Тыл-фронт

— Нельзя же было, сударыня, допускать до этого даже ради, как вы соизволили выразиться, возвышенных целей, — сердито выговаривал Карцев.

— Но вы же, сударь, изволили говорить, что ради будущего не должно быть для господина Танака ничего запретного. Возвратимся в Россию…

— А-а, оставьте вы эти глупые бредни! В какую Россию? Русская армия под Берлином! Теперь японцы вспомнили о лояльности и обороне. Россия! Черти бы ее вывернули наизнанку.

— Сударь, вы не богохульствуйте…

— Оставьте комедии! Забыли рязанские кабаки, что ли? Лучше бы смотрели за дочерью. Куда ее теперь девать? Скандал.

— Вы сами, сударь, изволили…

— Да поймите же, сударыня, что это чудовищно! Подсовывать свою дочь, как продажную девку, хотя бы и знатному офицеру. Это черт знает что!

Варенька закрыла лицо руками и медленно удалилась от двери. Она многое теперь поняла. Бесцельно блуждая по комнатам, девушка снова очутилась у сестры. Натали сидела на диване, неподвижным взглядом она смотрела на лохматую черноволосую куклу, которую подарил ей майор Танака. Варенька вырвала у сестры сувенир ее бесчестия и швырнула к порогу.

— Гадкая! Противная! — бурно расплакалась Варенька.

— Что с тобой, Варенька? — испуганно спросила Натали. Но Вареньку глушили истерические рыдания. В соседней комнате раздались торопливые шаги мадам Карцевой. Протиснувшись в двери, она зло взглянула на Натали и громко выкрикнула:

— Допрыгалась? Пышный за-а-ал, бле-е-еск, шум, майор! — она все больше распалялась.

Натали повернулась к матери и, презрительно усмехнувшись, прошептала:

— Вы сами готовили меня к этому. Услужливо прикрывали двери… Молчите уж! Не посвящайте в эту грязь Вареньку.

— Я все знаю! — испуганно прошептала Варенька и выбежала из комнаты. «Боже мой! Куда деваться из этого ада?» — в отчаянии думала она.

* * *

В кабаке от раскаленной громоздкой печки было душно. Положив голову на пухлые руки, за прилавком дремала Варька. За крайним, к дверям столом сидел изрядно захмелевший Гордей Алов. С его лица густо стекал пот. Подперев рукой подбородок, он уставился остекленевшими глазами на своего соседа, до ушей заросшего щетиной детину в черном от грязи, изорванном офицерском кителе.

Не выдержал волчьей жизни и Гордей. Вспомнил покинутые родные края, степи, и просыпалась мужичья необузданная ярость. С приходом японцев забросил свою полосу, верой и правдой служил им. На дно сундука одна за другой ложились семеновские дарственные записи на амурские земли. Любовался ими по ночам прикидывал будущие урожаи.

Как дурной сон, прошли три года ожиданий. С каждым днем все дальше отодвигались мечты…

Алов глухо замычал и сдавил голову рудами.

…После провала Жадова его арестовали и больше месяца продержали под арестом в Муданьцзяне. Жену Аграфену дважды допрашивал майор Танака. Не выдержала она этих допросов и через полмесяца умерла…

— Эх, сучьи выродки! — скрипнул Алов зубами. — Вояки! Расейских… Совецких воевать собираются! Они герману шею скрутили! Подождите, вон Ким Хонка окрест станицы объявился. Он вас пужанет. А то с бабами, ироды, воюют, — всхлипнул Гордей и закачал из стороны в сторону отяжелевшей головой, замычал: — И-и где ты скрылась? Уда-алилась! И-и-эх тебя бо-о-ле не ви-и-дать… — Сосед подтягивал высоко, визгливо.

— Эх, Варюха, Варюха! — выдохнул Алов, вставая и ковыляя к стойке. — Запропастился гармонист! Как он задушевно пел! — Остановившись посреди кабака, Алов расставил фуки и запел:

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах…

Заткнись! — зло выкрикнула Варька.

— Но-но-но… — погрозил Гордей пальцем. Пожалей нас, Варюха, с Провом, приголубь!. Сиротинушки мы, — слезно замолил он, приближаясь к стойке.

— Дай, Варюха, по кружице? — подошел к стойке и щетинистый.

— Уважь, Варюха! Озолочу! — присоединился Алов доставая из-кармана смятую бумажку. — Во! Пятнадцать десятинок в коммунии получишь…

— Держи! Трехстенок в центри, — полез в карман и щетинистый.

— В нужник со своими дарственными, сходите! — усмехнулась Варька.

— А за Аграфенину кацавейку! — предложил Алов пряча бумажку в карман. — Видная одежина!

— За эту можно, — охотно согласилась Варька. Нырнув под стойку, достала пол-литра чуринской. — Смотри не забудь с пьяных глаз, — предупредила она.

Ни-ни-ни!.. Их-и-где вы сык-р-ылись… — Гордей хлопнул ладонью в дно поллитровки. Выскользнув из рук, бутылка с хрустом ударилась об пол. Бессмысленно моргая, Алов тупо смотрел на осколки. — А-а, ведьма костлявая, и на том свете кацавейку пожалела? — взревел он, багровея. — Не быть по-твоему? Гордей упал на колени и припал губами к расплывшейся лужице.

В дверях появился высокий, сухой, как жердь, японец. За его спиной виднелись старший унтер-офицер Кои и ефрейтор Фусано. Все трое были в выцветших старых ватниках, без погон.

— Встань… Встань! — прошипела Варька.

— Кто есть Аров? — переступив порог, спросил, сухой японец.

Но Гордей с остервенением, даже прихрюкивая от старания, продолжал вылизывать пол.

Выглянув из-за плеча сухого, Фусано что-то шепнул ему, подбежал к Алову и пихнул того ногою под зад.

— Ты кого же, гнида, тычешь? — угрожающе прохрипел Алов, силясь встать. — Егорьевского кавалера Гордея Калистратовича Алова? — Но, поднявшись и взглянув на сухого японца, он побледнел, хмель словно сдуло с его лица. — Виноват, господин подпоручик! — прошелестел он, прикладывая руку к измятому картузу.

— В домах много крыс, — объявил японец. — Это нехорошо. Нужно дерать противоэпидемические меры — ровить крыс, — пояснил он вытянувшемуся перед ним и пошатывающемуся во все стороны Алову. — Живых ровить, а не убитых. Каждый твой сордат и взросрый баба — две крысы, — показал он на пальцах. — Ты будешь собирать и сдавать ему, — указал он на Кои. — Здесь мы будем ровить сами…

— У меня коты есть, ваше благородие, — недовольно отозвалась Варька.

— Что есть кати? — обратился подпоручик к Алову. Но тот молча моргал глазами, силясь сообразить, что ему приказали. И только после того, как подпоручик повторил вопрос, Гордей, словно проснувшись, встрепенулся и расплылся в усмешке.

— Коты?.. Кошки, господин поручик, — отозвался Алов, — которые крыс ловят, — он оттопырил ус и мяукнул: — Мяу-у!

— Кати не надо, — поморщился подпоручик. — Убрать! Всех убрать! Мы сами будем ровить. И вы тоже — живых…

5

Брезжил неприветливый, запоздалый рассвет. Поеживаясь от сырости и завываний ветра, Рощин долго: стоял у откинутого полога палатки, словно не решаясь, выйти на дождь. На мгновение появилось желание снова лечь на койку вот так: одетым, укрыться Шинелью с головой и уснуть, забыв на время службу, необходимость куда-то ехать, что-то делать в эту промозглую раннюю пору. Спать долго, безмятежно, по-юношески.