У края темных вод

— Может теперь делать что хочет, хоть воровать, как мы, — заметила я, — все равно он спасен.

— Ш-ш, — шикнула она на меня. — Не так все просто.

Мы проплыли мимо баптистов.

Вода тут была взбаламучена, видимо, накануне прошел сильный дождь. К тому же река принялась петлять, и в тех местах, где она поворачивала и сужалась, плот заносило задним концом вперед, и шесты ничем не помогали — слишком было глубоко, не дотянуться до дна. Мы взялись за весла, но с тем же успехом могли бы тыкать в воду палочками от мороженого.

Так мы добрались до очередного поворота, и тут плот принялся кружиться, кружиться, кружиться, и его понесло куда-то вбок, а нам оставалось только цепляться за доски палубы и молиться, чтобы плот не опрокинулся, — к счастью, его снесло на мелкое место, и мы снова смогли пустить в ход шесты и с трудом, но подогнали плот к берегу. Я соскочила на землю и привязала плот к дубу.

Привязала, и сама хлопнулась наземь. Побудешь так долго на реке — и на земле уже ощущаешь себя как-то странно. Я словно слезла с карусели, которая крутилась слишком быстро и чуть было не сбросила меня.

Остальные тоже вылезли и плюхнулись рядом со мной. Мама порылась в мешке и предложила нам еще пышек и воды. Кукурузный хлеб все еще казался вкусным, а вода — сладкой. На этот раз и мама поела.

Ни у кого не было охоты после перекуса сразу же возвращаться на плот, хотя вслух мы об этом не говорили. Просто сидели, думая каждый свои мысли про себя и ничего не говоря. Терри вынул из своего мешка чистую белую скатерть, открыл коробку с прахом Мэй Линн, пересыпал прах и туго завязал.

Мама спросила:

— Это… она?

— Ага, — откликнулась я.

Терри убрал мешок, и мы продолжали сидеть, ничего не говоря. Так мы и сидели, пока нас не спугнул вопрос:

— Что это вы тут делаете?

Я так и взметнулась, и ребята тоже, а мама нет — если уж она садилась, встать ей было трудно.

Повыше на берегу, прямо над нами, стоял какой-то мужчина. Солнце светило ему в спину, так что мы видели только темный силуэт, и казалось, будто свет исходит от него, озаряя небо позади.

— Вы сами построили этот плот? — спросил силуэт.

— Вы о чем? — переспросила я.

— Я спросил: вы сами построили этот плот?

— Мы вроде как одолжили его, — призналась я.

— Похож на тот плот выше по течению, — сказал силуэт. — На тот, который там к пню привязан.

— Очень похож, — согласился Терри.

— Прямо близнецы, — подхватила Джинкс.

— Я практически уверен, что это и есть тот плот, — заявил силуэт и двинулся к нам по склону. Теперь, когда холм сделался фоном у него за спиной, а солнце сдвинулось назад, мы смогли как следует его разглядеть.

Он был высок и худощав, с соломенными волосами — такие и седея становятся лишь более светлыми. Беспощадное солнце подсказало нам, что этот процесс уже начался — волосы высветлились у висков и спереди тоже. Они липли к голове, но, вероятно, не от масла, а просто намокли и быстро высохли на солнце. Кончики их слегка колебались на ветру, словно кукурузная шелуха.

Незнакомец был одет в белую рубаху и черные, запачканные понизу штаны, старые ботинки просели с обеих сторон и пошли заломами. На вид этому человеку было слегка за сорок, симпатичный, в улыбке он выставил все зубы — ни одного не потерял. В моем мире сохранить к сорока годам все зубы, оба уха и несломанный нос — все равно что найти арбуз в курином гнезде. Мамочка моя — исключение, и у нас троих пока все было в порядке, но нам до сорока оставалось еще жить и жить — если доживем, — да и маме еще несколько лет, к тому же она всегда заботливо чистила зубы, мылась и держала в чистоте свои немногочисленные одежки.

Спускаясь с горы, этот человек все так же продолжал улыбаться. Невелик собой — судя по тому, на что способна Джинкс, когда обозлится, я решила, что она прикончит его веслом, если он вздумает к нам лезть.

Он подошел совсем близко, повернул голову и посмотрел на мою маму. Словно огонь вспыхнул у него в голове, подсветив глаза. Я глянула на маму — в то утро она выглядела настоящей красавицей. Богиня на прогулке, богиня, выздоравливающая после болезни. Длинные волосы лоснились на солнце, лицо белое, как овес. Она приподняла голову, всматриваясь в пришельца, и, если б не ее грустные глаза, показалась бы куда моложе своих тридцати четырех лет. Я всегда знала, что она хорошенькая, но только в ту минуту поняла, что она не просто хорошенькая — она красавица. Вот почему Дон так добивался ее, вот почему ее полюбил мой настоящий отец. Жаль, что я не похожа с лица на нее.

— Мы взяли плот в силу необходимости, — сказала мама.

— Я не склонен осуждать, — ответил незнакомец. — Слишком часто людей судят поспешно. И все же я должен напомнить вам заповедь: «Не укради».

— Про «Не одолжи» ничего не сказано, — возразила Джинкс.

Незнакомец улыбнулся ей, и я наконец сообразила то, о чем могла бы догадаться сразу при виде того, как он был одет и в особенности при виде промокших и грязных брюк, — это был тот самый проповедник, который крестил в реке.

Проповедник подошел ближе, а я подвинулась и словно невзначай положила руку на подходящий камушек у самой воды — если что-то пойдет не так, надо быстро схватить камень и со всей силы запустить ему в морду. Но вроде бы враждебных намерений проповедник не обнаруживал. Подошел, улыбаясь, и встал у воды, обхватив рукой подбородок, внимательно оглядывая плот.

— Трудновато им управлять, да? — спросил он.

— Немного есть, — признал Терри.

— «Немного»! Еще как трудно! — подхватила Джинкс. — Нравный, как шетландский пони.

— Шетландцы кусаются, — кивнул проповедник. — Я бы мог об этом порассказать.

— Это плот, а не пони, — напомнил ему Терри.

— Разумеется, — ответил проповедник. — Мы с юной леди беседовали метафорически.

— Ясно тебе, Терри? — подколола Джинкс. — Именно так мы и беседовали.

— Я понял, — сказал Терри. — Но я говорю не метафорически.

Проповедник обогрел своей улыбкой мою маму:

— Они все — ваши? То есть кроме цветной девочки?

— Моя только Сью Эллен, — ответила мама, кивая в мою сторону. — А это ее друзья.

— И ваши тоже? — уточнил он.

— Думаю, что да, — сказала мама. — Да, конечно. Это мои друзья.

— Ну, раз они друзья столь прекрасной леди, то будут и моими друзьями. Я — преподобный Джек Джой. Меня действительно зовут Джой, «Радость», я не выдумал это имя ради религиозных целей, хотя и правда считаю себя мужем радости, мужем веселья, и всегда готов пошуметь во славу Господню.