У каждого Темного Лорда...

— А еще мне страшно, — монотонно продолжает она. — Вдруг нам всем снова придется воевать. Вдруг кого-нибудь убьют. Вдруг кого-то снова будут мучить. Мы все видели уже достаточно таких вещей. Достаточно, чтобы бояться.

Мне вспоминается Невилл с его лихорадочной жаждой действия и железобетонной уверенностью, что Ханна еще одной войны не выдержит. Наверняка он считал, что и сам не выдержит. Просто позаботиться о Ханне казалось важнее. Я чуть не говорю вслух «ты прямо как Невилл». Но вовремя останавливаюсь. Потому что понимаю: она не «как Невилл». Она действительно такая же. Ведь это она вместе с Невиллом и Луной была лидером школьного сопротивления — и продолжала им быть до Пасхальных каникул, даже когда Луны с ними уже не было. И хотя основной удар и основные наказания Невилл наверняка старался принять на себя, неизвестно, сколько шрамов я на ней обнаружу, если присмотрюсь.

У меня в голове тут же появляется множество бестактных вопросов, вроде: сидела ли Джинни спокойно на Магловедении в исполнении Кэрроу или тоже выступала, как Невилл? Почему у Невилла, Симуса и у многих других учеников Хогвартса, которых я видел в день битвы, на лицах красуются шрамы, а у девушек нет, и значит ли это, что их не наказывали, или дело только в том, что Пожиратели просто не хотели портить внешность чистокровных невест шрамами? Сколько непростительных получила Джинни за время своей учебы, учитывая что уж на пару-тройку отработок за столько месяцев она не могла не нарваться, но на самом деле их должно было быть куда больше двух-трех? И сколько времени потребуется, чтобы она смогла это все пережить, и Невилл смог бы пережить, и Луна смогла бы пережить и это, и плен, а я перестал обо всем этом думать?

Вместо того, чтобы сказать все это вслух, я просто беру ее за руку. И чувствую, а потом вижу три аккуратных длинных шрама, пересекающих ее левую ладонь с внутренней стороны. Мы сидим на холодном полу кухни, два придурка, и смотрим в духовку. Тесто тем временем прекращает попытки выбраться из предначертанной ему формы и становится все больше похоже на еду, а запах, очевидно, достигает второго этажа, потому что на кухне почти одновременно появляются Рон, Гермиона, Невилл и Луна. Джинни открывает духовку и начинает тыкать пирог какой-то палочкой, садистка, чтобы узнать, готов он или нет. Как будто он ей скажет. А потом мы просто сидим молча и пьем чай.

Когда часы бьют полночь, Невилл начинает рассказывать страшилку. Про то, как в страшном-страшном замке в заброшенном туалете ученики постарше варили Оборотное Зелье (Гермиона в этот момент давится чаем, а мы с Роном радуемся, что именно сейчас ничего не пьем), чтобы пойти на «отработку» у Кэрроу вместо младшекурсников. О том, как старый преподаватель Зельеварения, очевидно, впал в маразм, потому что ни разу не упомянул о том, что из его кабинета пропадают ингредиенты. О зловещих тенях в коридорах, которые оказывались не привидениями и не нечистью, а людьми, но лучше бы были нечистью, что ли. И о привидениях, чья помощь бывала бесценна. О драгоценностях директорского кабинета и о том, как легко дышится ночью в Запретном Лесу.

А потом мы с Роном и Гермионой по очереди травим байки о хоркруксах и ссоре старых друзей, о слепом драконе и о статуе из Министерства Магии, о том, чем чревата встреча со взрывопотамом, и чем Малфой-Мэнор отличается от нормального человеческого дома. Мы говорим и говорим, иногда девчонки начинают плакать, иногда мы все сдавленно хихикаем, боясь разбудить тех, кто спит наверху.

Джорджа мы все-таки будим. Или ему и без нас не спалось. Он присоединяется к нашим посиделкам, цепляет с блюда оставшийся кусок пирога и заявляет:

— Извини, сестренка, но все-таки как у мамы у тебя не получилось.

— Потому что нельзя приготовить такой же пирог, если даже мука у тебя в три раза дороже, чем в оригинале, — неожиданно для всех подхватывает Рон.

Джордж удовлетворенно кивает, будто именно это и ожидал услышать. А мы сидим и думаем об одном и том же: эту реплику должен был подать Фред.

Еще примерно через полтора чайника чая Джинни начинает варить кофе. На мой недоуменный взгляд она отвечает:

— За окном рассвело уже, ты не заметил? Скоро шесть утра. Если ты собираешься заскочить в Нору до того, как отец уйдет на работу, ты как раз успеешь выпить кофе, а вот поспать ты не успеваешь уже никак.

Ну ничего себе посидели! Я представляю, как буду пытаться пережить этот день, и прихожу в ужас. Но лица тех, кто сидит со мной за столом, убеждают меня, что эта ночь нам всем была нужна. Надеюсь, оно того стоило.

А еще я понимаю, что мы, в общем-то, довольно грозные ребята. Каждый из нас за последний год такого повидал, что Азкабаном без дементоров нас уж точно не испугаешь. Повезло мне с соратниками.

Кофе мне не помогает, спать хочется очень, так что я выхожу на крыльцо и стою там, вдыхая утренний не по-летнему холодный воздух. А когда сон уходит, уступая место ознобу в теле и ясности в голове, аппарирую в Нору. Надеюсь, именно сегодня мне не придется принимать по-настоящему судьбоносных решений.

...есть склонность к террору

Столкнувшись (опять) в комментариях с вопросом, когда же Гарри наконец-то станет Темным Лордом, решила вынести ответ не только в шапку фанфика, но и сюда. Гарри Темным Лордом НЕ станет. Не в этом фике. Извините :)

Когда я здороваюсь с Артуром Уизли, я готов буквально ко всему: сражаться, спасать мир, бежать и прятаться, решать судьбу Англии или давать интервью о моих отношениях с Волдемортом — да действительно к чему угодно! Но я почему-то совершенно не готов отвечать на простые, в сущности, вопросы, которые задает Артур. А он спрашивает, действительно ли Джинни сейчас на Гриммо, как она себя чувствует, пришла ли в себя после больницы, а потом вдруг интересуется, с кем она делит комнату и какие у меня намерения относительно нее. Намерения, понимаете?

В первое мгновение я решаю, что я все-таки уснул на крыльце особняка Блэков, и мне снится бредовый сон. Ну не может же его на самом деле сейчас волновать именно это! Потом я думаю, что возможно, речь идет о том, как я собираюсь обеспечить ее безопасность. Я начинаю было расписывать достоинства нашего дома, хотя мистеру Уизли они и так известны, но он смотрит укоризненно, будто бы я ухожу от темы, и я понимаю, что да, он спрашивал именно об этом. О том самом, о чем я сам подумал в последнюю очередь. Собираюсь ли я на ней жениться и насколько серьезны мои чувства к ней, что-то в этом духе.

А еще считается, что это подростки озабочены вопросами любви, секса и брака. Очень-взрослые-люди, вы давно себя в зеркале-то видели? Хотя, конечно, да. Артур имеет полное право переживать за свою дочь, даже если это кажется мне неуместным, а мои ответы мне самому кажутся очевидными. Поэтому я терпеливо (очень терпеливо) говорю:

— Мистер Уизли, у меня очень серьезные намерения. Но дело все в том, что сейчас у меня есть более срочные дела, чем устройство личной жизни. Я бы с радостью явился к вам, как положено, просить ее руки, но сейчас явно рано. Потому что, я уверен, и Вы, и я, и Джинни, — все мы хотим, чтобы это происходило в мирное время и после нашей победы. А то, что сейчас происходит, — это что угодно, только не мирное время. И нам с Джинни, кстати, еще Хогвартс заканчивать...

Мерлин, что я несу. Ну, то есть, несу-то я все, может быть, и правильно, но сначала обо всем этом надо было бы поговорить с Джинни, а потом уже с ее отцом... если у нас тут, конечно, не совсем Средневековье. Кстати, я, оказывается, и не знаю, как по этикету положено поступать и что и с кем обсуждать сначала, а что потом. Надо будет спросить у Гермионы, она наверняка в курсе.

Мистер Уизли тем временем, очевидно, решает, что с меня достаточно мучений, улыбается и говорит:

— Ну, вот и прекрасно. Тогда я могу быть за нее спокоен и идти работать с чистой совестью.