Тысяча лет в долг

«Вот черт... — мрачно подумал Семен. — Правду говорят: не останавливайся, жди второго дыхания. Как же, дождешься...» Он презрительно посмотрел на своих спутников. Далия и особенно Эгуд выглядели получше. Тут он вспомнил все головокружительные приключения, выпавшие на его долю за один только сегодняшний день, и немного приободрился. В конце концов, любой на его месте давно бы плелся с вывалившимся языком.

— Что же, — сказал Семен и непроизвольно облизнул сухие губы. — Привал. Отдохнем часок. Я, признаться, и перекусить не прочь. Надеюсь, хотя бы пару лепешек вы догадались прихватить?

— Я не хочу есть, — сказал Эгуд. Он огляделся. Выражение лица его при этом было напряженным и почему-то чуть растерянным. — Вы отдохните, а я вернусь к входу. Посижу посмотрю. Что-то мне здесь не нравится...

Семен некоторое время наблюдал за удаляющейся фигурой старейшины, с трудом удерживаясь от зевоты. «Перенапряжение... — снова подумал он. — Столько времени на ногах... И еще мост этот...»

Веки тяжелели, мысли путались.

Реувен, двигаясь неровной походкой смертельно уставшего человека, подошел ближе к стене, растянулся на полу и тут же сонно задышал. Эйтан и Цви спали чуть поодаль.

Семен вяло удивился: ну хорошо, он, что называется, напахался сегодня, но эти-то что ж? Хотя, если прикинуть, сколько им пришлось пройти — и не только пройти, от Вольного острова сюда нет сухопутной дороги. Несколько часов на веслах, потом пешими... Да, похоже, не ему одному было отчего уставать сегодня.

Семен перевел взгляд на Далию. Девушка расстелила плащ и тоже легла. Семен подошел к ней, чувствуя, как слабеют с каждым шагом ноги. Сел рядом, прислонившись спиной к шершавой холодной стене.

Далия уже спала. Лицо ее в полумраке пещеры выглядело безмятежным, и Семен снова улыбнулся — сам толком не зная чему. Заметив, что девушка, несмотря на усталость, положила под руку лук и две стрелы, он тоже на всякий случай вновь надел на руку пращу, а сумку с камнями положил так, чтобы легко было достать в любой момент. Хотя под этими низкими сводами вряд ли праща могла оказаться надежным оружием. Семен пожалел об оставленном кинжале. Впрочем, и сожаление, и другие чувства поглощались все усиливающейся усталостью и сонливостью. Он некоторое время еще пытался довольно вяло бороться со сном. Дремота накатывала медленно, словно невидимая волна мягкой влаги. Сознание Семена некоторое время находилось как бы на грани между сном и явью. В этом состоянии он воспринимал окружающее так, словно оно меняло очертания и пропорции. Своды пещеры колебались, перетекали из формы в форму, тени, бежавшие от костра по неровным стенам, становились все более причудливыми.

За мгновение до того, как заснуть окончательно, Семен уловил неясное движение — в той стороне, где лежали Реувен и Эйтан. Словно какая-то тень с расплывчатыми очертаниями метнулась к спящим и укрыла их. Но анализировать и определять, что это было, Семен уже не мог. Сон властно завладел его сознанием, пещера, его спящие спутники — все вдруг задрожало, словно отражение в воде, и исчезло. Какое-то время пространство сна слабо светилось зеленоватым сиянием, шедшим от неровных стен. Потом и оно растворилось в чернильной темноте. Семен уснул глубоким, но тревожным сном.

Тьма чуть подернулась тусклой серой рябью, словно перед глазами возникла сетка мелкого сплошного дождя. Медленно тянулись минуты, в течение которых сон Семена постепенно представлял собой странную серую пелену, в которой изредка всплывали смутные светлые пятна неясных очертаний. Пятна плавали в бесцветном сумраке, словно пузыри в воде, сливались друг с другом, увеличивались в размерах, лопались. Казалось, кто-то пытается выкроить более-менее связную картину, пользуясь для этого зыбкой и непрочной тканью сновидений. Светлые пятна приобретали все более четкие очертания, они превращались в знакомые, но забытые предметы. Постепенно картина стала вполне четкой, а спустя какое-то время — узнаваемой. Правда, все было черно-белым, будто Семен попал вдруг внутрь старого кинофильма. Он увидел себя в иерусалимской ешиве «Шомрей-Шемаим», за длинным столом. Рядом сидели его товарищи-соученики, а во главе стола, как обычно, находился раввин Зельцер. Картина стала пугающе реальной, Семен уже не мог в точности сказать: сон это или явь. Даже отсутствие цветов не мешало ощущению реальности. Его несколько удивила непривычная тишина, царившая в ешиве. Он огляделся. Остальные столы, за которыми обычно занимались другие ешиботники, были пусты. «А где все?» — хотел он спросить своего соседа Эфраима Яновского, но почему-то Эфраим не услышал его. Да и сам он не слышал собственного голоса. На мгновение показалось, что вокруг все еще расстилались владения Ашмодея, а вовсе не Старый город Иерусалима.

Семен листнул книгу, лежавшую перед ним. Страницы были абсолютно чисты. Между тем губы соседей активно шевелились, каждый что-то читал, а мимика рабби Зельцера свидетельствовала, что он энергично объясняет ешиботникам тонкости прочитанного текста. Семен беспомощно огляделся. Взгляд его скользнул вверх.

То, что он увидел под высокими сводами синагоги, заставило его мгновенно забыть о беззвучии.

Прямо над столом на высоте метров трех парил черный ангел с кривым мечом в руке — Малах-а-мавэт, ангел смерти.

— Эфраим! — закричал он. — Рабби Зельцер! Ребята!

Вернее, хотел закричать. Ни звука не раздалось из его широко раскрытого рта.

Неожиданно черная тень от парящего ангела на мгновение накрыла Эфраима Яновского, и тот тут же рухнул бездыханным. Семен в ужасе вскочил, подбежал к упавшему.

Лицо мертвого Эфраима претерпевало странные метаморфозы, заставившие Семена застыть на месте. Вот черты Эфраима преобразовались в чужие, тоже знакомые... брови стали гуще... борода посветлела...

Перед Семеном на полу синагоги лежал мертвый Реувен. Еще через несколько секунд у Реувена впали щеки, исчезли волосы. Метаморфозы продолжались — все более пугающие. Семен медленно пятился, не в силах оторвать взгляд от тела Эфраима-Реувена, медленно превращавшегося в обтянутый сухой пергаментной кожей скелет, едва прикрытый полуистлевшей одеждой.

А рядом с тем, что осталось от Эфраима, упал замертво еще один ешиботник, потом еще, еще... Их тела точно так же истлевали в считанные мгновения.

Семен все пятился и пятился к выходу. В зале остались только двое: он сам и сидевший в прежней позе рабби Зельцер. Вернее, трое, потому что черный ангел, собравший чудовищный урожай, все еще парил под сводами ешивы. Тень его надвинулась на Семена.

И в это время рабби Зельцер наконец-то оторвал свой взгляд от раскрытой книги, медленно повернул голову в его сторону. Но смотрел он не на своего перепуганного ешиботника, а на страшное существо над его головой.

Лицо Исраэля Зельцера казалось маской, только губы шевельнулись. Он сказал:

— Запрещаю.

Голос его был странно-чужим, глубоким, с металлическими нотами. И сопровождался гулким эхо.

Рабби Исраэль (или тот, кто скрывался под его обликом) повторил:

— Запрещаю. Он нужен мне живым. Исчезни.

Раввин махнул рукой, страшная тень, уже лежавшая на лице Семена, пропала. Фигура Зельцера словно растаяла в воздухе. И следом растаяли неподвижно лежавшие мертвые тела и сама ешива. Свет быстро померк, Семена вновь окружила глубокая тьма. Потом забрезжил все тот же слабый зеленоватый свет.