Тюрьма
Шрифт:
«Больше тысячи украл», — сказал Виталий Иванович.
«Так ты людям заплатил?»
«По триста рублей на брата, а положено по три червонца».
«Виталий Иванович, — сказал я,— я в строительстве не смыслю, в финансах еще меньше, но какой дурак будет работать за три червонна? Да еще бетонные плиты…»
«По смете. Такие расценки.»
«У моего товарища дача,— сказал я,— он забор строил, не бетонные плиты и крана не было. Пятьсот рублей с него слупили. Нормально, говорит, не обижался.»
«Да!..—у Виталия Ивановича лицо просветлело.— Ты, правда, так думаешь или утешаешь?»
«Будто ты лучше меня не знаешь что почем,— сказал я.— Пускай не тебе будет стыдно, а тем, кто расценки установил. Я тебя слушаю, читаю… Да ты в своем Ногинске, где родился и вырос, не
«А как же, само собой.»
«И доска почета?»
«И доска почета. А теперь я, видишь, где…»
«Все нормально, Виталий Иванович, гляди на своих невесток, на внуков, ничего не стыдись, и они пусть на тебя глядят. Вернешься, встретят. Поймут, быть того не может, чтоб и внуки так жили. Пусть смотрят на тебя, знают — нельзя жить на воле, как в тюрьме…»
«Так-то оно так, Вадим, если говоришь, что думаешь. Головой ты думаешь, а у меня совесть ‘болит. Я когда деньги выписывал — себе и людям, тоже мозгами шевелил, чтоб чин по чину, какая работа чего стоит, людей не обидеть. Верно, знаю, что почем, как закон обойти. Закон у нас, как нарочно, чтоб мимо него. Но то голова, а то… совесть. Что ж я на три червонца не мог бы прожить? Не подох бы! А хотелось, как все, никто не живет на три червонца. А зачем, как все? Я тут лежу ночью, не сплю… Разве я за всех, я о себе плачу, понимаешь? Жить, как все, а отвечать все равно за себя. Да не перед судом, хрен с ними — и с судом, и с невестками! Я привык, чтоб вокруг люди — дружки, внуки, а я посреди, как равный… А тут один! В камере один, ночью — один. Не голова — совесть, а я с ней один на один…»
«Ты, говорят, из Афгана, Сережа?»
«Оттуда».
«Давно?»
«Я тебе сказал, как встретились, три месяца тут.»
«Я не про тут, когда оттуда?»
«А я сразу, неделя не прошла.»
«Что так?»
«А тебе нужно — зачем?»
Высокий, смазливый, мелкие черты, глаза холодные, ко всему безразличные…
«Ни за чем, меня тоска берет на тебя глядеть.»
«А чего тебе — за меня?»
«Вернулся живой, жить бы начинать…»
«С чего ее начинать?.. С кем? Тут все чистенькие, спокойные, все по полочкам. Ничего не было, учись, работай, как ты говоришь: начинай жить… Сестра, на два года младше, меня не стесняется, выходит утром в чем мама родила… А я их видел — понятно? И чистеньких, и грязненьких, и как сами ложатся, только живой оставь… Взял двоих, мне одной мало. Одна с нашего двора, я, говорит, тебя ждала. Дождалась, поехали. И кентовку прихватила. Вечером в кабак, потом взял мотор, таксер говорит: возьмешь в долю? А мне чего, поехали. Мы их за углом разок прижали, гаишник осветил, отбрехались. Давай за город, говорит таксер, только заправлюсь… Подъезжаем к бензоколонке, он вышел оформлять, а моя краля дверь открыла и выскочила. Ловить ее, что ли? Пес с ней, отогнали машину и эту… хором. Машина, теснота, наставили синяков… Я, говорит, не такая. Нам, говорю, любая-всякая сгодится. Стала канючить, мы ее выкинули. А что ей — убыло? Или она думала, я ее ночью в загс пригласил? Или она по подъездам марксизм-ленинизм изучала?.. На колонке нас засекли, запомнили, у меня с собой бутылка, он пьяный был, когда выходил… В Афгане меня бы никто не взял, не такие брали, а выскакивал… Надо бы пушку привезти, да видишь, домой торопился, папу, маму, сестоенку повидать, счастливую жизнь завоевывал. Завоевал. Надо бы там остаться. Любой конец, а я в нем хозяин. А здесь всякая мразь надо мной куражится… Объяснил, успокоился? Или чего добавить?»
«Что с тобой дальше будет, если… слезами не отмоешь…»
«Слезами? Ты, дядя, не про меня. С этапа уйду. Я такое
видал, от такого уходил… Чтоб я в этом стаде?.. Меня ничем не удержат, зубами загрызу, а уйду…»Первые дни я его, вроде не видел, разве всех раз глядишь — толпа. А потом смотрю, словно бы два центра в камере: один на первой шконке — Ян и вокруг него, второй у двери: сидят у стены под волчком, набьются, внизу вертухаю ничего не разглядеть.
Яша. Лицо рыхлое, желтое, в крупных оспинах, приплюснутый нос, тяжелые черные глаза. Не слишком, скажем, приятный человек. А вокруг всегда народ: он рассказывает, смеется, за кем-то посылает, кто-то к нему бежит — дергает ниточки и вся камера кружится. Со своей шконки он не слезал, и ели там, «семья» у них, на первый взгляд, самая распоследняя…
Меня с ним познакомил Ян. На третий день.
«Или к нам, Серый!»
Ян на Яшиной шконке, с краю, Яша посредине, поджал ноги.
«Ты, Серый, человек образованный, — сказал Ян,— можешь выдать справку — караимы, кто по национальности?»
«Крымские евреи, они давно в Крыму, с древности.»
«Понял?..— засмеялся Ян.—А он говорит, хазары…»
«Может, и смешались с хазарами,— сказал я,‚— давно дело было, не знаю. А вам зачем?»
«Да он караим! Не хочет к нам, евреям!..»
«А ты был в Крыму?» — спросил меня Яша.
«Был, но… караимов не видел. Там и татар теперь нет. Увезли.»
«Куда увезли?» — спросил Яша.
«В Среднюю Азию.»
«А там ты был?»
«Не был.»
«Какое ж у тебя образование, если нигде не был и ничего не видал? Или у тебя диплом заместо образования?» .
«Диплом. Увижу, когда повезут. Сверю с дипломом.»
«Не много ты повидаешь. Надо было начинать раньше. Меня с десяти лет возят. Я везде был и все повидал.»
«А что ты из клетки увидел? У нас был на спецу один, его в сорок пятом взяли первый раз, тоже говорил, везде побывал, все видел, а поговорить не о чем.»
«А чего ему с тобой говорить —о чем?.. Тебя, к примеру, повезут, ты куда будешь смотреть?»
«В окошко».
«Верно, куда тебе еше глядеть. Много ты в окошко из клетки разглядишь — верхушки у елок. А меня повезут, я на тебя погляжу, а потом буду рассказывать где был да чего видал.»
«Что ж ты у меня разглядишь?»
«Понял?..— Яша повернулся к Яну.— Чего ты его ко мне привел?.. Образованный… Что он против меня?»
«Он за правду сидит, — сказал Ян,— ты аккуратно.»
«А мне за что б ни сидел. Чего он знает? Ты хоть когда видал книгу — Библия называется?» — это мне вопрос.
«Видал», сказал я.
«Может, читал?»
«Читал.»
«Во как! Какие там первые слова?»
«В начале сотворил Бог небо и землю».
«Гляди, верно!.. Сколько там книг, в Библии?»
«Пятьдесят, в Ветхом Завете. А ты меня зачем спрашиваешь?»
«Хоху понять, чего твое образование стоит. Про караимов ты читал… Какие ж они евреи, если их двести лет назад царица Екатерина освободила от еврейских налогов и в рекруты их не брали? А евреев брали.»
«Про это не знаю.»
«Откуда тебе знать… А почему такая к ним милость, если они, как ты говоришь, евреи?.. Они в Крыму еще до Рождества Христова — понял? Что ж они виноваты, что евреи Христа распяли — евреи, не караимы!»
«А ты в Христа веруешь?» — спросил я.
«Про все написано,— на мой вопрос Яша никакого внимания не обратил. И про караимов тоже. Ты прочитал в книжке, а ничего не понял. Как и Библию прочитал, а про что написано, не знаешь. Ян — еврей, а спроси его, читал он Библию?»
«Я по другому делу», — сказал Ян.
«Думаешь, там история? — продолжал Яша.— Один царь убил другого, зарезал десять тысяч, у другого царя сын увел жену, третьему глаза выкололи, он свою силу на бабу променял… Там не история, не про царей. Там человек и Бог. Один человек, а в нем вся история. Бог смотрит на человека, а человек смотрит на Бога. Один видит Бога, а другой нет. Я гляжу на тебя и все вижу.
И как ты Бога на бабу променял, и как сына зарезал.. испугался, как бы он у тебя бабу не увел. И как за деньги друга продал… Зачем мне твое образование? И в окошко глядеть не надо. Понял чего?»