Ты найдешь меня на краю света

Не помню, в какую часть тела кровь хлынула в первую очередь, когда я дочитал это письмо. Оттолкнувшись обеими руками от письменного стола, я откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул. Невероятно! В этом послании бесстыдства было больше, чем в обнаженной натуре Буше или любого другого художника. Я схватил бокал и залпом осушил его. Ни о каком сне теперь не могло быть и речи. Но и Принчипессе не знать покоя этой ночью, которая «принадлежит только нам».

Мой ответ будет похлеще. Я стану ее пылающей тенью и позабочусь о том, чтобы она до рассвета ворочалась в постели без сна.

Пальцы забегали по клавиатуре. Я писал, не поднимая глаз, пока наконец не нажал последнюю клавишу. Отправив ответ, я злорадно усмехнулся.

Тема: Рука… рука…

Carissima! [25]

Не знаю, следует ли мне наказать Вас за возмутительный конец Вашего последнего письма. Я вне себя! «…я просто возьму Вашу руку и положу ее между своих бедер». Такие вещи не должны проходить безнаказанно, Вы обязаны дать своему любовному сопернику возможность парировать удар. И вот мое наказание: рука, которой Вы так умело управляли, еще покажет Вам, что такое страсть. Это я обещаю.

Сейчас Вы не имеете ни малейшего понятия, на что она способна. Она исторгнет из Вашей груди вздохи, какие никогда не вырывались из нее до сих пор. Она еще научит Вас поцелуям. И когда Вы станете кричать… О нет! Я не доверю ее Вам.

Не стану ни утолять Вашей жажды, ни внимать Вашим мольбам. Я готовлю для Вас только самые сладкие муки. И лишь по прошествии долгого-долгого времени (какого именно — решать мне), после Вашей полной капитуляции, рука, которую Вы называете своей, сделает то, чего Вы так желаете.

И Вам спокойного сна, Ваш Дюк.

25

Дражайшая! (ит.)

12

Оглядываясь назад, я до сих пор не могу понять, как пережил те две недели. Я готовился к выставке, назначенной на начало июня, и между делом отправил Принчипессе целых двести двадцать три письма. В отношении себя, по крайней мере, точно могу сказать, что в те ночи, полные самых нежных, волнующих и провокационных слов и грез, спал я плохо. Почтовый ящик стал для меня чем-то вроде тюрьмы, стены которой я покидал очень неохотно, так как боялся пропустить письмо от Принчипессы. И так я бегал туда-сюда, словно Меркурий, крылатый вестник богов. Я шел в галерею поработать, но если Марион не оказывалось на месте, я, в своей блаженной рассеянности, забывал о назначенных встречах. Потом из типографии привезли пригласительные билеты. Получились они на редкость удачными. Мы напечатали на них картину с женщиной, которая чего-то хочет, но не знает, как это получить. Восторгам Солей не было предела.

Я часто навещал ее, чтобы полюбоваться новыми работами, которые она создавала в основном ночью, и помочь советом по мере своих возможностей. Я показал Джейн Хэстман и ее восторженной племяннице, называвшей меня не иначе как Жаном Люком, выставку современного искусства в Гранд-паласе. Несколько раз заходил и в отель «Дюк де Сен-Симон», чтобы обсудить с мадемуазель Конти подробности нашего мероприятия. День ото дня она становилась все приветливее и уже чесала Сезанну затылок и ставила ему миску с водой, обсуждая со мной по ходу дела, где какие картины должны висеть. А когда я сообщил ей, что «месье Шарль» тоже приедет и ему понадобится «его комната», она одарила меня лучезарной улыбкой.

Я бегал по парижским улицам, мурлыкая под нос: «Smile and the world smiles at you», [26] хотя спал в те дни уж точно меньше, чем генерал Бонапарт в свои лучшие годы.

Как-то раз в «Ла Палетт» я повстречал Бруно. Он простил мою несдержанность во время нашего последнего телефонного разговора и настаивал на том, чтобы отдать долг. При этом ему было жаль, что прекрасной незнакомкой оказалась не Солей. По его мнению, мы составили бы с ней отличную пару.

Обсуждение других версий мы продолжили за бутылкой «Вдовы Клико». Однако вскоре мне снова захотелось засесть за свою волшебную машинку, чтобы окунуться в общение с Принчипессой, и я заерзал на стуле. Несколько дней подряд я так и бегал между галереей и улицей Канетт, то и дело проверяя почту, а Марион озабоченно качала вслед головой, уперев руки в тонкую талию.

26

«Улыбнитесь, и мир улыбнется вам» (англ.) — строчка из песни Луи Армстронга.

— Ты похудел, Жан Люк, съешь чего-нибудь, — говорил мне Аристид во время званого ужина и, подмигнув, подкладывал на тарелку третий кусок своего фирменного яблочного торта. — Силы тебе еще понадобятся.

Гости засмеялись, сами не зная почему. За столом, как и всегда у Аристида, царила непринужденная атмосфера. Тем не менее я слегка удивился, когда Солей Шабон и Жюльен д'Овидео еще во время десерта обменялись телефонными номерами и многозначительно посмотрели друг другу в глаза. Мне снова вспомнился Хлебный человечек и, признаться, стало несколько не по себе, когда молодые люди, весело болтая, рука об руку спускались по лестнице в прихожую.

Потом я помогал Аристиду убирать посуду, и мы вернулись к обсуждению волнующей меня темы. Не без некоторого трепета я передал своему литературно образованному другу письма Принчипессы, впрочем, особенно пикантные я все-таки утаил. Наша с ней переписка давно уже вышла за рамки всех приличий, даже когда касалась посторонних вещей, интересных, забавных и порой ничуть не менее интимных. Однако я так и не смог обнаружить ни малейшего намека, касающегося личности моей корреспондентки.

В одну из таких бессонных ночей речь зашла о первой любви, и я, собравшись с силами, во всех подробностях изложил ей историю с Люсиль, о которой знали даже не все близкие друзья. «Если Принчипесса — это все-таки Люсиль, — мысль, которая все еще дремала где-то в углу моего возбужденного мозга, хотя с некоторых пор я воздерживался высказывать ее вслух при Бруно, потому что не хотел с ним спорить, — она, по крайней мере, будет знать, чем все тогда закончилось», — думал я. Кем бы ни была Принчипесса на самом деле, она отнеслась к этому моему письму сочувственно.

«Еще ни одно признание в любви не было написано зря, дорогой Дюк, в том числе и Ваше, — ответила она мне. — Уверена, что и Вашей бессердечной подружке сегодня та история видится иначе. Очевидно, это было первое письмо такого рода в ее жизни. Будьте уверены, она хранит его до сих пор, независимо от того, замужем она сейчас или нет. Время от времени она достает его из шкатулки, как величайшую драгоценность, и вспоминает о мальчике, с которым ела самое вкусное мороженое в своей жизни».

Это письмо я тоже утаил от Аристида, несмотря на то что оно не содержало интимных признаний. Слова незнакомки, которые я уже знал наизусть, глубоко тронули меня и странным образом примирили с предательством, пережитым много лет назад на окутанной запахом мимозы пыльной тропинке.

Аристид обещал посмотреть письма и немедленно сообщить, если обнаружит что-нибудь достойное внимания. Кроме того, он собирался прийти на открытие выставки. Мы поздно расстались, и я, прихватив Сезанна, поспешил домой, навстречу следующему заочному свиданию.

Мадам Вернье уехала на две недели в свой летний дом в Провансе, поэтому верный Сезанн следовал за мной повсюду. Именно ему приходилось больше всех слышать о Принчипессе, пока я изо дня в день, из ночи в ночь сочинял письма. При этом проговаривал отдельные фразы, балансируя между эйфорией и нервозностью, и брал ее распечатанные послания в постель, чтобы снова и снова восхищаться изящными формулировками.

Так проходило время, и я затрудняюсь определить, летело ли оно стремительно или совсем наоборот. Вернее будет сказать, я жил тогда вне времени, заранее предвкушая то последнее ее письмо, с которым связывал большие надежды.

И вот наступило восьмое июня. В тот погожий, солнечный день я чуть было не потерял свою Принчипессу. Утром, раздергивая в приподнятом настроении шторы в спальне и глядя в безоблачное небо, я никак не мог предвидеть, какая катастрофа разразится вечером на открытии выставки. В кульминационный момент этого вполне удавшегося мероприятия, центром которого стала Солей Шабон в длинном до пят алом платье, я целовал в губы молодую женщину, понятия не имея о том, что отелю «Дюк де Сен-Симон» в ближайшее время суждено снова стать местом любовной драмы. На этот раз отчасти по моей вине.