Тюрьма

Архипов не решил еще, где ему обретать свободу. За чертой города? Затеряться в узких и темных переулках окраины? Он хотел прежде всего оторваться от погони, а поскольку это никак не удавалось, гнал и гнал машину вперед, не размышляя над маршрутом. Священник сидел тихо, как мышь. Он был ни жив ни мертв от страха и скорбел о том, что на поверку оказался жалким трусом.

Мост соединял старую, историческую часть Смирновска с его промышленной окраиной, и чтобы выехать на него, требовалась определенная маневренность от машины и известная сноровка от водителя. И вот тогда-то выяснилось, что справиться с возникающими на виражах, как и вообще на той или иной крутости маршрутах, затруднениями едва ли по зубам грузовику, потерявшему, в связи с превращением в боевую единицу, значительную долю предписанных ему высоких качеств. А и водитель Архипов был не ахти. Грузовик вылетел на обочину, затем, как бы кивнув на прощание, наклонился вперед и стремительно пошел, переваливаясь с боку на бок, к мелькавшим внизу огням жилых домиков. К счастью, домики не пострадали. Грузовик подбрасывало, как щепку на волнах, и удивительно, что он не перевернулся на первой же кочке, не вполне перевернулся и после.

— Прыгай! — закричал Архипов, открывая дверцу кабины и становясь на подножку.

Священник зажмурился, съежился на сиденье, сцепил увлажнившиеся потом руки, зажал их между коленями, хотел, похоже, туда же сунуть и голову. Между тем на размышления и сомнения не оставалось времени, ясно было, что метаморфозы грузовика, начинавшего, как мы помним, с добрых хозяйственных дел, не кончились и теперь его ждет превращение в груду металла. Архипов прыгнул в темноту. Отец Кирилл, которому он подал пример, не шелохнулся, только заскулил слабо. Он оцепенел, как и в ту минуту, когда Архипов приставил нож к его горлу.

Сколько всего пережил он за нынешний вечер! Когда б понадобилось припомнить, как это бывает, по слухам, перед смертью, всю свою жизнь, сталось бы предостаточно освежить в памяти одни лишь сегодняшние приключения и только их прокрутить в некоем калейдоскопе, только на них глянуть внутренним оком. А в том-то и дело, что уже как раз понадобилось, очень даже назрела эта надобность, давай, поп, давай, припоминай, прокручивай. Цинично усмехался кто-то в ночи, наставляя, подзуживая, и казалось, что итог должен был быть иным, а что он таков, как сейчас, это несправедливо. Прежняя жизнь была спокойной и размеренной, никак не соотнесенной с участью брошенных на съедение зверям древних первомученников; слабо для него озвучивались страницы истории голосами духовных лиц, замученных в разных застенках в более поздние, а в иных случаях и в совсем близкие к нам времена. Профессионально смотрел отец Кирилл, узко, учитывал только облеченных в сан, прославившихся, вознесенных на небо, да и то, как теперь видим, поверхностно, без должного сердечного отклика. По мере скромных сил своих служил Господу и грустил о суетности мира, погрязшего в грехах, а с тех пор, как приподнялась завеса над издавна потаенным бытованием лагерей и потянуло оттуда дьявольским душком, возмечтал даже выправить искалеченные души оступившихся людей. Жалел он их, надеялся, между прочим, смягчить и грубые нравы офицеров, давно уж повадившихся превращать свою службу в насилие над подвластным их воле людом. А сегодня ему угрожали ножом, его взяли заложником и втянули в грохот и скрежет этих ужасных военных машин. Это нехорошо, люди не должны так поступать со своими духовными наставниками, вероучителями. Как все это не похоже на семинарию, клобуки, крестики, приятный запах ладана! Как отдает серой! Но что поделаешь! Он не в обиде на парня, заблудившегося и отчаявшегося, парня, который пресек мирное течение его будней в полной уверенности, что батюшка, он как все и ему проще пареной репы склониться к неподобающим его сану поступкам. Украл курицу… Какой дурной пример способны подавать мирские люди! Вообразимо ли, чтобы кто-то из семинарских преподавателей последовал такому примеру? Или чтобы несравненный, неподражаемый Тихон Задонский убил какого-то лагерника, какого-нибудь собрата по несчастью? Не сделал ничего плохого и он, отец Кирилл, куриц не крал, руки на ближнего не поднял. Ему не в чем упрекнуть себя, жаль только, что так и не посетил Афон, а ведь мечтал, да, это очень жаль, но… прыгать на ходу из машины, прямо в церковном облачении? Это уже слишком, это опасно, да и вообще не приличествует… Как решиться на такое? Разве в его власти совершить подобное? Страшно! Все как-то очень нервно; откуда-то берутся судороги, трясет, как в лихорадке. Вообще потряхивает чрезмерно… И непотребный, гнусный омут чудится, а из него таращатся, ухмыляясь, глазеют с любопытством черти. И отец Кирилл испустил вопль ужаса.

Архипов катился вниз по склону. Каким-то чудом обошлось без переломов и значительных ушибов, а впереди то ли лукавит, скрывая до поры до времени обман, то ли и впрямь с великой искренностью раскрывает объятия свобода. Поднявшись на ноги, он бросился бежать к жутко манившим огонькам. Он знал, что там, внизу, как в прочитанном в юности, полном загадок и приключений романе, петляют между унылыми одноэтажными домишками и покосившимися нищими хибарами глухие переулки, в которых легко слиться с воздухом, рассеяться, сделаться безвидным. За спиной как-то преувеличенно грохотал «броневик». Архипов не задавался вопросом, решился ли отец Кирилл прыгнуть, не до того было, сейчас Архипову нужнее всего было спасти собственную шкуру. Священник был неплохим человеком, но обитал он в мире, который Архипов уже не мог считать своим.

«Броневик», налетев на каменную кладку, сохранившуюся от некогда стоявшего на холме дома, с протяжным стоном и скрипом завалился на бок.

Архипов нырнул в первую подвернувшуюся улочку, и его поглотила тьма.

К месту катастрофы поспешали солдаты во главе с подполковником Крыпаевым. Одна из машин остановилась над обрывом целесообразно, продуманно, ее яркие фары в надлежащем порядке осветили холм, и подполковнику казалось, что лично он виден отовсюду. Все видят его спокойствие и выдержку, его целеустремленность. Он с непостижимым для мелких душ хладнокровием направляется туда, где потерпел крушение грузовик, «страшное оружие» бунтовщиков.

Солдаты несуетно, почти без шума вытащили из кабины отца Кирилла. Он был мертв. По его впалой щеке, теряясь в густой черной бороде, стекала струйка крови.

— А второй? — сурово осведомился подполковник Крыпаев. — Где второй?

Веснушчатый лейтенант… тот ли? тот же самый? вопрос!.. вынырнул из темноты и, свидетельствуя о своей беспомощности, развел руками.

— Нигде нет…

— Как это? Нигде нет? Что это за разговоры такие? — рассердился подполковник.

Лейтенант оробел; пробормотал смущенно:

— Как есть словно сквозь землю провалился…

— Разговорчики!

Лейтенант вытянулся в струнку. Начальник гремел:

— Да вы что?! Вы военный или кисейная барышня? Мы в штабе другого мнения о вас были…

— Обо мне?

— О вашем брате, о вам подобных. Вы вот что, не млейте… вы обомлели, да?

— Немножко, самую малость…

— Так слушайте приказ. Искать! Ищите! Он там, — подполковник выставил вперед правую ногу и, корпусом опершись на нее, протянул руку, указывая на лежавший внизу поселок. — Прочешите весь этот район, и попроворней, так чтоб дело спорилось. А ландшафт здесь, по моим наблюдениям, довольно странный, причудливый. Откос, видите? И все будто с ним соотносится, от него пляшет. Так чему же в нижней части быть, как не сравнительно гладкой поверхности, а? Если вообразить и прикинуть, то как будто дно еще в древности высохшего моря. Но холм вырастает… Вот так штука! Холм этот, он словно прыщ какой, согласитесь, лейтенант. И еще поп некстати загнулся… Головкой стукнулся? Височком? Пейзаж, я вам скажу… Холм, он словно пенис торчит тут ни к селу ни к городу. В буквальном смысле слова живописный модернизм, если вы понимаете, что я хочу этим донести до вашего сознания. И даже смерть не скрадывает недочеты, не скрашивает недостатки, ничего не затушевывает. Вы чего это, лейтенант, рот разинули? Диву даетесь? Заслушались? Ну да, я зарапортовался. Мысли вслух… Но вы мне этого чересчур прыткого беглеца обязательно найдите, это ваш долг. Исполняйте!

— Есть! — крикнул лейтенант и повернулся к обступившим грузовик солдатам.

Подполковник огляделся и вдруг осознал, что остался один, наедине с телом священника. Все остальные бросились исполнять его приказ. Чересчур ретиво и как-то безрассудно, бездумно. Зачем было оставлять своего командира в одиночестве на этом мрачном холме, где, возможно, затаился преступник? Но подполковник и теперь не потерял присутствия духа. Он присел на корточки и всмотрелся в лицо погибшего. Красивый был парень, и кто знает, какую карьеру он мог бы сделать в своем ведомстве, не оборвись его жизнь столь неожиданно и нелепо. Подполковнику нравились эти худые и бородатые, довольно-таки редкие среди попов, по-настоящему аскетические лица, исполненные духовной силы. Попы в большинстве своем люд самый обыкновенный, даже, можно сказать, никчемный, а этот принадлежал, видимо, к избранным, славен был и далеко мог пойти. Однако ни пресловутой Божьей милости и справедливости, ни карьерных перспектив, ни внутренней силы не хватило батюшке на сбережение своей жизни, и возникает вопрос, странным образом выглядящий так, что вот исчезновение Архипова можно объяснить лишь своевременным прыжком из кабины, а покойный почему-то не прыгнул… Даже не столько вопрос, сколько утверждение. Но что же поп — струсил? Очень на то похоже. А может, Архипов помешал, прикончил прежде прыжка, пристрелил? У Архипова в арсенале огнестрельное оружие? В таком случае вопрос следует поставить иначе, но тогда на смену утверждению придет черт знает что. Многие из тех концов, что вроде бы уже худо-бедно сходились, вдруг разойдутся, разного рода нюансы скроются в некой непроясненности, и, глядишь, на все это скверное дельце ляжет тьма тайны, глухой неизвестности.

Ясно одно: этот священник с прекрасным аскетическим лицом мог далеко пойти. О, если бы не канул, не скрылся беглец!.. Подполковник, однако, перестал вдруг гадать, что представлял собой отец Кирилл, каких почестей добился бы, когда б роковой ночью не выстрелил в него отъявленный негодяй. Не прояви этот шут в рясе слабость и страх, а минута ведь выдалась вообще решающая и достаточно подходящая для того, чтобы проявить именно храбрость и отвагу, — не склоняться бы сейчас ему, подполковнику, над бездыханным трупом, мучаясь будущей ответственностью за неосторожное обращение с хрупким бытием штафирки. Священник почил в бозе, а подполковнику, командиру, руководителю большой операции, отвечать. Случайный страстотерпец порождает случайного ответчика, так, что ли? Черт бы его побрал, этого попа!

А кто виноват в случившемся? Если подполковнику поставить на вид, что-де следовало разобраться с преступником на месте, а не выпускать его из лагеря, — так ведь кто же мог бы ему содействовать и служить подспорьем, когда лагерное начальство все поголовно перепилось, совратив в измену трезвости и самое народную избранницу? С одной стороны пьяные уголовники, с другой — пьяные офицеры. Прекрасная ситуация! Великолепный оперативный простор для продуманных и решительных действий! О чем говорить с пьяными? с приплясывающим депутатом? Как все это назвать, если не скандалом? Поведение майора Сидорова следует взять на заметку. Обмен мнениями с ним ни к чему путному не привел бы; возможно, не приведет и в будущем. Последствий можно было ожидать из ряда вон выходящих. Подполковник ожидать не стал, взял ситуацию под свой контроль, иначе сказать, сделал то единственное, что должен был сделать. Но в результате преступник скрылся, а поп сыграл в ящик. Был ли возможен другой исход? Выпустить пьяное офицерье из столовой, разрешить им разные там мероприятия? Это легло бы несмываемым пятном позора на всю армию! А подполковник заботился о ее чести, достоинстве и доброй славе.

Следовательно, виноват во всем этот узко-провинциальный, местечковый майор Сидоров, распустивший своих подчиненных, это он устроил — и как ведь некстати! — пир, сущий пир во время чумы, и первый опустился до положения риз, до состояния обыкновенного пьянчужки, на уровень животного. Экстаз был зверский у майора. Не пропустил ли стаканчик на общем фоне и священник? Именно отвратительное и непростительное поведение майора помешало подполковнику привести дело к более благополучному исходу и погубило батю. Височком батя… Исход летальный. Похоронят надлежащим образом, в атмосфере скорби, с возданием всех полагающихся почестей, можно будет и поприсутствовать, почтить, так сказать, но как быть с майором-то? У него знатная выслуга лет. Наверняка неуемно примерное поведение. Но оскандалился же! Рапорт. Подать рапорт, возлагающий, если мы все еще в поиске истины, а не прозябаем уже понапрасну… взыскующий… требующий немедленного привлечения… Вдуматься только, какие все это баснословные, невероятные выходки и причуды, ну и разные прочие майоровы обстоятельства, а среди них немало по-настоящему прискорбных… Под арест, ей-богу, под арест такого майора! Тщательно проанализировать, подробно осветить. Хорошо бы успеть до утра, дело тут не терпящее отлагательства.