Тысяча Имен
Шрифт:
Разодранная нижняя рубашка так пропиталась кровью Дэвиса, что спереди стояла коробом, точно накрахмаленная. Винтер, передернувшись от отвращения, швырнула ее прочь и, стараясь не глядеть на Бобби, принялась возиться с поясным ремнем. Спустив с ног форменные брюки и подштанники, она пинком отправила их подальше и присела на койку.
Бобби присвистнула сквозь зубы. Винтер оглядела себя и содрогнулась. За прошедшее время кровоподтеки и синяки чуть поблекли, но все же почти сплошь покрывали тело иссиня–черными пятнами — как будто она подхватила некую чудовищную заразу. Левый бок, по которому пришелся
— Вот же сукин сын! — пробормотала Бобби. — Даже жалко, что ты прикончила этого ублюдка. Уж я бы поучила его хорошим манерам.
Винтер слабо усмехнулась:
— Для этого тебе пришлось бы встать в очередь.
— Я должна была быть там, с тобой.
— Ты однажды уже спасла мне жизнь, и тебя при этом едва не разрубили пополам. Ничего страшного, переживу. — Винтер потрогала левый бок и опять скривилась от боли. — Наверное.
— Ссадины на спине надо промыть. — Бобби повелительно указала на койку. — Ложись на живот.
Винтер оперлась подбородком о подушку, чтобы не касаться ее избитым лицом, и замерла. Сухой теплый воздух щекотал обнаженную кожу. От первого прикосновения влажной тряпки она вздрогнула. Бобби остановилась.
— Извини, — проговорила она. — Я буду осторожна.
На самом деле процедура оказалась даже приятной. Правда, синяки ныли всякий раз, когда влажная тряпка задевала их, но Бобби действовала крайне бережно, размачивала присохшую кровь и лишь затем аккуратно протирала. Там, где кожа была содрана, боль обжигала так, что Винтер пришлось закусить губу, чтобы удержаться от крика.
— Долго я спала? — спросила она, пытаясь отвлечься.
— Два дня с лишним, — ответила Бобби.
— Два дня?! — Винтер помимо воли дернулась, и палец Бобби воткнулся в избитые ребра. Винтер вжалась лицом в подушку, заглушая мучительный вскрик.
— Ой, прости! — пискнула Бобби, выронив тряпку. Повернув голову, Винтер взглянула на капрала. И в который раз удивилась, как могла до недавних пор считать Бобби парнем.
— Я сама виновата, — выдавила она сквозь зубы. И со свистом задышала, стараясь расслабиться. — Но неужели вправду два дня?
Капрал кивнула:
— Тебя доставили на повозке. Так приказал полковник.
Этого Винтер не помнила вовсе. Впрочем, учитывая, как безрессорные повозки трясет на каждом камешке, наверное, и к лучшему, что она была без сознания.
— Два дня, — повторила Винтер. — И что же за это время произошло?
И стала слушать, как Бобби, вдвойне осторожнее орудуя тряпкой, рассказывает о засаде, о том, как почти поголовно было уничтожено десолтайское воинство, и о последующем захвате оазиса. Когда пришло время перевернуться на спину, Винтер закрыла глаза, чтобы не глядеть на пунцовое от смущения лицо Бобби.
— Кочевники попытались оказать сопротивление, — говорила Бобби, — но боевого духа у них явно поубавилось. Большинство из них ударилось в бегство при первой же нашей атаке, а потом мы весь день избавлялись от оставшихся. Говорят, Зададим Жару так и рвался в погоню за теми, кто успел сбежать, но полковник приказал не трогаться с места. Мы стоим лагерем на самом краю оазиса. На самом деле это жалкая деревушка — горстка лачуг, не более, — зато тут и в самом деле есть родник и
пруд — в точности как сказал полковник.— А ты? — спросила Винтер.
— То есть?
— Ну, это твое… — Не желая говорить вслух, Винтер выразительно прочертила на себе пальцем косую линию — там, где Бобби рассекла десолтайская сабля. — Понимаешь?
— А, да. Хорошо. Все то же самое. — Бобби едва слышно хихикнула. — С тех пор как… с первого раза… меня донимали разве что заусеницы.
— Это хорошо. — Винтер постаралась не думать о преображенной коже под мундиром Бобби — теплой и податливой на ощупь, но гладкой и блестящей, точно мрамор: «И ее становится все больше…» Винтер вновь стиснула зубы.
Бобби в последний раз провела тряпкой по коже и выпрямилась.
— Готово. Так–то лучше. Может быть, нужно перевязать эти ссадины? Как ты считаешь?
Винтер открыла глаза, села и потыкала пальцем содранную кожу.
— Пожалуй, нет. Они больше не кровоточат, и…
По шесту снаружи постучали. Девушки разом окаменели. Затем Винтер перехватила взгляд Бобби и кивком указала на полог палатки. Капрал кивнула.
— Кто там? — окликнула она.
— Феор.
Винтер облегченно вздохнула.
— Погоди немного, — бросила она по–хандарайски и поднялась за одеждой. Чистая рубашка у нее осталась только одна, а запасных брюк нет вовсе — придется надеть грязные. К мундиру Винтер не притронулась. Его нужно будет выстирать как следует, прежде чем она решится хотя бы подумать о том, чтобы его надеть. Приведя себя в более–менее приличный вид, девушка махнула рукой Бобби, и та подняла полог. В палатку проскользнула Феор.
Хандарайка каким–то образом изменилась. И дело было не только в том, что она наконец сняла с руки шину, которую носила с самой первой перевязки. Тусклое безразличие в глазах Феор сменилось твердой решимостью. Тяготы похода в пустыню отразились и на ней — девушка осунулась и болезненно исхудала.
— Винтер, — проговорила Феор, глядя на нее, — ты оправилась?
— Да, вполне. Как твоя рука?
Феор подняла руку, проверяя, как она двигается.
— Пока еще слаба, — ответила она, — но капрал Графф говорит, что кость срослась как надо. По крайней мере, — добавила она, склонив голову к плечу, — я так полагаю. Я уже лучше знаю ворданайский язык, но капрал все–таки говорит слишком быстро.
Винтер невесело хохотнула:
— Хорошо. Это хорошо.
Наступила неловкая тишина. Винтер искоса глянула на Бобби, но та лишь едва заметно пожала плечами, и этот жест напомнил Винтер, что капрал ни слова не поняла в разговоре, который велся по–хандарайски.
— Я хотела извиниться, — сказала Феор.
Винтер вздрогнула от неожиданности.
— Извиниться?
— За то, как вела себя в ночь десолтайского налета и все время с тех пор, как мы покинули город.'
— Понятно. — «Да уж, давно пора!» Винтер неловко повела плечами и постаралась, чтобы ее голос звучал миролюбиво. Феор явно стоило немалого труда произнести эти слова. — Даже не знаю. Я хочу сказать, что тебе пришлось нелегко и…
— Это не оправдание. — Феор судорожно сглотнула. — И уж вовсе нет оправдания тому, что я попыталась совершить под конец. Думая только о себе, я подвергла тебя и Бобби смертельной опасности.