Тысяча осеней Якоба де Зута

Мягкий звон столовых приборов и посуды останавливается, и нетерпеливые шаги спешат к двери каюты. Доносится голос Чигуина: «Все в порядке, сэр?»

Капитан проглатывает слюну: «Приснился кошмар, ничего больше».

— Я тоже иногда страдаю от них, сэр. Завтрак будет подан к первой склянке.

— Очень хорошо, Чигуин. Подожди: местные лодки все еще кружат вокруг нас?

— Только две сторожевые, сэр, но морпехи следили за ними всю ночь, и те никогда не подходили ближе, чем двести ярдов, или бы я сразу разбудил вас, сэр. Помимо них этим утром нет никого, крупнее утки. Мы всех распугали.

— Я скоро встану, Чигуин. Иди. — Но едва Пенгалигон шевелит опухшей ступней, колючки боли разрывают плоть. — Чигуин, пожалуйста, попроси хирурга Нэша тотчас же зайти ко мне: подагра беспокоит меня, немного.

Хирург Нэш изучает распухшую щиколотку, в два раза больше обычного.

— Бег с препятствиями и мазурки, похоже, для вас уже в прошлом, капитан. Позволите порекомендовать вам трость для ходьбы? Я попрошу Рафферти принести.

«Калека с тростью, — Пенгалигон колеблется, — в сорок два года».

Молодые и подвижные ноги бегают взад — вперед на верхних палубах.

— Да. Лучше трость, указывающая на мою болезнь, чем свалиться с трапа.

— Именно так, сэр. А сейчас мог бы я посмотреть на ваш подагрический узел. Возможно…

Ланцет касается припухлости: из глаз Пенгалигона летят искры боли.

— …вы ощутите легкую боль, но вытекает неплохо… гноя предостаточно.

Капитан смотрит на выделения из разреза.

— Это хорошо?

Хирург Нэш откупоривает небольшой горшочек.

— Гноем тело очищает себя от излишков синей желчи, а синяя желчь — основа подагры. Расширив рану и используя мышиные фекалии, — из горшочка он достает пинцетом катышек мышиного помета, — мы стимулируем выделение гноя и ожидаем улучшения не позже семи дней. Более того, я взял на себя смелость принести вам и снадобье Дувера, так что…

— Я приму его сейчас, док. Следующие два дня будут решающими…

Ланцет взрезает плоть: от застрявшего в глотке крика все тело застывает.

— Черт побери, Нэш, — капитан, наконец, выдыхает. — Могли бы, по крайней мере, предупредить?

Майор Катлип с подозрением смотрит на квашеную капусту в ложке Пенгалигона.

— Может, ваше сопротивление, — спрашивает капитан, — все-таки ослабеет, майор?

— Дважды гнилой капусте никогда не победить этого солдата, капитан.

В солнечном свете раннего утра стол, за которым завтракают офицеры, выглядит, словно на картине.

— Мне первым порекомендовал квашеную капусту адмирал Джервис, — капитан отправляет в рот и жует скрипучую соленость. — Но я уже рассказывал вам эту историю.

— Никогда, — возражает Рен, — во всяком случае, не при мне. — Он смотрит на остальных, все соглашаются. Пенгалигон подозревает, что его водят за нос, но все- таки рассказывает:

— Джервис перенял квашеную капусту от Уильяма Блая, а Блай — от самого капитана Кука. «Разница между трагедией Ла Перуза и славой Кука, — охотно говорил Блай, — укладывалась в тридцать бочек квашеной капусты». Но когда Кук отправился в первое путешествие, ни уговоры, ни приказы не могли заставить экипаж «Индевора» ее есть. Посему Кук провозгласил «дважды гнилую капусту» офицерской едой и запретил рядовым матросам касаться ее. Результат? Квашеная капуста начала исчезать из плохо охраняемого склада, а шесть месяцев спустя ни один человек не шатался от цинги. Так произошел переворот в мозгах.

— Простая хитрость, — делает вывод лейтенант Толбот, — на службе гения.

— Кук — мой самый главный герой, — заявляет Рен, — и образец для подражания.

Слово Рена «мой» раздражает Пенгалигона, как маленькое зернышко, застрявшее между зубами.

Чигуин наполняет капитанскую чашку: капля попадает на скатерть с любовно вышитыми на ней незабудками. «Не время сейчас, — думает вдовец, — для воспоминаний о Мередит».

— Итак, господа — переходим к дневным делам и нашим голландским гостям.

— Ван Клиф, — докладывает Хоувелл, — провел ночь в своей камере, ни с кем не общаясь.

— Разве что спросил, — ухмыляется Катлип, — почему ему на ужин подали вареную веревку.

— Новость о банкротстве ОИК, — спрашивает капитан, — сделала его более сговорчивым?

Хоувелл качает головой:

— Признание слабости, возможно, уже слабость.

— А Фишер, — рассказывает Рен, — этот негодяй, провел весь вечер в каюте, несмотря на наши приглашения присоединиться к нам в кают — компании.

— Какие отношения у Фишера с его бывшим директором Сниткером?

— Они ведут себя как два незнакомца, — отвечает Хоувелл. — Сниткер отходит от простуды этим утром. Он хочет, чтобы ван Клифа отдали под трибунал за, если позволите, «избиение друга королевского двора».

— Меня тошнит, — говорит Пенгалигон, — буквально тошнит от этого самовлюбленного фата.

— Я соглашусь с вами, капитан, — вступает Рен, — что пользы от Сниткера больше никакой.

— Нам нужен достойный лидер, чтобы завоевать сердца голландцев, — говорит капитан, — и… — наверху трижды бьют склянки, — …посол, способный убедить японцев вступить с нами в переговоры.

— Я голосую за заместителя директора Фишера, — заявляет майор Катлип, — как за более сговорчивого.

— Директор ван Клиф, — возражает Хоувелл, — и есть их настоящий лидер.

— Давайте побеседуем, — предлагает Пенгалигон, стряхивая крошки, — с обоими кандидатами.

— Господин ван Клиф, — Пенгалигон стоит, пряча гримасу боли, вынужденной улыбкой. — Я надеюсь, вы хорошо спали?

Ван Клиф накладывает себе густую овсянку, апельсиновый мармелад и обильно посыпает сахаром, прежде чем ответить на перевод Хоувелла.

— Он говорит, что вы можете пугать его, как вам будет угодно, сэр, но на Дэдзиме нет даже медного гвоздя, который вы могли бы украсть.

Пенгалигон пропускает ответ мимо ушей.

— Я рад, что аппетит у него не пропал.