Насколько это может быть возможно в нашей... сложной ситуации.

— Очкарик, послушай меня минуту, хорошо?

У него немного странный голос. Как будто выпил газировки, и она зашла не в то горло, как любит говорить моя бабушка.

— Что-то случилось?
– Я натягиваюсь, напрягаюсь каждой мышцей в теле, потому что уже готова бить себя по чему угодно за то, что мгновение назад подумала, что с моим ребенком все в порядке. Может быть...
– Антон, умоляю тебя, не тяни!

— Да успокойся ты!
– злится он и в ответ на мои попытки освободиться прижимает еще крепче.

— Что с Асей?

— С ней все хорошо, женщина, сейчас придет врач с коляской, и я тебя к ней отвезу. Просто... Помолчи и дай мне сказать.