Тысяча осколков тебя
Шрифт:
Пол пытается заговорить, но не может. Его пальцы двигаются вокруг моих, как если бы он хотел взять меня за руку, но он слишком слаб.
Конечно, вокруг врачи, конечно, другие солдаты могут нас слышать. К чёрту их всех. Я наклоняю голову к его руке и целую ее.
— Я люблю тебя, Пол. Я так сильно тебя люблю. Я никогда-никогда снова тебя не оставлю.
— Маргарита... — папина рука ложится мне на плечо, но, когда я трясу головой, он убирает её.
Пол глубоко вдыхает, потом закрывает глаза. После этого я не могу сказать, в сознании ли он, но на всякий случай я продолжаю говорить
Я знаю, что другие солдаты и доктора смотрят на нас. Я только что сказала Полу то, что Великая Княжна никогда-никогда не должна говорить обычному солдату. Но я знаю, что ни один из них не осмелится произнести ни слова из этого. Распространять сплетни о членах царской семьи — это хороший способ переехать во Владивосток.
Свободной рукой я провожу вокруг его шеи, надеясь, что на нём Жар-птица. Мне уже всё равно, что случится со мной. Но я могу отправить своего Пола отсюда, тогда по меньшей мере он выживет.
Но я хочу, чтобы этот Пол тоже выжил.
Это не имеет значения. Жар-птицы нет вокруг его шеи, и, когда я командую одному из здоровых солдат поискать в мешке Пола, он не находит ничего, даже отдаленно напоминающего её. Полковник Азаренко умер в битве, поэтому спросить больше некого.
Жар-птица всё ещё не найдена, и сейчас я наблюдаю, как два человека умирают в одном теле.
Когда опускается ночь, Пол ещё раз шевелится. Его глаза с трудом открываются и моя улыбка, обращённая к нему, залита слезами.
— Пол? Я здесь, твоя Голубка. Я здесь.
— Обе Маргарет, — говорит он и умирает.
После этого всё как в тумане. Я думаю, что очень спокойно встала, вышла наружу и шла пока не отошла от госпиталя на достаточное расстояние, после этого начала кричать. Раненым солдатам нужен отдых. Им не нужно слышать, как я кричу, кричу и кричу до тех пор, пока не срываю голос, и из глаз не начинают течь слезы и я не падаю на колени в снег.
Когда у меня иссякают силы, я остаюсь снаружи, одна ещё на несколько минут. Мои колени и ступни почти онемели от холода. Я велю своему сердцу и разуму следовать за ними. Позволяю им замерзнуть. Позволяю им потерять чувствительность. Остальное моё тело может продолжать жить.
И всё же, каждый раз, когда я думаю, что больше не в силах ощущать боль, ко мне приходят воспоминания: Пол в пасхальной комнате, бережно держащий одно из яиц Фаберже в ладонях, Пол, танцующий со мной вальс, тепло его большой руки у меня на пояснице, Пол, целующий меня снова и снова, когда мы засыпаем, переплетенные друг с другом.
Наконец, у меня получается неуверенно встать на ноги. Один из врачей неподалеку. Вероятно, его заставили последовать за мной, боясь, что я на грани безумия. Когда я спрашиваю его:
" Где профессор Кейн?" Мой голос скрипит, как у старухи.
Меня ведут в шатер, очевидно предназначенный для меня, но внутри папа. Когда я захожу, он встает на ноги.
— Мне сказали, что всё закончилось. Я подумал, что тебе нужно несколько минут наедине с собой.
— Так и есть. Спасибо тебе.
— Мне так жаль, моя
дорогая. Мне правда очень жаль. Марков был хорошим человеком.От его добрых слов моя рана снова открывается, но я справляюсь со слезами. Теперь я вижу, чем папа занимался все это время. На его походном столике лежит моя Жар-птица, явно собранная.
Его взгляд проследил за моим.
— Я полностью посвятил себя этому. Может быть, я понял устройство. Но я не хочу позволять тебе совершить что-то настолько опасное без какой-либо проверки.
— Я могу проверить его, — говорю я пустым голосом. Я беру Жар-птицу и совершаю движения, чтобы создать напоминание. Металлические слои щелкают под моими пальцами и электрический шок пронзает меня. Боль, сильная и почти невыносимая, но я принимаю её. Такая боль — это единственное, что может притупить боль у меня в сердце. Я благодарна даже за несколько секунд отдыха от скорби.
— Похоже, это больно, — папа пытается забрать у меня Жар-птицу, но я не позволяю ему.
— То, что я только что сделала, и должно быть больно, — я пытаюсь улыбнуться. — Ты снова собрал её. Видишь, я знала, что ты гений.
Папа проводит рукой через свои взъерошенные каштановые волосы.
— Ты абсолютно уверена, что она должна так работать?
Он обеспокоен. Я не могу винить его в этом. Даже я чувствую себя неуверенно при мысли о том, что совершу ещё одно путешествие с помощью этой штуки. Однако, моя единственная альтернатива -
это подождать несколько недель или даже месяцев, которые потребуются для того, чтобы вызвать Тео в Москву или самой отправиться в Париж.
Мне нужно вернуться к маме. Мне нужно рассказать ей о Конли и поскорее. Жар-птица Тео скажет ему, что я переместилась, и он последует за мной. Вопрос в том, куда я отправлюсь, моя Жар-птица всё ещё настроена на то, чтобы следовать за моей версией Пола, который только что умер у меня на руках. Но куда я отправлюсь не имеет значения если я найду какое-нибудь место, где Тео может присоединиться ко мне. Я верю, что он сможет доставить меня домой.
И я верю своему отцу.
— Она работает, -говорю я, надеясь, что это звучит уверенно. — Я собираюсь уходить.
Папа кивает. У него грустные глаза. Может быть, это последний раз, когда его дочь видит его, и знает кто он на самом деле.
Может быть, это последний раз, когда я вижу папино лицо.
Я бросаюсь в его объятия и закрываю глаза, когда он сжимает меня.
— Я люблю тебя, шепчет папа. Я любил тебя с того часа, как ты родилась. И даже до этого.
— Я тоже люблю тебя, папа. Я говорила тебе об этом почти каждый день, и всё равно говорила это редко.
Отпустить его слишком тяжело. Поэтому всё ещё в его объятиях я дотрагиваюсь до Жар-птицы, и последнее, что я чувствую в этом измерении — это его поцелуй у себя на щеке. "До свидания. До свидания".
Перевод выполнен для сайта https://vk-booksource.net
Глава 19
Оказавшись в новом теле, я уже сижу в кресле. В хорошем, мягком кресле. "Ну, это приятная перемена", — думаю я, прежде, чем открываю глаза и вижу...
Мою галерею портретов в моей собственной спальне.