У каждого свое зло

В руке у него металлически поблескивало что-то в слабом утреннем свете — может, кастет, а может, нож… Леонид, приученный у себя, на танцах, а потом и в армии ко всяким неожиданностям, недолго думая, подсел под нападавшего, и когда мужик, уже вложивший в замах всю свою силу, кубарем полетел через него, Леонид что есть силы приварил ему ногой в копчик. Тот, обиженно хрюкнув, без признаков жизни зарылся в навоз, оставшийся здесь еще с тех давних времен, когда Остроумовы держали скотину. Второго — того, которого этот, упавший, назвал Сивым, он встретил, стоя у проема ворот, за полуоткрытой створкой. Этот оказался поосторожнее — он сначала сунул голову в щель ворот, чтобы оглядеться… Ну, тут уж сам бог не велел упускать случая. Леонид привычным ударом заехал гостю в ухо — да так, что тот сразу рухнул на землю, выронив при этом из руки какой-то тяжелый предмет, гулко ударившийся еще до того, как брякнулось тело. Своим кошачьим зрением Леонид разглядел пистолет и тут же поднял его. Вот теперь ему черт был не брат, теперь он мог идти выручать Алешку от шакалов, тем более что как раз в этот момент он услышал за спиной выстрелы со стороны улицы. Он рванул дверь в сени.

— Братка, ты живой? — и ничего не понял, потому что там, где еще несколько минут назад он оставил брата, вовсю полыхал огонь. Он сунулся было внутрь — навстречу ему ударила длинная автоматная очередь. А потом автоматы стали слышны и со стороны улицы, и чей-то усиленный мегафоном голос прокричал на весь поселок:

— Никто не трогается с места! Дом окружен. Все имеющие оружие выходят, держа его в поднятых руках. Повторяю: все выходят с поднятыми руками и сдают оружие. В случае попытки сопротивления — открываю огонь на поражение!

Дом уже горел сильно, и похоже, тушить его никто и не собирался.

Не расставаясь с братниным мешком, Леонид снова сунулся было в сени в надежде, что еще поможет Алешке, но на него пахнуло таким страшным жаром, что он шарахнулся назад.

А еще через минуту, уже лежа в грядках, которыми он пополз в сторону своего омшаника, он услышал голоса, доносящиеся из-под только-только занявшейся повети:

— Ищите, ищите лучше — некуда ему было деться, сами видите…

Леонид заплакал от своей беспомощности, от злости.

— А вон он, кажись, валяется! — крикнул радостно еще один голос.

Сейчас Леонид был на самом краю огорода. Теперь он лежал под смородиновым кустом, ощущал, как одуряюще пахнет по росе молодой смородиновый лист. И вдруг прямо у него на глазах этот зеленый лист осветился багровым светом, и что-то ухнуло сзади, там, где еще несколько минут назад стоял их крытый двор; оттуда, как ошпаренные, разлетались люди в камуфляже.

— Ты точно видел, что это он? — требовательно спрашивал кто-то.

— Да хрен его разберет, — отвечал другой. — Вроде такой же длинный. Вроде как в лагерном бушлате казенном. Может, он, а может, и нет…

— А кто еще в доме был?

— Да хрен ее знает! Надо бы участкового здешнего спросить, но его вроде подстрелили ночью…

Да, похоже, в этом, неизвестно кем запаленном огне погибли и его сестра Машка с зятем, царство им небесное, хоть и паскудные были людишки, никчемные, и так счастливо обретенный им сегодня и снова, теперь уже навсегда, потерянный братан Алешка.

Леонид лежал под смородиной и плакал злым бесслезным плачем и никак не мог его унять.

Он понимал, что должен как можно скорее уходить отсюда, подальше от дома, от поселка, и не двигался, словно не было у него силы вырваться из пахучего плена, из этой, словно окутавшей душу, дурманящей свежести смородинового листа…

И тогда, лежа под смородиновым кустом, и позже, трясясь в вагоне товарняка, Леонид еще не до конца понимал, что пришел наконец тот день, который меняет всю его жизнь, что это рубеж: до этой вот минуты жил один человек, теперь тот человек исчез, а вместо него появился совсем другой, хотя и зовут его все так же — Леонид Остроумов.

Кто-то все же руководил им, оберегал его, потому что до сих пор Леонида не то что никто не заметил — о нем почему-то даже не вспоминали. И больше того, этот «кто-то» уберег его от того, чтобы зайти в омшаник, как он сначала собирался, — окажись он там, его изловили бы через несколько минут, потому что именно через несколько минут он увидел из зарослей оврага, как пятнистые вояки окружили омшаник, обшарили его, а потом от разочарования, что никого не нашли, — и подожгли… Они искали что-то, и это «что-то» было, скорее всего, связано с Алешкой, с его мешком — что же им еще тут искать. Не его же, простого леспромхозовского бирюка? Он наконец развязал мешок и — обомлел — мешок был доверху набит банковскими пачками зеленых американских денег. Так вот оно, в чем все дело! Вот про что втолковывал ему Алексей, вот что искали и те, кого он называл шакалами, да, наверно, и вот эти, в армейском камуфляже… Он еще раз посмотрел на доллары, еще раз прикинул мешок в руке — до хрена денег, килограммов пятнадцать — двадцать, не меньше! За каким только лешим американские-то, подумал он, завязывая мешок. Уж тащил бы наши — хоть можно было в дело пустить, а с этими что?

Да, это был знак перемены судьбы, и тот, кто управлял там, наверху, кто спланировал все это, с этого момента периодически подавал ему знаки, не давая унынию ни на минуту завладеть его сердцем.

Когда он добрался до железнодорожной станции, буквально через полчаса появился длинный грохочущий товарняк, замедливший здесь ход. Леонид вскочил на подножку одного из вагонов, а потом без особого труда проник внутрь, когда поезд минут пять продержали на каком-то разъезде. Вагон был до отказа забит китайскими пуховиками. Леонид даже скинул свою куртешку, облачился было в китайскую обнову — как говорится, на всякий пожарный, но в пуховике было так по летнему-то времени жарко, что он снова скинул с себя халявную обновку. Нам, мол, чужого не надо.

И только тут он вдруг задумался над тем, как это могло получиться, что он с ходу попал в вагон с таким ценным по нынешним временам грузом. Импорт ведь как-никак! Партия этих курточек может потянуть на оч-чень приличную сумму! Вдруг Леонид все сообразил, даже хлопнул себя по лбу. Раз он смог попасть в вагон — стало быть, он был не опломбирован. Или был опломбирован, а потом какая-то шпана, вроде его племяша Сашки, сорвала пломбы, имея в виду, что какая-нибудь другая шайка должна будет пуховики «приватизировать» на одном из следующих перегонов.

Теперь Леонид думал лишь об одном: как бы так спрятаться в вагоне, чтобы воры его не обнаружили, да тем более с его-то поклажей! Ну не соскакивать же раньше, не топать пешком до Нижнего Тагила. Если он найдет себе убежище, схрон, тогда совсем другое дело. Товарняк остановится всего на несколько минут, воры скинут груз, поезд, как ни в чем не бывало, отправится дальше…

Наконец, немного пораскидав упаковки с пуховиками, он обнаружил в левом углу вагона огромную груду ветоши, какого-то странного лоскута и целую бухту кабеля в резиновой оболочке. Заглянув внутрь бухты, Остроумов увидел там очень удобное для схрона местечко. Если забраться в этот искусственный кокон, да еще как следует прикрыться концами, то можно, наверно, запросто переждать опасность и поехать дальше. А уж только потом, при подъезде к городу, соскочить с эшелона, чтобы не светиться на вокзале. Ну а дальше — по обстоятельствам. А кроме того, у него остался и тот отобранный в схватке на дворе сгоревшего родного дома пистолет. Леонид решил, что в случае чего не побоится применить и его — слишком высоки ставки в этой игре…

Он все правильно угадал: не доехав до станции, поезд встал на железнодорожной стрелке, возле развилки путей. Услышав снаружи приближающиеся мужские голоса, Леня быстро прикрыл дверь и, подхватив заветный мешок, забрался, как планировал, внутрь бухты. Он едва успел прикрыться тряпьем и затаить дыхание, как в вагон вместе с зарядом прохладного, пахнущего угольной гарью воздуха ворвалась целая орава здоровенных мужиков, которые, матерясь, выстроились цепочкой и, отчаянно понукая друг друга, в считанные минуты опустошили вагон. Да, это не Сашкины шибздики, с некоторым даже восхищением подумал Леонид, насилу дождавшись, когда поезд тронется вновь. Он высвободил голову из-под тряпья и ужаснулся страшной, голой пустоте вагона. Открылись огромные щели в стенах и полу, из которых на ходу тянуло простудной свежестью. Подумав, Леонид решил на всякий случай остаться внутри своего резинового гнезда, в обнимку с мешком. Так, по крайней мере, не замерзнешь.