Тыл-фронт

Суд над Зудилиным состоялся через неделю после отъезда Клавдии.

4

В конце сентября Федору Ильичу член Военного Совета предоставил отпуск на двадцать суток для поездки за дочерью. Рощин провожал его до станции.

— Избавишься от меня, загляни к Земцову и Калмыкову, — подсказал Бурлов.

— Прощальные политические указания, — неловко отшутился Рощин, чувствуя сделанное кстати замечание.

— Укрепляю авторитет командира, — в тон ему отозвался Федор Ильич.

После отхода поезда Рощин завернул в госпиталь. «Не душа, а памятная книжка, — с душевной теплотой думал он о Буркове. — Сам бы не сообразил».

Дежурная оказалась старой знакомой Рощина — у нее в палате он когда-то лежал. Сестра, сбегав к кому-то за разрешением и помогая Рощину надеть халат, попросила:

— Пожалуйста. Анатолий, поговорите с Калмыковым. У него что-то не ладится… Должен бы радоваться выздоровлению, а он все больше мрачнеет.

— У него мысли, сестренка, сейчас тяжелые, — задумчиво ответил Рощин. — Всю жизнь перебирает по дням. А Земцова, значит, повидать нельзя?

— Нельзя, Анатолий: состояние пока трудное. Калмыкова Рощин не узнал. Тот стоял у окна и при входе сестры и старшего лейтенанта даже не оглянулся. Он казался тонким, высохшим и оттого высоким.

Рощин поздоровался. Шофер вздрогнул и медленно повернулся, лицо его было бледным и испуганным.

— Вы к товарищу красноармейцу Земцову? — чужим голосом спросил Калмыков, снова отворачиваясь к окну.

— Больше к вам, Никифорович, Земцову сейчас, кроме врача, никто не нужен, — ответил Рощин. — Давайте, сядем!

— Думал, забыли все, — попытался улыбнуться Калмыков. — Только Кондрат Денисович написал. Вот Земцов… его, можно сказать, в бою ранили, а меня? — И, умоляюще взглянув на Рощина, почти шепотом спросил: — Не убили гада?

Рощин отрицательно покачал головой. Калмыков помрачнел и опустил голову.

— Его там убьют, Карп Никифорович, если еще жив.

Они проговорили часа полтора. Калмыков постепенно светлел.

А когда Рощин пообещал настоять, чтобы по выздоровлении Калмыкова направили обратно в батарею, он совсем ожил. Провожая Рощина, он уже смеялся.

— Значит, четверых задержали? Имели полное право, раз полезли на нашу землю… Какие там у нас еще новости? — засыпал он вопросами командира батареи.

— Особенных нет, — уклончиво ответил Рощин, не желая волновать Калмыкова сообщением о пропаже Варова.

— Вы неплохой доктор, товарищ старший лейтенант, — взглянув на Калмыкова, заметила сестра.

— Дальнейшее состояние больного зависит только от вас! — улыбнулся Рощин. — Нужно сделать так, чтобы Калмыков попал снова в свою часть. Если вы это обещаете, с больным будет все в порядке.

— Правда?

Правда, — серьезно ответил Калмыков.

— Хорошо, я это обещаю.

— Вот и все лекарство! — воскликнул Рощин.

Рощин возвращался в батарею в полдень. Еще издали он увидел Новожилова. Тот бежал навстречу, подавая рукой какие-то знаки.

Что случилось? — обеспокоился Рощин.

Командующий и член Военного Совета приехали… Федорчука медалью награждать будут.

— Давно приехали?

Только что. Сейчас пошли в ваш блиндаж.

Старший лейтенант напрямик, через кусты, побежал к командирскому блиндажу.

Взглянув на командующего, Рощин понял, что тот чем-то раздражен. Выслушав доклад, генерал молча прошел в каземат вычислителей. Сергеева проводила испытание только что привезенных, еще пахнущих фабричной краской приборов. Из боевых отсеков доносились короткие команды, ритмичное гудение центрального аппарата и приглушенные голоса вычислителей:

— Цель. Номер. Отсчет. Координаты.

Сергеева быстро направилась к генералу, но тот остановил ее:

— Продолжайте, продолжайте.

У вычислителей командарм и член Военного Совета пробыли часа полтора. Вышли они оттуда довольные.

— Молодцы! — заметил Рощину командарм. — Сержанта, если считаете достойным, представьте на звание младшего лейтенанта.

— Есть, товарищ генерал! Заслуживает.

Во время вручения медали Федорчуку случился небольшой казус. Когда Савельев хотел приколоть медаль на грудь Федорчука, тот забеспокоился, замотал головой, протянул руку.

— Не так, не так! Нэ сюды, — приглушенно прогудел он и подставил пятерню. — Сюды, сюды, — тыкал в нее пальцем, видя, что генерал не понимает.

Командующий удивленно взглянул на него, спрятал медаль в футляр и вместе с удостоверением положил на широкую ладонь Федорчука. Тот медленно поднял крышку коробочки, поднес медаль к губам и поцеловал. Потом осторожно прикрыл футляр второй рукой.

— Це добре, дуже добре, — смущенно заулыбался сержант, потом вышел из строя, но, вспомнив, что не попросил разрешения, вернулся на место. — Разрешите, товарищ генерал, на середину?

Генерал кивнул, и Федорчук вышел вперед.

— Оцэ бачите? Цэ правительство прислало из Кремля, из Москвы, не якомусь там Федорчуку, а нам всем. Цэ не я, а вси заробылы. И цэй день нехай каждый запомнит!

Довольные этим выступлением, разведчики долго и громко аплодировали.

Савельев осмотрел землянки, сделал несколько замечаний и задержался в командирском блиндаже, расспрашивая Рощина о результатах разведки за последнее время.

Не успел Рощин сообщить Савельеву все новости, как в дверь постучали. Вошли Козырев и незнакомый Рощину китаец в форме пограничника.

Козырев сообщил, что, по имеющимся у него данным, захваченный японцами Варов, действительно, оказывал геройское сопротивление и попал в руки врага, только, потеряв сознание. Начальник заставы добавил, что заехал на батарею не только для того, чтобы рассказать о Варове, но и потому, что у него имеются некоторые необходимые командующему агентурные сведения.

Чувствуя себя лишним, Рощин попросил разрешения выйти.

Рощин вышел из блиндажа. Угасающий день дышал запахами золотой дальневосточной осени и паркой духотой.