Ты так любишь эти фильмы

— А мне, — задумчиво говорит Доктор Гэ, — снятся танки.

— А мне, — говорю, — мой брат. Махнёмся?

— Когда ты поймёшь, Гарик, — говорит Киряга, — что не брат твой главный враг?

— Когда ему вместо брата танк приснится, — говорит коммерс.

Они важно кивают дурацкими вязаными шапками, фыркают в вонючие рукава ватников. Клоуны.

— Я лучше твою микстуру пить буду, — говорю, — чем эти разговоры разговаривать. У тебя братья есть? Нет. Вот и помолчи.

— Молод ты ещё рот ему затыкать. — Коммерс успевает отвесить мне плюху прежде, чем Киряга схватит его за руку. Потом он смотрит на Доктора Гэ: — Не суйся, малой.

Ещё не факт, что Доктор Гэ. Предполагал сунуться. Доктор Гэ считает, что оплеуха не бывает лишней. Он редко сопротивляется сам и редко защищает других. Но почему-то и бьют его реже всех.

Корней

Родная милиция не признаёт ничего, даже вежливости. В пять утра, когда мы сладко спали на своём диване под двумя одеялами, в квартире раздался трезвон — да такой, что я залаял, ещё толком не проснувшись. И исходил и вертелся под дверью, пока с разных сторон не подтянулись Принцесса в кружевах и наш супруг в стёганом халате.

— Кто там? — спрашивает он грозно.

— Милиция! — доносится из-за двери. — В ваш подъезд вбежали две девушки-проститутки.

Наш супруг до того обалдел, что защёлкал замками. И вот, на пороге обрисовалась гаерская парочка: один развязный без простоты, другой — пень, не имеющий стыда ни в одном глазе. Тот, который развязный, повторил тираду о проститутках и заглянул нашему супругу через плечо. Ну, погляди, погляди. Ответным взглядом Принцессы и не таких к стеночке отбрасывало.

— Значит, — придушенно говорит наш супруг, — родной милиции больше нечем теперь заняться, как будить среди ночи граждан из-за каких-то шлюх?

— Для граждан же и стараемся, — сообщает который пень. — Впустили бы их, например, а они вас — клофелином.

— Или молотком, — добавляет развязный. И, покосившись на меня: — Он-то у вас не кусается?

Обижаюсь, но молчу, только зубы чуть-чуть показал. Не кусается! Надо будет — и с тобой справлюсь, не то что с девкой. И зачем бы мы её к себе пускали?

Та же мысль озаряет и нашего супруга.

— Как вы себе это представляете? — говорит он. — Какой клофелин, какие молотки? Мы здесь вдвоём с женой.

Развязный смотрит на Принцессу.

— Очень даже представляю. Чего ж не представить противоправные посягательства? А оказать правомерную защиту от противоправных посягательств может кто? Только сотрудник, вот кто!

— Костя! — догадывается Принцесса. — Они, наверное, под кайфом.

— Мы под кайфом? — Пень упирает глаза в её пеньюар и голые ноги, и восклицание, которое, по идее, должно было прозвучать возмущённо, звучит задумчиво. Как-то так, словно он сам себя спрашивает, а не под кайфом ли в натуре? Могло быть, могло, по охоте их к замыслам и предприятиям.

— Ну-ка паспорт у этой жены спроси, — торопится развязный. Ох, доведёт он нас до белого колена.

— Да нет, — бурчит пень, — это не та. Потому что если та, то где вторая?

— А вот и поищем.

Развязный и пень синхронно улыбаются обыкновенным своим странным манером: глазки в одну сторону, зубки в другую.

— Я сейчас позвоню в прокуратуру, — говорит наш супруг холодно. — Или нет, лучше Кузнецову из районной администрации. А! Позвоню-ка я полковнику Щеглину. Только лёг, небось. Будет рад проснуться.

Полковник Щеглин — папа ненормальной девчонки, хозяйки Пекинпы, хозяин Пекинпы и этим двоим тоже хозяин. И суровый, погляжу, хозяин. Оба так и цепенеют.

— А откуда вы его знаете?

— А оттуда, что он живёт в соседнем подъезде. И его собака гуляет с нашей собакой.

Собачий аргумент милицию предсказуемо уничтожает.

— Вот вы как, — с укором говорит развязный. — Для вас же, граждане. Всё для вас. А если молотком — куда тогда побежите?

— Куда-нибудь, — говорит наш супруг. — Всего хорошего.

— Как же это мы уйдём? — недоверчиво озирается пень.

— В связи с отсутствием лица, которому можно предъявить обвинения, — любезно отвечают ему.

Пень концентрируется и смотрит очень внимательно. Почему-то милиция совсем не любит, когда с нею разговаривают её же официальным языком. Наверное, это сакральный язык. Если на него посягают посторонние, магическая сила пропадает.

И вот, надёжно заперев двери, мы прошествовали на кухню, и Принцесса поставила чайник.

— Пять часов утра! — говорит она потрясённо, глядя на кухонные часы. — Постмодернизм самого дурного пошиба.

— А ты поняла, зачем они приходили?

— Проституток каких-то искали.

— И тебя это не удивляет?

— Ты на что намекаешь?

Трудно понять, задавался наш супруг целью нас обидеть или честно искал ответ на вопрос, что привело в нашу квартиру ментов. Теперь уже бессмысленно это понимать.

— Я не намекаю, милая. Я хочу знать, почему они ломились именно к нам.

— Костя, ты что? Им же всё равно, к кому ломиться. Сюда, к соседям… Показалось с пьяных глаз, он и ломится. Или мы шпионы, специально к нам этих крохоборов засылать?

Наш супруг повёл под халатом плечами и признал, что мы нет, не шпионы. Что не делает нашу жизнь легче.

— Проститутки, возможно, действительно вбежали в подъезд, — рассуждает Принцесса. — Ограбили силы правопорядка, или отрабатывать отказались, или вообще не были проститутками, а просто спасались, как могли. В любом случае, вряд ли их ищут, чтобы снять какие-то особо важные показания. Кстати! Если бы искали из-за показаний, менты бы твоих угроз не испугались. Чего им пугаться при исполнении?

— Бандитской пули.

— Ты их Щеглиным пугал, а не бандитской пулей.

— Это детали.

Я маюсь от стола к миске. Намекаю, как могу, что, если семья — пусть и в неурочное время — пьёт чай, ещё один член должен получить собачий аналог. Бутербродик, скажем. Полкотлетки, если есть. Это у вас крекеры? Крекер тоже можно.

Принцесса обратила наконец внимание.

— Иди к папе, — говорит она ласково.

Я чуть не рухнул. В последний раз такие нежности наблюдались в прошлый Новый год, после четвёртой бутылки шампанского.