У каждого Темного Лорда...

— Но ведь это же была Авада Кедавра...

— Я Вас умоляю, Поттер, Вы уже дважды выживали после этого проклятия, почему бы Вам не выжить еще разок? На самом деле, Вам просто повезло, что в вашей компании водится умница Грейнджер. Это ведь она раскопала в лаборатории наросты акнекрыса?

— Ну да... они с Джорджем...

— Вот это-то Вас и спасло. Своевременный прием этого средства ослабил действие проклятия. Возможно, свою роль сыграла и ваша палочка: ее обладатель, насколько я понимаю, не должен погибнуть в магическом поединке. Но поскольку Авада Кедавра — все-таки смертельное проклятие, уж не щекотка и даже не Петрификус, некоторый вред оно вам, разумеется, нанесло.

— А нельзя ли поточнее про этот вред... сэр?

— Вы в коме, Поттер, — отвечает Снейп и смотрит на меня почти с сочувствием. Лучше бы дальше идиотом ругал!

— А почему тогда я здесь? Это же ваше... посмертное существование, верно?

— Да, верно. Вдумайтесь, Поттер: это мое посмертие, не ваше. Мало того, что Вы в него вламываетесь как к себе домой, Вы еще и не думаете при этом. Если бы Вы умерли, Вы бы попали сначала в Зал Ожидания, какой он там у вас был, а потом в собственное посмертие. И уж никак не ко мне. Но вы предпочли все-таки выжить и испортить мне концерт.

Снейп недовольно смотрит в сторону сцены, где музыканты начинают настраивать инструменты. По идее, надо спросить его, как мне выбраться отсюда, но меня сейчас больше интересует другое:

— Скажите, сэр, а если для каждого существует собственное посмертие, то эти люди вокруг — это иллюзия, да? Воображение или что-то в этом роде?

— Не знаю. И не имею ни малейшего желания узнавать, — отмахивается профессор.

— Но почему?..

— Как бы Вам доходчивее объяснить?.. Вот, к примеру, Вы, Поттер, хотите ли знать наверняка: действительно ли Вы встречались с мертвым профессором Снейпом или Вам просто приснился причудливый сон?

Я озадаченно молчу. Пожалуй что и правда — не хотел бы. Один вариант жуткий, другой грустный... а, ну его к Мерлину!

— Вот и я так думаю, — кивает Снейп. — Ну его к Мерлину. Виски, по крайней мере, у них тут очень даже ничего.

— Профессор Снейп, что мне теперь делать?

— Вам? Возвращаться к себе, разумеется. Распространять дурацкие листовки, связываться с Амелией Боунс, устранять Ранкорна и устраивать личную жизнь всех, кто под руку подвернется. И про Малфоя не забудьте.

— Нет, я имею в виду, как мне отсюда выбраться?

— О, с этим совсем просто, — говорит профессор и вдруг улыбается так, что мне хочется забиться в какой-нибудь угол потемнее. — Встаньте, Поттер, как раз успеем разобраться с этим до начала концерта. — Он подходит и встает напротив меня. — По идее, я должен бы извиниться за то, что собираюсь сделать, но мне кажется, за все предыдущие годы я заслужил это право. И да, я собираюсь получить от этого удовольствие.

Снейп усмехается, коротко замахивается и резко бьет меня под дых. Кажется, это место называется «солнечное сплетение». Сотни маленьких солнышек сплетаются и пляшут у меня перед глазами, пока я судорожно ловлю ртом воздух. Когда я наконец могу сделать нормальный вдох, я пытаюсь сказать Снейпу все, что я о нем думаю ,но получается только нечленораздельное мычание.

— Что такое?

— Где болит?

— Он очнулся! — на три голоса вопят Гермиона, Джинни и Рон. Я смотрю в потолок и понимаю, что я на Гриммо, в гостиной. А значит, все хорошо.

Я пытаюсь объяснить им, что ничего не болит и вообще все хорошо, но голос еще не очень слушается. Гермиона размахивает надо мной палочкой — не удивлюсь, если за то время, что я был в отключке, она умудрилась выучить диагностические чары. Рон шумно вздыхает:

— Наконец-то, Гарри. Мы давно так не волновались. Целый месяц, — добавляет он, подумав. — Пойду скажу всем, что все хорошо. — И выходит из комнаты.

Бледно-зеленая заплаканная Джинни уже сидит рядом со мной, держит за руку и смотрит на меня сухими сердитыми глазами.

— Только попробуй еще раз так сделать, Гарри Джеймс Поттер! Только попробуй — и я сама тебя убью!

— Я больше не буду, Джин, честно, — шепчу я. — Мне самому умирать уже надоело. Чего я там не видел...

Я закрываю глаза и снова проваливаюсь — на этот раз в самый обычный, простой человеческий сон.

...должен быть прецедент

Оказывается, для того, чтобы осознать, что жизнь прекрасна, достаточно было хорошо выспаться. Я просыпаюсь уже не в гостиной, а вовсе даже в нашей с Роном спальне, но Рона здесь нет, зато есть Джинни, дремлющая на стуле рядом со мной. Она тут так рядом со мной и сидела, что ли, пока я спал? Ужас какой, бедная девочка. Это ж надо было так переволноваться. Все-таки я редкостная скотина, нашел время умирать. Но хорошо хоть, выжил в итоге.

Кстати, почему выжил — это тоже вопрос. Наросты акнекрыса — это, конечно, хорошо, но Авада — это все-таки Авада, а не Ступефай какой-нибудь. И почему-то мне кажется, что без Бузинной палочки здесь не обошлось. Кстати, надо будет выяснить, не считается ли теперь хозяином Бузинной Палочки тот аврор, который... с одной стороны, он меня не разоружил и не убил. А с другой, все-таки Авада-то была. И попала даже. Ладно, это я спрошу у Гермионы, пусть у нее голова болит. У меня, впрочем, сейчас тоже начнет болеть: я же понятия не имею, что и в каком количестве я пропустил, пока тут валялся!

От этой мысли удовольствие от беззаботного лежания в кровати куда-то испаряется, и я начинаю ворочаться, чтобы встать. Джинни тут же вскидывается, по-кошачьи сонно щурится и тихо шипит, поминая исподнее Мерлина и еще некоторые слова, которые хорошим девочкам знать не полагается. Хотя с шестью братьями-то немудрено выучить и не такое.

— Шея затекла, — объясняет она в ответ на мой недоуменный взгляд. — И не только шея. Ой, ну что ж я хоть на пол-то не легла...

Вместо ответа я привстаю, подхватываю ее под руки и пересаживаю на кровать. Вот еще выдумала, на пол...

— Джинни, чего ты тут-то не легла, места же хватает?

— Ну, — смущается она, — мало ли кто зашел бы тебя проведать...

— И что?

— И тот, кто зашел бы, мог бы что-нибудь подумать! А я еще пари не выиграла, между прочим!

— Джин, ну что они могли бы подумать, если я то в коме, то в обмороке, то сплю? Ну прилегла ненадолго рядом, уснула. Подумаешь... кстати, — спохватываюсь я, притягивая ее поближе к себе, — тебе не кажется, что это как-то неправильно, что подумать о нас уже что-то могут, а на самом-то деле того, о чем они могут подумать, у нас еще и близко не было?

Джинни смотрит на меня лукаво и с любопытством.

— Да ты, я смотрю, совсем очнулся, да? И готов к подвигам?

Я радостно киваю, потому что если подвиги предполагают дальнейшее присутствие Джинни вот тут вот рядом, то да, я вполне готов.

— Ну, раз готов, то подвигами я тебя сейчас обеспечу по самое горло, — ухмыляется она, легко соскакивает с кровати, потягивается, открывает дверь и на весь дом вопит: — Гермиоооооооонааааа!

Не зря, ох не зря классики пишут о женском коварстве! Ну, то есть, я-то ничего подобного вроде бы не читал, по крайней мере, не помню, но очень сильно удивлюсь, если о нем никто не написал. Джинни корчит мне смешные рожицы от двери, и злиться на нее нет ни малейшей возможности, хотя, по идее, я должен быть разочарован подобным развитием событий. Ничего-ничего, я еще придумаю свою страшную месть, а пока что пора возвращаться в суровую действительность. Я вспоминаю, что до сих пор не знаю, сколько времени провалялся после Авады, и как-то мне становится нехорошо.