Тыл-фронт

Войска ехали со всем своим громоздким, но обжитым в боях хозяйством. На платформах возвышались укутанные брезентами «катюши», самоходные орудия, дальнобойные пушки, комфортабельные штабные автобусы, автомашины с буксировочными тросами и тюками фашин для прокладки дорог по болоту. Рядом с дымившими на площадках кухнях в вагонах откармливался полученный на убой, но сохраненный на всякий случай скот.

Из теплушек пробивались лихие переборы баянов, мелкая дробь каблуков, удалые песни о боях и походах. Молодцеватые, увешанные орденами и медалями, бойцы, казалось, не боялись ни бога, ни черта. Были тут дальневосточники, дравшиеся под Москвой и на Волге, кубанские казаки, прошагавшие по столицам Европы, москвичи и ленинградцы, осаждавшие Кенигсберг, украинцы и сибиряки, штурмовавшие Берлин. Со стороны казалось, что эти бесшабашные, чубатые хлопцы всю свою жизнь провели в походах, и война стала для них обычным занятием.

В классных вагонах, коротая многочасовые перегоны, офицеры играли в преферанс, пили трофейное вино, любовались экзотикой Востока и сожалели, что не довелось побывать на «похоронах» Гитлера.

Выгрузившись из вагонов на каком-нибудь глухом полустанке, части уходили к границе и сразу исчезали, словно поглощали их дебри Дальнего Востока. На новом месте войска чувствовали себя домовито, устраивались обстоятельно, по-хозяйски. Днем бойцы «изучали противника» и ползали по болотам «взглянуть на живого самурая», ночью долбили окопы и на выстрелы с японских сопок, не задумываясь, отвечали тем же.

Офицеры знакомились с организацией. Квантунской армии, учили японский язык, любили краткие распоряжения, со снисхождением относились к дальневосточникам и требовательными были к своим фронтовым товарищам…

* * *

Развертывание армии и размещение войск в предбоевом порядке отнимало у генерала Савельева все время, и он почти не появлялся в штабе. О его перемещениях вдоль фронта адъютант сообщал начальнику штаба, и тот каждый вечер докладывал командарму все поступившие из штаба фронта распоряжения на новом месте. К такому порядку привыкли, считали его обычным.

В одну из очередных встреч начальник Штаба передал Георгию Владимировичу просьбу генерала Смолянинова — срочно прибыть в штаб. Командарм был не только удивлен этим, но и обеспокоен и поэтому выехал без промедления. В штаб добрался он в полночь, но член Военного Совета ожидал в своем кабинете. Его вид встревожил Савельева. Слишком хорошо он знал Виктора Борисовича, чтобы не понять, что случилось что-то серьезное и непоправимое. За эти годы совместной службы они стали друг для друга больше, чем командующий и член Военного Совета. Сейчас Смолянинов выглядел так, точно перенес тяжелый сердечный приступ.

Что случилось? — спросил Савельев, здороваясь с Виктором. Борисовичем.

— Важные новости, Георгий Владимирович. Садись! — предложил Смолянинов, пересаживаясь на диван. — Меня сегодня вызывал член Военного Совета фронта…

— Как же ты успел обернуться? — изумился командарм.

— Не в Хабаровск. У нас уже новое начальство. — Заметив недоуменный взгляд Савельева, пояснил: — Дальневосточный фронт расформировывается. Будет три фронта. Наша армия включена в состав Первого Дальневосточного, штаб в Уссурийске. Кроме нас, в него войдут: Пятая, Двадцать пятая, Тридцать пятая армии и Пятый механизированный корпус…

— Солидно! — довольно воскликнул Савельев. — Кто назначен командующим фронта?

— Генерал-полковник Максимов.

— Что-то не слышал такого, — удивился Георгий Владимирович.

Смолянинов долго молчал. Казалось, он не решался высказать главного, ради чего потревожил Савельева. Потом как бы без всякой связи объявил:

— Командующих Пятой и Двадцать пятой армиями заменили, — он назвал фамилии двух вновь назначенных широко известных по фронтовым операциям генералов. — Командарму Пять предложили должность начальника оперативного отдела, армии, второму — начальника штаба армии.

— Первому — много и этого, второго — зря сменили, — после паузы ответил Савельев. Заметив неловкость Смолянинова, Георгий Владимирович, присев к нему, добавил: — Выкладывай напрямую, не щади! Чего уж тут дипломатничать? — Голос его стал глух, лицо слегка побледнело, взгляд был холоден.

— На завтра к десяти утра тебя вызывают, — тихо проговорил Смолянинов. — Видел в списке фамилию нового командующего армией…

— Постой, постой! Какого командующего? — удивленно спросил Георгий Владимирович,

— Твоего преемника…

Наступило длительное неловкое молчание. Савельев ожидал чего угодно, но только не этого. Он никогда даже не допускал мысли, что ему когда-нибудь придется расстаться со своей армией, и сейчас был не в состоянии понять, что случилось. Но его здравый ум быстро справился с минутной растерянностью.

— Ну что же! Это, пожалуй, правильно! — подавленно заключил он. — Боевые навыки приобретаются кровью. Полковник, пришедший с Волги в Берлин генералом, знает ей цену. А чтобы ублажать самолюбие командующего с большим генеральским стажем, не стоит ее проливать вторично. Так-то, Виктор Борисович! Жизнь есть жизнь! Для своего движения она требует здравого, общеполезного рассудка, а не самомнения.

Георгий Владимирович как-то сразу отяжелел и постарел.

Когда он снова подсел к Смолянинову, его лицо было бледное, уставшее.

— Ты прав, Георгий! — после долгого молчания проговорил Смолянинов. Мы научились готовить войска, они — планировать и вести бой. Этому ценному сейчас преимуществу нельзя противопоставлять себя. Нужно становиться на место, где принесешь пользу, а не вред.

Савельев не мог не согласиться с ним, но в душе чувствовал обиду.

— Так сказать, разделение труда, — с иронией проговорил он.

Еще до выезда в штаб фронта у Георгия Владимировича сложилось твердое намерение просить назначения на должность хотя бы командира дивизии.

Фамилия Максимов, которую накануне сообщил ему Смолянинов, ничего Георгию Владимировичу не сказала. Это его даже несколько удивило. Но достаточно было первого взгляда на командующего фронтом, чтобы он узнал в нем маршала Мерецкого, хотя на нем и был мундир генерал-полковника. Последний раз Георгий Владимирович встречался с ним в 1940 году. За эти годы в нем мало что изменилось.

Как тогда, так и теперь в нем сквозила непоколебимая уверенность и спокойствие. При своем волевом характере Мерецков не ограничивал инициативу ни своего штаба, ни командиров — потому и проводимые им операции не повторяли прошлого, отличались дерзостью и оперативным разнообразием.

Даже генеральский мундир — эта «маленькая» военная хитрость указывала на большую предусмотрительность: появление в Уссурийске еще одного генерала не могло встревожить японцев, прибытие маршала могло раскрыть не только готовящуюся операцию, но и ее масштабы.