Тюрьма

— У меня чина такого нет — людей делить.

— Во как! А ты, Петрович? — говорит Миша.

— Зачем меня спрашиваешь? Или я на твое сало гляжу?...

Полный бред. Три семьи за дубком. Коротышка на своей шконке, у сортира. Неопознанный Саня валяется наверху. Нежилая камера. Мертвая.

Утром Миша уходит на вызов. Валентин опять вя­жется к Гере, ломает руки Мурату… Нет, тут я не вы­тяну.

Миша вернулся быстро, пролез к себе, разложил на шконке свежие газеты, сигареты с фильтром…

— Видишь? — говорит Пахом. — Понял?.. Завтра меня выкинут. Договорился… Ладно, пролетели. Давай в «мандавошку»? Боря оставил тебе карту?

— Скучаешь? — спрашиваю.

— Хорошо было. Жили, терлись друг об друга…

Утром, как по писаному, брякнула кормушка:

— Костров! С вещами.

— Во как,— сказал Пахом, — и не стесняется, гад, хотя бы выждал денек-другой для приличия… Терпеть будете?

Никто ему не ответил. Он собрал вещи, натянул сапоги, телогрейку.

— Все Вадим. Знаешь, где моих искать, расска­жешь…

Дверь за Пахомом грохнула.

Пытаюсь приручить Мурата. Самый тут симпатич­ный, хотя и шестерка у Миши. Студент, приехал из Самарканда. Отец купил любимому сыну золотой ат­тестат, устроил в Москве в институт культуры, снял отдельную квартиру; деньги, посылки, бухарские хала­ты… Парень загулял — долго ли в Москве да при та­ких возможностях! И попался по-глупому, дружки под­ставили. Потом потащили по камерам. В одной ему едва не выломали золотой зуб, в другой… Он и в кар­цере побывал, намыкался. Миша его сразу пригрел, подкармливал — свой, узбечонок, на всякий случай. Славный мальчишка, а без царя в голове. Целые дни рисует интерьеры в будущем своем доме: мебель, магнитофон, телевизор, видео, бар… Книг не читает, в институте он только девчонок перебирал… Но с ним хоть поболтать можно.

— Расскажи про Самарканд, Мурат!

— Хорошо у нас. Красиво. Горы, тепло, все растет, а… Скучно. Шашлык, вино, любые фрукты, у отца де­нег полный карман — чего хочешь. После тюрьмы я бы хотел домой. Отогреться, поесть, а через месяц, через два… Не жить мне там. Как я вернусь — увижу отца?.. К нему все с уважением, а я… в тюрьме. У нас млад­ший сын — наследник. Я — младший. Погубил отца.

— Почему же скучно? Что такое… скучно?

— Не знаешь?.. Скучно, когда нет чего хочешь.

— А чего ты хочешь?

— Чтоб красиво, чтоб девочки, чтоб…

— У тебя это все было.

— Было… А я хочу всегда. И не как у нас дома. Как в Москве! В Москве никогда не скучно.

— Но за это надо платить?

— Заплачу, — говорит Мурат. — У нас деньги не пе­реводятся. И советской власти нет. Там возьму, сюда приеду.

— Ты же говоришь, перед отцом стыдно? Разве ты деньгами платил — отцом расплатился!

— Я и не хочу туда, не останусь. Скучно. А у вас… хороший город. Большой. Все есть. Чего захочешь — бери.

— Эй, Нефедыч! А ну, вставай.

Красавчик-Валентин лежит на шконке, задрал ноги, ему тоже, видать… скучно. Он с краю, у двери, а Коро­тышка — у другой стены, возле сортира.Коротышка встает.

— Давай к кормушке, — командует Валентин, — ры­лом к хате. Докладывай, Нефедыч, не все в курсе, а всем надо. Кто такой, с чем тебя, падлу, хавают?.. Че­го молчишь?

Коротышка моргает мутными глазами в белых рес­ницах, на мятом лице откровенный страх.

— Сперва разминка, — распоряжается Валентин, —ты у нас спортсмен, в натуре, так? Постой-ка на го­лове.

Коротышка засучил рукава, руки у него длинные, жилистые. Ухнул и перевернулся, встал на голову, дрыгнул короткими ножками, вытянулся и замер.

— Сила!.. Стой. Докладывай. Фамилия, статья…

— Нефедов… — говорит с натугой Коротышка, лицо налилось кровью. — Павел Германович… статья сто вторая…

— Вертайся! — командует Валентин.

— Какая ж у тебя сто вторая? Все рассказывай. По порядку, как де­ло было?

— Было и было… — голос у него неожиданно тон­кий, писклявый. — Мать говорит, сходи к тете Паше, материна сослуживица, розетку ей надо поставить. По­шел, чего не пойти. Она на Октябрьском поле, далеко…

— Какое далеко, считай, центр…

— Не центр, а мне из Чертанова. Поехал…

— А ты можешь — розетку?

— Я электриком в ЖЭКе. Мое дело. Всех делов наполчаса, с проводкой.

— Молоток! И за то тебе сто вторая — за розетку? Или, что ты ей поставил? Ты с кем говоришь, Нефедыч, с прокурором?

Коротышка затравленно глядит на камеру.

— Зачем тебе?

— Чего?.. Зачем? Ах ты пес! Тебя просить надо?

— Не за розетку, — Коротышка вздыхает.

— Она мне бутылку поставила. Красного. Я белое не пью, а крас­ное уважаю. Она не пьет, тетя Паша. Выпил, долго ли? Гляжу, телевизор… Новый купила. Для него и розетка. А на телевизоре антенна. Усы. Комнатная. Я ее замо­тал в тряпку и пошел…

— Антенну?

— Антенну.

— Куда ж ты ее понес?

— Домой. Телевизор есть, а антенны нет. Нам надо.

— А она тебе дала?

— В том и дело. Я, говорит, себе купила. А нам?.. А где ее достанешь?.. Я ей объяснил, как тебе, а она пихаться… Я ее этими… плоскогубцами по башке. Ра­зок ударил, она повалилась. Гляжу, вроде, неживая. Померла. Я ее в эту… ванную затащил, все с нее со­драл и воду напустил. Вроде, потопла.

— Горячую пустил или холодную?

— Чего?

— Какую воду пускал, спрашиваю?

— Не помню, мало до верху не дошла. Закрыл кран и ушел.

— С антенной?

— Ну. Зачем она не отдавала?

— А дальше что?

— Мужик попался. Недалеко от ее дома. Продай, говорит, да продай. Привязался. Я и продал.

— Сколько взял?

— Червонец.

— Что ж дешево? Говоришь, достать нельзя?

— У него не было. Червонец, говорит, один.

— Что с червонцем сделал?

— Вина купил. Бутылку. Красного. Матери оста­лось.

— А дальше что?

— Тебе зачем… дальше?

— Давай, давай, Нефедыч. Чистосердечную. Не ви­ляй. Знаешь, что будет, если скроешь?

— Знаю, — говорит Коротышка. — Я к ней опять пошел, к тете Паше. На другой день. Телевизор у нее остался. Новый. А ей теперь зачем? Тем боле, без ан­тенны?

— Ты ж продал антенну?

— Продал, а телевизор остался. Зачем ему стоять без дела?.. Пошел, открыл дверь…

— У тебя ключ, что ли?

— Нет, у меня ножик. Я любую дверь открою.

— Ну открыл — и чего?

— Чего-чего! Взял телевизор, замотал в скатерть… Дай, думаю, погляжу, может, плавает?.. Зажег свет, а вода ушла. Сухо. Она лежит, как живая, вроде спит…