Тысячеликий герой
Шрифт:
Но наивысший героизм состоит не в том, чтобы поддерживать непрерывное движение вселенского круга, а в том, чтобы проникнуть взором по ту сторону всего преходящего, всех красот и всех ужасов, которые мы наблюдаем в окружающем мире, вновь увидеть присутствие Единого. Для этого требуется более глубокая мудрость, и здесь звучит тема не активного действия, а значимого присутствия. Символ первого – доблестный меч, символ второго – скипетр самодержца или книга закона. В первом случае подвиг героя – это завоевание невесты, символизирующей жизнь. Во втором случае – это подвиг воссоединения с отцом, отец же воплощает в себе незнаемое.
Приключения второго типа вполне отвечают сюжетным религиозным канонам. Даже в простой народной сказке внезапно открывается глубина, когда сын девственницы однажды спрашивает мать: «Кто мой отец?» Этот вопрос затрагивает проблему человека и невидимого. За этим неизбежно следуют знакомые нам мифологические темы искупления и примирения.
Герой народа пуэбло, мальчик-кувшин, задал этот вопрос своей матери.
«Кто мой отец?» – спросил он. «Я не знаю», – ответила она. Он снова спросил ее: «Кто мой отец?» Но она просто продолжала плакать и не отвечала ему. «Где дом моего отца?» – спросил
451
Parsons, op. cit., p. 194.
Там, где герой отчаянно ищет неизвестного отца, основные символы связаны с испытаниями и поиском самого себя. В приведенном выше примере испытание – это настойчивые вопросы и пристальный взгляд отца. В сказке о женщине-улитке, которую мы здесь приводили, сыновей испытывали бамбуковым ножом. В нашем обзоре приключений героя мы видели, сколь беспощадным может быть отец. Так, прихожанам Джонатана Эдвардса он представлялся настоящим извергом.
Получив отцовское благословение, герой возвращается, чтобы представлять отца среди людей. Его слово учителя (Моисей) или императора (Хуан Ди) – закон для остальных людей. Так как теперь он соприкасается с источником, то способен сделать зримыми покой и гармонию центра мироздания. Он является воплощением Оси Мира, от которой расходятся концентрические круги: Горы Мира и Дерева Мира; он представляет собой микрокосм, в котором, как в идеальном зеркале, отражается макрокосм. Увидеть его – значит осознать смысл бытия. От самого его присутствия исходит благодать; его слово – это ветер жизни.
Но в характере нашего героя, представляющего отца среди людей, может завестись червоточина. Такой кризис описан в относящейся к зороастрийской традиции персидской легенде об императоре золотого века Джамшиде.
Воззрились все на трон и ничего ни видеть и ни слышать не могли, Один Джамшид, один он был Царем, Все мысли поглощающим; И в восхвалении и обожанье смертного Забыто было всеми поклонение Великому Творцу. Тогда он горделиво своим вельможам молвил, Опьяненный их громким восхищеньем, «Нет равных мне, науками своими Обязана земля мне одному, Владычества подобного не ведал мир, Достойного и славного. С земли людей болезни и нужду изгнал я; Исходят от меня покой и радость в каждом доме; Все, чпо прекрасно и велико, ждет повеленья моего; Вселенной глас провозглашает великолепие правленья моего, Превосходящего все представимое для сердца человека, Меня же объявляет единственным монархом мира». Едва слова такие сорвались с уст его, Слова пренебреженья и непочтенья к небесам высоким, Угасло его величие земное – и тогда Все языки устали Джамшида славить. И день Джамшида окутал мрак, и блеск его угас. Что ж молвил моралист? «Когда царем ты был, Все подданные были тебе покорны, Но всякий, кто в гордости пренебрегает поклоненьем Богу, Несет разор своей обители и дому». — И увидав пренебреженье своего народа, Он понял, чем был вызван гнев небес, И ужас охватил его. [452]452
Firdausi, Shah-Nameh, translation by James Atkinson (London and New York, 1886), p. 7.
Персидская мифология восходят к общей индоевропейской основе, которая распространилась из Арало-Каспийских степей в Индию и Иран, а также в Европу. Основные божества «Авесты» – самых ранних священных писаний персов – очень похожи на аналогичных персонажей самых ранних древнеиндийских текстов. Но в новых регионах распространения этой культуры образовавшиеся две ветви испытали на себе совершенно новое влияние: ведическая традиция постепенно подчинялась воздействию индийских дравидов, а персидская – шумеро-вавилонской традиции.
В начале I тысячелетия до н. э. пророк Заратуштра (Зороастр) подверг персидскую веру коренным изменениям с позиций строгого дуализма принципов добра и зла, света и тьмы, ангелов и дьяволов. Этот перелом значительно повлиял не только на персидское, но и на подчиненные иудейские верования, а через них (столетия спустя) – на христианство. Произошел радикальный отход от более распространенных мифологических интерпретаций добра и зла как следствий, проистекающих от единого источника бытия, который будучи выше любых противоположностей, объединяет их в себе.
В 642 г. н. э. Персию наводнили фанатичные приверженцы Магомета. Тех, кто не принимал новой веры, убивали. Оставшиеся в живых нашли прибежище в Индии, где они сохранились по настоящее время как парсы («персы») Бомбея. Однако примерно три столетия спустя произошло явление, которое назвали магометано-персидской литературной «Реставрацией». Великими именами этого периода являются: Фирдоуси (940–1020?), Омар Хайям (?–123?), Низами (1140–1203), Джалаледдин Руми (1207–1273), Саади (1184?–1291), Хафиз (?–1389?) и Джами (1414–1492). «Шахнаме» Фирдоуси («Эпос царей») – это пересказ в простой и возвышенной повествовательной стихотворной форме истории древней Персии до магометанского господства.
Не опираясь более на божественные силы в качестве источника и основания своей власти, правитель разрывает стереотипные представления, на которые полагался раньше. Он более не посредник между миром богов и людей. Его взгляд на мир становится более ограниченным, его занимают лишь дела человеческие, и контакт с высшими силами постепенно утрачивается. Основополагающая идеология сообщества теперь утрачена. Отныне оно держится лишь на силе. Правитель превращается в тирана-чудовище (Ирода-Нимрода), узурпатора, от которого мир должен быть спасен.
6. Герой как спаситель
Следует различать две ступени инициации, когда герой попадает в мир отца. Справившись с первой, сын возвращается как посланец этого мира, пройдя вторую – со знанием, что «Я и Отец – одно». Герои, достигшие второго, высшего просветления, – это спасители мира, так называемая инкарнация высшего порядка. Их миф открыт для контакта с космическим пространством. Слова таких героев обладают авторитетом, превосходящим все, когда-либо произносили героями со скипетром и сводами законов в руке.
«Смотрите все на меня. Не смотрите по сторонам, – говорит Гроза Врагов, герой апачей. – Слушайте, что я скажу вам. Мир так же велик, как и мое тело. Мир так же велик, как и мое слово. И мир так же велик, как и мои молитвы. Небо так же велико, как и мои слова и молитвы. Времена года так же велики, как и мое тело, мои слова и моя молитва. И воды тоже; мое тело, мои слова, моя молитва больше, чем воды.
Тот, кто верит мне, тот, кто слушает, что я говорю, проживет долгую жизнь. У того же, кто не слушает, кто думает иначе, жизнь будет короткой.
Не думайте, что я на востоке или на юге, на западе или на севере. Земля – это мое тело. Я здесь. Я повсюду. Не думайте, что я нахожусь только под землей или наверху, в небе, или только во временах года, или по другую сторону вод. Все это есть мое тело. Воистину подземный мир, небо, времена года, воды и есть мое тело. Я везде и повсюду.
Я уже дал вам то, из чего вы должны приносить подношения мне. У вас есть два вида трубок и у вас есть горный табак». [453]
453
Opler, op. cit., pp. 133–34.
Эта инкарнация призвана ниспровергнуть своим присутствием притязания тирана-людоеда, тень ограниченной личности которого падает на источник благодати; герой-воплощение совершенно свободен от подобного эгоцентризма и воплощает закон. Герой как воплощение реализует свой героизм с грандиозным размахом – свершает героические подвиги, убивает чудовище, при этом демонстрируя невиданную свободу действия, лишь для того, чтобы сделать видимым глазу то, что в равной мере достижимо и для чистой мысли.
Кане, жестокий дядя Кришны, захвативший престол своего отца в городе Матхура, однажды услышал голос, который сказал ему: «Родился враг твой, смерть твоя неизбежна». Кришну и его старшего брата Балараму тайно унесли от колыбели их матери к пастухам, чтобы уберечь их от этого индуистского Нимрода. Он послал за детьми демонов – демоническая женщина Путана, пытавшаяся отравить Кришну ядовитым молоком, была первой из них – но у нее ничего не получилось. Когда все его козни потерпели крах, Кане задумал заманить юношей в город. К пастухам отправили гонца с приглашением на жертвоприношение и большой турнир. Приглашение было принято. Пастухи и братья вместе с ними пришли и разбили лагерь за городской стеной.
Кришна и его брат Баларама отправились посмотреть на чудеса города. Там были большие сады, дворцы и рощи. Они встретили мойщика белья и попросили его дать им какую-нибудь красивую одежду; когда тот засмеялся и отказал им, они отобрали у него одежду силой и очень развеселились при этом. Затем горбунья попросила Кришну позволить ей натереть его тело сандаловой мазью. Он подошел к ней, стал своими ступнями на ее ступни и, положив ей под подбородок два пальца, поднял ее вверх и таким образом сделал ее фигуру прямой и стройной. И он сказал: «Вот убью Канса и вернусь к тебе».