Тюрьма

— Ничего общего ни с действительностью, ни с очевидными фактами, ни с моим обдуманным намерением завести дело, — перебил прокурор с каким-то суетливым, расшатывающим его ожесточением. — Сравнение ваше неудачно, а вашу склонность к мятежу, до сих пор не бросавшуюся в глаза, я возьму на заметку. Скажу больше, сравнивать реально присутствующую и, как всем известно, довольно-таки выдающуюся даму с ящиком — это, извиняюсь, верх недостойного для военного мужчины поведения. Но я говорю вам, майор, и всем, кто еще в чем-то сомневается и думает упражняться в иронии, что вины никакой, если очередные выборы состоятся, ни за кем не будет, потому как разгул демократии и гнусный праздник повальной безответственности. И вот на что следует в первую очередь пролить свет. Охайте да ахайте, а только не уйти никуда от чудовищного факта, что тут, в данном случае, очень многие лица явно повинны в гибели иерарха, и это уже не баллотировочные споры, не вопрос о существующем порядке вещей, а попирающее законы и людское право на жизнь преступление.

— Да какой он иерарх! — крикнул кто-то срывающимся на визг голосом. — Обычный поп!

— Кто это сказал? — завертелся прокурор.

Майор Небывальщиков, опустив голову, печально глядя в пол, тихо провозгласил:

— Отец Кирилл был святым.

Шум поубавился, судорожно и сбивчиво, словно барахтались в пыли, приняли решение: святого похоронить с почестями, а факт его гибели представить как случайность. К этому клонили, главным образом, офицеры с отягощенной беспечной пирушкой совестью, да и сам начальник лагеря, хотя и приумолк под прессом прокурорской речи, дал понять, что готов предпочесть именно такую трактовку. Однако вошедший внезапно подполковник поспешил развеять надежды майора на более или менее благополучный исход:

— О похоронах нам заботиться нечего, — сухо обронил он, — священника похоронит церковь. Мы можем разве что выразить соболезнования… и мы их выразим. Ну, венки и все прочее, что полагается в подобных случаях.

— Но подобных случаев, чтоб вот так, в кабине грузовика, и в компании с уголовником, да в церковном облачении, при всех, так сказать, регалиях, еще не бывало, — робко возразил прокурор.

— История знает примеры и похуже.

Прокурор заспорил:

— Так то история, а мы живем в Смирновске, и у нас здесь своя быль…

— Вот и я о том же, — кивнул подполковник. — Действительно, случай в каком-то смысле уникальный. Не уверен, товарищи офицеры, что министерство примет вашу версию о случайности происшествия.

За Крыпаевым протиснулись в кабинет Филиппов, Якушкин, Орест Митрофанович.

— А вы сами верите в эту случайность? — спросил Филиппов подполковника.

Подполковник Крыпаев помедлил с ответом, но его колебания длились все же не столь долго, чтобы начальник лагеря успел понадеяться, что штабная крыса примет его сторону. Хотя бы просто из армейской солидарности… Но куда там!

Взгляд подполковника задержался на Валентине Ивановне, отдыхавшей в кресле у окна, и она ответила ему приветливой улыбкой. Офицер прошелся по кабинету, не спуская глаз с народной избранницы, и наконец, взяв назидательный тон, вымолвил:

— Каждый из нас сделал все, что было в его силах, ради спасения заложника. Не удалось. Что же дальше? Каждый ответит по делам своим. А какова будет мера ответственности, решать уже не нам.

Мудр, как змей, и изворотлив, как шакал, подумал о подполковнике Орест Митрофанович, в расположении лагерной администрации уже не тот, что был дома, где вправлял мозги журналисту, — в память о вчерашнем буйстве тихий и скромный.

Большеголовый прокурор, не принимавший участия в злосчастной пирушке и нынче прибывший в штаб с гордым видом ничем не запятнанного человека, заметил:

— Нужно позаботиться о поимке бежавшего заключенного, пока он не натворил бед. Это опасный преступник.

Тут майор Сидоров не выдержал:

— А я считаю, что прежде всего мы должны подавить бунт в лагере, усмирить этих… Вчера я имел возможность убедиться: сделать это легко.

— Вот как? Каким же образом вы в этом убедились? — осведомился директор «Омеги» с нескрываемой иронией, намекая на воображаемый штурм, предпринятый ночью майором.

Сказал — и тут же внутренне просел, отступил, поняв, что лучше не допекать майора. Сам он тоже был хорош вчера, рыльце в пушку.

— Мне докладывали… — говорил, запинаясь, майор в свое оправдание или просто забредив. — Один взвод… ввел его на территорию лагеря подполковник Крыпаев… обратил этих смельчаков, в кавычках, разумеется, в бегство… Вы слышите? — взревел он. — Один взвод! заставил броситься врассыпную! вот вам и весь сказ! Надо брать их, тепленьких… надо брать… Промедление смерти подобно…

— Вопрос о штурме мы будем решать не здесь и не сейчас, — оборвал подполковник майоров лепет.

Снова влез Филиппов:

— Но ведь войска подтягиваются к лагерю. Значит, вопрос о штурме кем-то и где-то уже решен. Или я ошибаюсь? Как бы то ни было, я хочу именно здесь и сейчас заявить со всей решимостью, что категорически против штурма.

Подполковник неопределенно усмехнулся.

— Мы учтем ваше мнение, Валерий Петрович. Мнение общественности для нас драгоценно, а вы, несомненно, ее рупор, да, это факт бесспорный… И все же оставьте в нашей компетенции вопрос о проведении войсковой операции.

— Вы что же, советуете мне не совать нос?

— Ну, не так грубо… Нос… зачем же о нем, и причем здесь нос? Тем не менее именно то, что вы, может быть с излишней горячностью, приняли за мой совет, я вам и советую. Поверьте, друг мой, мы, военные, гораздо лучше гражданских понимаем, какой опасностью чреваты происходящие в лагере события. Выгляньте в окно, вы видите эти жилые дома вокруг лагеря? Вон там, на пригорке, и вон, посмотрите, как будто в сизой дымке. Тихо, мирно, поэтично… В них, домах этих, обитают простые, ни в чем не повинные граждане, и это значит, что они дышат, кушают, спят, ни подозревая ничего худого, а среди них ведь к тому же еще женщины, старики и дети. Но не очутились ли они все в некотором смысле на пороховой бочке? Ну так скажите мне, положа руку на сердце, должны ли они и, если должны, то почему, с какой стати, страдать оттого, что осужденным вздумалось слишком громко заявлять свои права?

— Они пострадают именно тогда, когда вы попытаетесь ввести войска, — сказал Филиппов. — Потому что осужденные подожгут баллоны с газом.

Офицер вновь одарил его мало что говорящей улыбкой.

— Вы думаете? Подожгут баллоны? Мол, бух — и все взлетает на воздух? Но этого не будет. Осужденные разбегутся, как мыши. Видите ли, нам, военным, хватит смекалки и опыта провести операцию так, что осужденным не помогут ни баллоны, ни самодельные сабли, ни железные палки, ни пудовые кулаки. Я изучил все виды их вооружения и пришел к выводу, что оно никуда не годится. Сомнем в два счета. И, смею вас заверить, обойдется без жертв как с той, так и с другой стороны.

— А может быть, население этих домов лучше эвакуировать? — отважился вставить Орест Митрофанович.

Его вопросом пренебрегли.

Филиппов перестал возражать, но остался при своем мнении. Войска вводить — преступно, это неизбежно приведет к жертвам, сколько бы ни рассыпало обещаний избежать кровопролития командование. Необходимо искать компромиссное решение и, само собой, предпринять попытку удовлетворить наиболее разумные требования заключенных.

Если же допустить, что имелись, или, скажем, к данному моменту совершенно созрели, требования и у администрации, не менее, говорю я, по-своему разумные, то, глянув на майора Сидорова, можно было бы подумать, что они уже наилучшим образом удовлетворены. Он с предельной ясностью видел, что подполковник окончательное решение принял и не отступит от него и что в силу этого решения никак не придется ублажать мятежников, продолжать и дальше миролюбиво и даже, стыдно вымолвить, заискивающе возиться с ними. Именно удовлетворение отображалось теперь на круглом белом и мокром от пота лице майора. Но ошибется тот, кто вообразит, будто он просиял. По-настоящему радости майор не испытывал. Не вполне ему верилось уже, что он сохранит за собой должность хотя бы до начала намеченного подполковником штурма, а что его непременно отстранят после успешного завершения операции, в этом он нимало не сомневался. И все из-за его честного и искреннего желания угодить гостям, всем этим бессмысленным, бесполезным депутатам и общественным деятелям. А подполковник — не ходил ли он перед ним на цыпочках? Еще как ходил! Но подполковник-то и утопит его.