У края темных вод

Преподобный Джой ухмыльнулся ей в ответ. Выглядела Джинкс просто жутко, мы все выглядели жутко, одна только мама ничего — но ей не пришлось выкапывать два трупа, сжигать один из них в печи для кирпичей, тащить кучу вещей до лодки, грести и работать шестом. Мы трое от всего этого малость притомились. Но Джинкс извозюкалась больше всех, в ее хвостиках запутались сосновые иглы, штаны были в грязи и в иле. Я подумала: когда она встанет со стула, в грязи, которую оставит на стуле ее задница, можно будет посеять изрядное количество кукурузных зернышек, а по бокам устроить огуречные грядки.

— Похоже, не очень-то ты веришь в Слово или в Сердце Господне, — все с той же улыбкой заметил преподобный Джой.

— У меня есть на этот счет собственное мнение, — сообщила Джинкс.

У нее действительно имелось собственное мнение, и я была достаточно хорошо знакома с Джинкс и понимала, что свое мнение она долго под спудом не удержит — достаточно малейшей провокации, и она все так и вывалит. Я бы предпочла, чтобы проповедник тем и удовольствовался, но, как вся его порода (а также политики), он не умел вовремя остановиться.

— Полагаю, ты из тех, кто требует чуда, прежде чем уверовать? — сказал он.

— Для начала неплохо бы, — призналась Джинкс. — Думаю, это помогло бы наставить меня на истинный путь.

Преподобный Джой засмеялся, но так, как смеются над проделками глупого котенка, и, кто знает, смеясь, он мог уже прикидывать, как бы засунуть котенка в мешок, добавить пару камушков и прогуляться к реке.

— Чудеса происходят каждый день, — заявил он.

— Вы хоть одно видели? — спросила Джинкс.

— Синешейка поет по утрам, — сказал он. — Солнце восходит. И…

— Мне бы чего-нибудь не столь ежедневного. Чего-нибудь поудивительнее, будьте добры.

— Не груби, Джинкс! — одернула ее мама.

После этого замечания улыбка внезапно слетела с губ проповедника и в комнате сделалось так тихо — можно было расслышать чириканье воробья вдали на вершине сосны. Надо бы, подумала я, отвести Джинкс в сторону и объяснить ей, что с верующими спорить нет смысла, потому что, если им не удастся тебя убедить, они будут вязаться к тебе со своими доводами снова и снова, пока ты не уверуешь, не солжешь или не наложишь на себя руки, только бы отстали.

Постепенно улыбка вернулась на лицо преподобного Джоя.

— Я знаю человека, который попал в ужасную аварию. Грузовик опрокинулся на него и раздавил ему грудь. Прежде чем его успели доставить к врачу, он скончался. Его подготовили к погребению, созвали родных — и, когда те собрались, мертвец внезапно ожил.

— Значит, он не умер, — возразила Джинкс. — Мертвые не оживают.

— Это было чудо.

— Он вовсе не помер, делов-то, — настаивала на своем Джинкс.

— Доктор сказал — умер.

— Доктор ошибся, — сказала Джинкс.

— Тебя там не было, — буркнул преподобный.

— А вы были?

— Джинкс! — повторила мама.

— Я не был, но знаю от надежного человека, — сказал преподобный.

Джинкс кивнула и отхлебнула чаю.

— И этот человек, на которого упал грузовик, он попросту слез со стола и жил себе дальше как ни в чем не бывало?

— Да, — сказал преподобный.

— Враз оправился?

— Нет, ему пришлось подлечиться, пока зажили ребра и грудь.

— Значит, — подытожила Джинкс, — для этого чуда понадобился врач, который его лечил, и понадобилось время, прежде чем он оправился от перелома груди или чего там у него было.

— Да, но Бог пекся о нем.

— Угу, — сказала Джинкс. — Пекся-то он пекся, но чего он хорошего сделал? И куда он отлучился, когда та машина наехала на парня? Чем таким важным был занят? Не, если это чудо, так пусть у меня задница белая станет.

— Джинкс! — воззвала мама, но Джинкс почти не знала мою маму и не обратила на нее внимания — ее уже несло:

— От всех я слышу про чудеса и как они происходят по сей день, словно в Библии. Мама читала мне Библию, когда я была маленькой, и это выбило из меня всякую веру. В Ветхом Завете полным-полно злобных стариков, которые вырезают целые народы и спят с чужими женами и даже с собственными дочерьми, и все они герои и угодны Богу. Та другая книга, Новый Завет, которая про Иисуса, получше, но там совсем не такие чудеса, как те, про какие талдычут теперь. Вот Лазарь — он воскрес из мертвых, и ему не пришлось после этого неделю отлеживаться. Воскрес — и все, здоров, «встань и иди». И слепые и другие калеки, которых исцелил Иисус, — им никакие врачи не требовались, стоило Иисусу сказать словечко. Раз — и исцелились чудом, минутки не прошло. Калеки вставали и шли, слепые сразу же начинали видеть. Во всяком случае, так в книге рассказано. И это совсем не похоже на то, о чем вы толкуете, хоть назовите это чудом, хоть нет. По мне, если чудеса бывают, так покажите мне человека, у которого рука или нога обратно приросла, или там ему глаз выбили, а на его месте другой появился. Если такое хоть иногда случается, может, я и начну верить во всю эту ерундень.

Преподобный Джой сидел и молча слушал Джинкс, но щеки у него полыхали огнем, а улыбка, похоже, угасла насовсем. Настроение в комнате сделалось такое — словно сюда корова забрела и кучу дерьма наложила, но мы все слишком вежливы, чтобы об этом упоминать.

Кое-как преподобный Джой вернул себе дежурную улыбку. Малость перекошенная она вышла, но уж хоть какая-нибудь.

— Знаешь, девонька, насчет чудес у тебя соображения интересные. Возможно, я поторопился объявить чудом то, чему можно подобрать естественное объяснение. Но моя ошибка не означает, что Бога нет, что он не печется о нас и что чудес не бывает.

— Я верю, что он печется о нас, — сказала мама.

— И я тоже, — подхватил Терри.

Я решила посидеть тихо и не высовываться.

— Можешь не верить в него, — продолжал преподобный Джой, — но он верит в тебя. И он всегда там, наверху, присматривает и заботится.

— Присматривает и заботится? — переспросила Джинкс. — Да уж, он умеет сделать так, чтобы человек попотел за свой кусок хлеба.

Казалось бы, послушав это богохульство, преподобный должен был всех нас выгнать вон, но он даже не рассердился. Сперва я подумала, что он прячет гнев где-то очень глубоко — заполз гнев ему в душу и свернулся там, как издыхающее животное, но, глядя, как он спокойно сидит, слушает, думает, отвечает, я поняла, что ему это нравится. Видно, он решил спасти Джинкс и вручить ее душу Иисусу, хотя, наверное, как большинство белых, уготовил ей ниггерский рай — должен же кто-то обстирывать белых и готовить, покуда ангелы задают концерты на арфах и всячески развлекаются.

А религиозный спор все разгорался. Какие бы доводы ни приводил преподобный, Джинкс не поддавалась. Он ничего уже не видел, кроме нее, этого Иерихона, чьи стены он взялся обрушить. Из-за этого спора мы досидели до обеда, потом ели мороженое — подтаявшее, почти уже не холодное, — а к ночи преподобный устроился в своей машине, а нас пригласил располагаться в доме, хотя и намекал, что Джинкс было бы лучше отправиться на ночевку в сарай.

Мама заняла постель в единственной спальне, мы расстелили одеяла на полу под столом. Терри тут же отключился, но мы с Джинкс долго не могли заснуть. Я слышала, как она крутится и вертится.