Тыл-фронт

Новый командующий армией, человек крутого и властного характера, которому по своему обыкновению Николай Константинович попытался изложить тревожившие его сомнения, оборвал его оскорбительно:

— Догмы стареют вместе с людьми!

После такого объяснения командующий артиллерией не только растерялся, но даже заболел. Он вдруг почувствовал, что теряет путеводную нить, которая руководила им все эти годы, что весь его труд совершенно не нужен. Да нужен ли и он сам в армии?

Николаенко много бывал в войсках, наведывался в каждую батарею, требовал ускоренного оборудования огневых позиций, точной подготовки данных по целям, но все это делал механически в силу сложившейся привычки. Иногда он возбуждался, и тогда в нем вспыхивал прежний огонек, но стоило услышать свою же любимую фразу, которая еще так недавно умиляла старого артиллериста: «Пушкари свое дело знают!» — как он начинал хмуриться, сердиться и поскорее уезжал из части.

Не обрадовало командующего артиллерией даже прибытие в состав армии двух противотанковых бригад и тяжелого артиллерийского дивизиона. Только после осмотра артчастей с генералом Смоляниновым, Николай Константинович словно сам устыдился себя. Член Военного Совета мало делал замечаний и не задавал вопросов, но Николаенко понял, что он остался недоволен. Он вдруг заметил и сам в подразделениях много такого, что раньше бы не оставил без внимания. В конце осмотра Смолянинов сказал:

— Много досадных мелочей, Николай Константинович, — и пристально взглянул на него.

— Какое это имеет теперь значение? — избегая взгляда, отозвался генерал Николаенко.

— Вы знаете, какой ответ готовит нам Сато? — недовольно спросил Смолянинов и, не ожидая ответа, уехал в штаб армии.

Сегодня, собираясь к члену Военного Совета с докладом, Николаенко хотя и был доволен собой, но несколько обескуражен встречей. «Старый лафет, распустился!» — пробормотал он.

Смолянинов встретил его так, как будто между ними не было никакой размолвки. Он, очевидно, Только что откуда-то приехал и был чем-то доволен.

— Присаживайтесь, Николай Константинович, — пригласил он, снимая плащ.

— Я хотел доложить… заговорил Николаенко, оставаясь стоять и держа руки по швам.

— Знаю, знаю… Присаживайтесь! Теперь нужно продумать, посоветоваться в частях, что можно сделать, чтобы боеготовность была не на прежнем уровне, а повышалась: двигалась вперед, как любим говорить мы, политработники, — помолчав, добавил уже мечтательно: — Какие люди? Вы только взгляните! — он указал на две стопы исписанных листов. — Знаете что, это? Рапорты с просьбой оказать доверие первыми переступить границу! От отделений, взводов, целых батальонов… От служб тыла: разрешить им выделить почти половину состава в передовые части…

— Минуточку, минуточку оперативной паузы! — воскликнул Николаенко и быстро вышел из кабинета Возвратился он сияющий с пачкой рапортов.

— Мои пушкари! — гордо объявил он, положив пачку на стол. — А это же, Виктор Борисович, какие люди! Артиллеристы! Каждый тайгу знает, как, медведь, а укрепрайон — лучше самих японцев. Здоровые все, как Геркулесы. Возьмите Федорчука, Даниленко, Суношо, Шестова. Любого, любого! Огонь, если нужен будет, дадут половинным составом двойной плотности…

Сейчас во всем облике Николая Константиновича сияла такая гордость за артиллеристов, уверенность в них и такая любовь, что Смолянинов невольно улыбнулся. Казалось, поставь сейчас перед командующим артиллерией самого невзрачного солдатика с верными погонами — и он увидит в нем богатыря.

— Об этом стоит подумать, — заключил Смолянинов. — Народ у вас действительно крепкий. Вы не говорили об этом с командармом?

Николаенко сразу как-то наершился и нехотя ответил:

— Нет. Я бы не хотел лишний раз появляться у командующего. Он помнит и желает видеть только тех, кто ему нужен в данный момент.

Смолянинов крутнул головой и весело усмехнулся.

— Могу вас порадовать, — с хитринкой проговорил он, понижая голос. — Владимира Георгиевича возвращают в армию.

Николаенко быстро-быстро заморгал глазами.

* * *

Солнце склонилось к закату. Уставшая от дневного зноя тайга затихла. Угомонились и разведчики Федора Ильича Бурлова. Сняв сапоги и развесив на них портянки, они расположились на широкой поляне, там, где застала их команда — на отдых! На залепленном болотной грязью обмундировании густо проступила соль, на почерневших от усталости и солнца лицах буграми вздулись укусы комаров. Над каждым солдатом звенел столб мошкары, но она была не в состоянии потревожить сна людей, однако чуть слышный шелест кустов или невольный стон кого из спящих заставлял сонную руку твердо ложиться на автомат или рукоятку ножа. Не крикни, а выдохни: «Тревога!», как поляна ощетинится, насторожится. Сонный глаз станет зорким, слух обостренным.

Федор Ильич сидел на футляре стереотрубы, отмахиваясь от наседавших комаров. На плащ-палатке перед ним лежала карта. Вокруг сгрудились командиры батарей и их заместители по политчасти.

Второй месяц подразделения находились в движении. Открыто среди белого дня подразделения, оставив границу, уходили в тыл. Ночью, изменив направление, они двигались на юг. Просочившись через условные, но занятые «противником» рубежи, выходили на Приханкайское операционное направление. Оно было почти непроходимо для войск, но явилось ключом восточного рубежа укреплений войск генерала Сато.

Чем ближе к границе, тем армия становилась гибче, подвижнее, а маневр ее частей слаженнее. Войска научились на ночь вдруг исчезать, а к утру появляться где-нибудь за двадцать пять-тридцать километров. Впереди оставался последний переход, но он был самым трудным…

Вашему подразделению, товарищ Новожилов, сегодня, — пояснил Бурлов, поводя прутиком по карте — надлежит пройти вот этот рубеж «противника». Просочиться через него вот здесь — в пади Гавриловой, и вот здесь — у села Троедворка. К пяти часам утра сосредоточиться в районе высоты Восемьсот десять. Вам предстоит пройти двадцать восемь километров, почти сплошные топи. — Выдержав паузу, Бурлов обратился ко всем:

— Я со штабом перехожу рубеж по Васильевской пади и к пяти утра буду на высоте Семьсот шестьдесят два. Время выступления — по вашему усмотрению, но не раньше десяти вечера и не позже двенадцати ночи. За нами сейчас же пойдет Сорок шестая дивизия… Старшинам прикажите на ужин дополнительно выдать по банке консервов, — продолжал Бурлов. — Разъясните бойцам, чтобы ни в коем случае не пили воды, даже из родников:

Позади Федора Ильича послышался легкий шелест: из кустов выскользнул старшина Федорчук. Он был по пояс мокрый, уставший, но довольный.

— Старшина Федорчук с армейского складу, возвратился! — полушепотом доложил он. — Получив и доставив все, что положено. Километрах в двух отсюда, за болотом, машины стоять. С темнотой пригоню. А это пакет штаба армии.

Пока Бурлов вскрывал конверт и читал, лейтенант Сергеева не сводила глаз с Кондрата Денисовича. После встречи в день взятия Берлина Валя не виделась с Рощиным, не знала, где он, и надеялась, что Федорчук что-нибудь разведал о нем.

Тогда их встречу оборвал полковник Мурманский. «Немедленно отправляйтесь на огневые и вытаскивайте орудия, а не забавляйтесь… с младшими по званию». Рощин недобрым взглядом проводил полковника, резко повернулся и направился к своей машине. Потом она узнала от Федорчука, что, Анатолия перевели в штаб армии.