Тюрьма

Вот он опять «зубовный скрежет»… За что?..— думает он. Разве я был не прав? Мне сказали: я должен — и я рассказал. Мне сказали: я должен подтвердить — и я подтвердил. «Вы видели, как он передавал эти книги, рукописи —у вас на кафедре? Кому?..» — «Видел, знаю…» Но я, действительно, видел, почему же я должен был скрыть — соврать?.. «Вы слышали, как он рассказывал о… радиопередачах, клевету и сам клеветал?..» — «Слышал…» — «Когда это было?..» Но я, на самом деле, слышал, я помню когда это было, в тот день мы с ней… Почему я должен был скрыть?.. Господи… шепчет он и не понимает почему «Господи»… Я же не знал куда его сунут, разве возможно представить себе что такое может быть у нас?! Но я сказал правду, ничего не придумал, никого не оговорил — зачем он держал у себя эти книги, рукописи, зачем их распространял, пересказывал клевету…

Значит, и он попал сюда, думает он, его протащили по тем же камерам… Но ведь за дело! Я всего лишь подтвердил, что было — должен был врать?.. Я не мог промолчать, не мог соврать, сказал правду и… И майор знает об этом, это есть в моем деле, а потому он понял, что я… свой и меня нельзя держать там, я нужен здесь, на меня можно положиться, я по могу, и это учтется, я свой, пусть со мной свели счеты, ошибся, по молодости, по глупости, за это и свели, подставили, потому что эта стерва только на словах с ним рассталась, потому и рассказал, подтвердил, а то бы с какой стати, какое мое дело — книги, разговоры, не знаю, не слышал, не видел, но я знал, она с ним не рассталась, эти разговоры для дураков, бабья ложь, она держалась за него, не ушла, они были вместе, го това была всегда остаться с ним, в любой день, где угодно, я видел, помню, меня не обманешь, не проведешь, как она глядела на него, как он глядел на нее, а я ее знаю, и эти ее глаза, не спрячет,— да они и не расставались, соврала, ей зачем-то было нужно, выгодно, надо было его наказать, у них свои дела, запутала меня, заиграла, подставила, никогда не забуду, как она глянула последний раз, когда я рассказал зачем меня вызвали и что я им сказал… А что я сказал — только то, что видел, что слышал, что было на самом деле!.. Ничего не сказала — поглядела и ушла. А потому это была ее месть, подлая бабья месть, свела счеты, а мозгов не хватило понять, что и ее потянут, меня потопит, сама залетит, тем более, муж уже здесь, никто не пожалеет, рады, что и она влипла, такой подарок, не ждали, не чаяли, что кроме идиотских книг и пустых разговоров, которым цена копейка, откроются деньги, настоящее дело, а по нашим временам, в самую точку, им того и надо, обмажут грязью, дураки были б, когда б не схватились, да уж надо думать, не пропустили случая, когда сам в руки, обмазали… Откуда у бабы мозги, хотя бы на два хода считала, думает он с яростью, ей надо счас, сразу, как стукнуло, а что будет завтра, она посчитать не способна, ей надо только одно, им всем надо одно и то же, все равно кто ее схватит, но я держал крепко, а было мало, надо еще, разве я соврал, я сказал правду, что было, зачем он ей, я поверил, у нас, говорит, все кончено, мы чужие, я с ним давно не сплю, он мне не пара, я люблю тебя, только с тобой поняла, что баба, ты один… Говорила-говорила, болтала, а дошло до дела, до жареного… Пусть хлебает, думает он с ненавистью, расхлебывает, а я сумею, выскочу, второй раз не ошибусь, мне и это зачтется, пойдет в плюс, хотела погубить, а спасла, теперь я…

Значит, майор знает, думает он, потому и вытащил оттуда, не за красивые глаза, я ему нужен, у меня за щита, возьми меня за рупь-за двадцать, не выйдет, теперь у меня тот самый шанс, о котором думал, ждал, на который надеялся, не упустить, не сглупить—и я выскочу, буду держаться за майора, выберусь, жизнь не кончена, еще посмотрим, кто кого, погодите…

Я отсюда не уйду, думает он, из этой камеры меня не вытащат, буду держаться зубами, не оторвут, здесь я выживу, а там я пропал, любая цена того стоит, все, что ни попросят, отслужу, в майоре сила, и в нем правда, это у них разговоры, слюнтявые абстракции, их бы сюда, в нашу шкуру, я видел только одну такую «хату», а майор знает все, всех, с ними нельзя иначе, это отбросы, он должен на кого-то опереться, а на кого, кроме меня?.. Правильный выбор, верный, и я не подведу, вытяну, отслужу — и он меня не забудет, зачтет…

15

— Слышь, как тебя — Жора?.. Кончай ночевать, поговорим. Что там на воле, ты два месяца, а мы по году. Давай свежачка… Слышь?.. Толкани его, губошлеп…

— Оставь, дай человеку очухаться.

— Да ладно тебе, очухаться, червонец вломят, належится… Пусть про больничку потравит, как там моя краля…

— Я бы на твоем месте, Боря, помалкивал.

— На каком моем месте? Почему так?

— А потому.

— Эх, Пахом, мне с тобой заводиться лень, скучно, а ты меня заведешь…

— Не пугай, погулял над людьми, хватит.

— Вон как заговорил, смотри, я предупреждать не стану.

Тихая камера, думает он, как бы тут хуже не было… Может ли быть хуже?.. Кто они такие? Та же мразь… Бедарев понятно, Пахом самый из них приличный, небось, тоже сто семьдесят третья. Горячий, задирается… А этот, здоровый бугай —был в сто шестнадцатой — Андрюха? Кто такой — убийца или похуже? А что хуже?… Рядом лежит «губошлеп», совсем мальчишка, Гришей называют, издеваются, обещают «зеленку», а он молчит, видать, больной — лицо мучнистое, забили они его… С кем бы поговорить, молчать тоже нельзя… догадаются. С Пахомом…

— …у какого следователя? —слышит он Бедарева.

— Которому надо, — рубит Пахом, не отстает.— Ты кому отдал мое письмо, сказал, уйдет сразу. Куда ушло?

— Ответа ждешь? С почтой, начальник, перебои…

— Зря шутишь, Боря… Ты на кого работаешь?

— Я тебя последний раз прошу, Пахом, не трогай меня, доведешь… У Бедарева голос скучный, не хочет го ворить об этом.— Лучше нового раскрутим, может, человек… Хотя едва ли, откуда… Два человека тут и было, в этой хате, потому я и вас терпел, а так бы давно…

— Что давно? — спрашивает Пахом.

— Выломился бы, как этот… Жора. Зачем вы мне?

— А они тебе зачем были — те двое?

— Серый да Серега?.. Ты хоть знаешь с кем ты тут прожил? Они верующие люди, не тебе чета, коммуняке… С ними и поговорить, и научиться. Они и слушать умели, и сказать могли… Живые люди, а вы… Те не продадут, а от вас лизоблюдов…

— Почему же их отсюда вытащили?

— То-то и оно. Тебе, коммуняке, на спецу кейфовать, а ребята на общаке валяются, доходят…

— А тебя тут зачем держат — за что?

— Серому бы сще недельку…— Бедарев явно уходит от разговора.— Эх, кабы он задержался, хотя бы и на общак потащили, полегче бы было, повеселей… Ладно, Пахом, вижу, что мне шьешь, понял тебя, ох ошибаешься, а я не прощаю… Мне шьешь, а не знаешь: у меня письмо для Серого, из дому — понял? Как он его ждал, спать перестал, а я получил на другой день, когда его выдернули.

— Болтаешь,— говорит Пахом,— откуда у тебя может быть письмо, чем докажешь? Ты много чего обещал и не ему одному…

— Доказать?.. Ах ты, коммуняка, пес! Довел, сука… Гляди… Видишь?.. Кто болтает?

— Чего ты мне суешь? Тебе письмо… «Дорогой Боря…»

— Сестра Серого мне написала, сечешь? «Дорогой Боря…», а дальше ему. Соображать надо, не на партсобрании.

— Я его дел не знаю. Почерк надо знать.

— Не почерк? Разуй глаза…

— Кто это?

— Кто-кто! Сестра его, не слыхал, он рассказывал: за ним пришли, а сестра в роддоме. Фотографию прислала, видишь, племяш… Два с половиной месяца.

— Мозги пудришь, Боря. Какой племяш — не похож. Объясни, как ты на тюрьму письмо получил — «Дорогой Боря!»… Кто тебе разрешил переписку, за какие заслуги? Новому пассажиру мозги пачкай, если его на больничке не научили, а нас не трогай. Мы тебя давно раскусили…

— Я себе сам удивляюсь… Бедарев говорит тихо, видать, сжал зубы.— Месяц назад я б тебя сразу пришиб… Скучно мне, Пахом, и на тебя, падлу, глядеть тошно… Как получил письмо? Как твое послал, так и для Серого. получил.

— Вот что я тебе скажу, Боря, понимай как хочешь, а лучше уходи отсюда… При всех говорю, пусть знают…— голос у Пахома звенит. — Мое письмо, которое ты у меня взял — у следователя, ясно тебе? Он его на другой день получил. Я тебе отдал, а ты… Кому ты отдал мое письмо — отрабатываешь, Бедарев? Верно тот мужик говорил, у тебя с майором шуры-муры, не с его бабой. А может, и с ней, и с ним — зачем нам разбираться, мы и так уши развесили. И с Вадимом ты игру играл, не верю тебе, его счастье, что ушел, лучше на общаке, чем с кумовской шлю…