Тыл-фронт

— Арадзу… Арадзу… н-е-е есть! — выкрикнул Кои, энергично мотая головой.

Любимов облегченно вздохнул и спрятал пистолет.

Выставив охрану из пограничников, старший лейтенант захватил с собой Кои, китайца и японок, направился к резиденции жандармского отделения. По дороге встретилось несколько изрядно подвыпивших солдат, пограничники привели еще трех японцев и шесть женщин, раздававших спирт и ханжин на других дорогах.

При допросе Кои не сводил с Любимова изумленных глаз и охотно рассказывал, что в Мулине было оставлено шесть жандармов и двадцать пять японок из числа офицерской прислуги. Китайцев унтер-офицер мобилизовал сам. Но многие из его команды испугались обстрела города и где-то попрятались. Он сообщил, что продовольственные склады чем-то заражены. Для этого приезжала из Муданьцзяна специальная команда во главе с майором Танака. В окрестностях города бродит шестьдесят лошадей, больных сапом.

Прервав на этом допрос, Любимов направил охрану на интендантские склады, посты оповещая на все проходившие через Мулин дороги, по которым двигались войска, и отправился разыскивать штаб какого-либо соединения, чтобы передать полученные сведения.

У особняка управляющего спичечной фабрикой он увидел танкетку, рядом разгружались две машины. Солдаты сносили в особняк железные сундуки, ящики, пишущие машинки.

— Кто из начальников есть? — приблизившись к подъезду, спросил Любимов одного из бойцов. Тот, прежде чем ответить, критически осмотрел старшего лейтенанта.

— А вам кого нужно?

— Штаб какого-нибудь соединения для передачи разведданных, — не утруждая того расспросами, пояснил Любимов.

— Еще никого нет, товарищ старший лейтенант, — ответил боец.

— Старший лейтенант, подождите! — крикнул Сидевший на башне танкетки танкист и, перегнувшись в люк, крикнул: — Товарищ майор, здесь офицер-пограничник кого-нибудь из штабников спрашивает.

Из люка высунулся Рощин. Его небритое, почерневшее лицо казалось худым и постаревшим. Измятая, разорванная пулей фуражка лежала на голове блином.

— Любимов? — удивленно поднял майор брови и спрыгнул на землю. — А мне говорили, что доблестный пограничник пал смертью храбрых.

— Капитан Козырев погиб, — пояснил Любимов. Они отошли в сторонку к газонам и уселись на траву.

— Японцы на Хуньчуньском полицейском посту хотели взорвать боеприпасы, — тихо продолжал старший лейтенант, — Всему бы отряду крышка… Схватился с японцем, мину выхватил и… собой накрыл…

Обхватив руками колени, Рощин молча смотрел на цветочную клумбу. Правый уголок губ слегка подергивался.

— У тебя тоже что-то случилось? — догадался Любимов.

Майор кивнул головой и долго молчал.

— Валя погибла… Позавчера в Новоселовке. Ты меня искал? — оставил неприятный разговор Рощин.

— Нет. Я не знал, что ты здесь. Японцы провели диверсию…

Любимов рассказал майору полученные от унтер-офицера сведения.

— Вот стервецы! — буркнул Рощин и, подумав, добавил: — Нужно предполагать, что бактериологическую диверсию они применили не только в Мулине… Дождешься командарма или члена Военного Совета, — заключил он. — Я бы доложил и сам, но Георгий Владимирович любит первоисточники. Да и японский ты хорошо знаешь. Возможно, у них будут какие вопросы к унтеру.

* * *

На второй день после взятия Мулина генерал Смолянинов узнал от члена Военного Совета фронта, что операция по разгрому Квантунской армии развертывается успешно на всем Маньчжурском плацдарме.

На правом крыле войска Забайкальского фронта преодолели горный хребет Большой Хинган и уничтожили его укрепления. Конно-механизированная группа генерала Плиева с Монгольской Народно-революционной армией маршала Чойбалсана вышли к городам Чжанбэй, Долонор. Шестая гвардейская танковая армия генерала Кравченко овладела городами Лубэй и Тюцюань. В центре части Второго Дальневосточного фронта сложили сопротивление японцев в горах Малого Хингана и отбросили их на рубеж Мергень-Лунчжэнь. На левом крыле Первый Дальневосточный фронт опрокинул две японские армии в Восточно-Маньчжурских горах и вышел к тыловому оборонительному рубежу — последнему редуту на подступах к Муданьцзяну — стратегическому плацдарму Квантунской армии.

Но Квантунская армия была только оглушена, а не парализована. По мере сужения кольца ее сопротивление усиливалось. Генерал Ямада отвел главные силы за последнюю стену укреплений, выигрывая время и собирая силы для контрудара. В сражение были брошены все стратегические резервы и ресурсы. На главных направлениях на каждом километре стояло до пятисот солдат, до ста орудий, танки, укрепления, мины, проволока и несломленная решимость миллиона японцев умереть вместе…

— Есть, товарищ, над чем задуматься, — заключил Смолянинов, рассказав все это вызванным в тот же вечер начальникам политотделов и заместителям командиров по политчасти. — И то, что японцы попытаются нанести контрудар, — безусловно! Это дело только времени. И если вы, кроме военных соображений, не мобилизуете политической предусмотрительности, удар Ямада может оказаться весьма ощутительным, — предупредил Виктор Борисович и, остановив взгляд на начальнике политотдела Восемьдесят шестой дивизии, неожиданно спросил:

— Где ваша дивизия?

— Под Линькоу, — ответил начальник политотдела.

— Под Линькоу?! Вот это здорово! — зашумели в зале, но Смолянинов словно не слышал восхищенных возгласов и уже сердито спросил:

— А где ваша артиллерия?

На этот раз начальник политотдела промолчал. Его лицо сделалось пунцовым. Он потупил взор и с подчеркнутым вниманием стал рассматривать лежавшую перед ним карту.

— Вы потеряли артиллерию и думаете, что вам простят это японцы? Не думаю. Что значит утратить чувство меры. Посмотрите-ка сюда, — пригласил член Военного Совета к разостланной на столе оперативной карте. — Дивизия Архангельского на рубеже Цзюдуннина, полковника Орехова — в Мулине, а Восемьдесят шестая вырвалась на тридцать километров вперед, к Линькоу. Это что?

— Боевой порыв! — выкрикнул начальник политотдела дивизии.

— Боевой азарт, военная авантюра! — повысил голос Смолянинов. — Боевой порыв не лишает политработников разума. Полковника Орехова боевой порыв привел в Мулин с танками, дивизионной и даже приданной армейской артиллерией. А ваша артиллерия под Лишучженем в тридцати километрах. И все это должны вам прощать японцы? Стрекачи! — генерал несколько раз прошелся по комнате.

— Нужно отличать порыв от азарта и умерять его в некоторых командирах, забывающих, что противник также способен на умные удары, на военный порыв. Проведите накоротке партийные собрания, мобилизуйте коммунистов в боевой кулак, научитесь различать порыв от козьего марша. И главное — разведка, даже больше: бдительность. Некоторые знакомы уже с японским гостеприимством. Кроме того, анализ показал, что все оставленное японцами продовольствие заражено. В Сорок четвертой дивизии двенадцать автомашин поспешили заправить трофейным бензином — и все взлетели в воздух. Старший лейтенант еще кое-что вам расскажет, — указал он на Любимова.

В комнату быстро вошел секретарь Военного Совета и подал Смолянинову телеграмму. Пробежав ее, генерал сощурил глаза, на скулах вздулись желваки.

— Запишите и передайте начальнику штаба: Тридцать четвертому полку PC немедленно выступить к Линькоу, Сто шестнадцатому авиаполку нанести бомбовой удар по хребту Кэнтэй-Алинь на подступах к городу. Ко мне вызовите майора Рощина… Вот там и порыв! — проговорил Смолянинов. — Довоевались: командующий армией спасает вашу дивизию. Не может разыскать артиллерию! Вы на чем прибыли? — спросил он начальника политотдела Восемьдесят шестой дивизии.

— На «У-2», — побледнел тот.

— Немедленно — в дивизию. Утром доложите, во что обойдется ваш этот порыв.

* * *

Из вечерней оперативной сводки майор Рощин знал, что артиллерия Восемьдесят шестой дивизии еще в полдень подходила тракторной колонной к Лишучженю — населенному пункту в тридцати километрах от Линькоу. Даже на пониженных скоростях она должна уже прибыть в позиционный район. И хотя штаб армии предельно загрузил все грунтовые дороги, за четыре боевых дня не было ни одного случая, чтобы войска выбились из графика перемещения своих боевых порядков.