У меня к вам несколько вопросов

— Я бы хотела начать с хронологии.

Я прошлась по основным датам. Мы с Талией были соседками в 1993 и 1994 годах. Умерла она в марте 95-го. Той же весной арестовали Омара, но подробности не раскрывали до лета, когда все мы уже разлетелись по стране и готовились к колледжу. Интернет только зарождался; свою первую электронную почту я завела в сентябре того года. Рассказывая Бритт, как мы пересылали друг другу вырезки новостей по физической почте, я чувствовала себя древней бабкой. Суд над Омаром состоялся в 97-м, апелляция — в 99-м. Апелляцию отклонили, и на этом все почти заглохло. Не считая отдельных упоминаний в криминальной документалке, потому что, вы же понимаете, в школе-интернате убили белую девушку. Более того: белую, хорошенькую и богатенькую. Если бы она еще была блондинкой… Каждое упоминание начиналось со слов: Помните этот страшный случай? Подробности от раза к разу делались все более размытыми, а вердикт — все более очевидным. Слава богу, злодея поймали. Посмотрите на него на этом фото после стольких лет в тюрьме, как он обрюзг, как помертвел его взгляд. Разве не типичный убийца? Затем, в 2005-м, вышел специальный выпуск «Выходных данных» по случаю десятой годовщины смерти Талии и набиравшего в интернете силу движения «Свободу Омару».

«Выходные данные» уделили немного внимания его защитникам — в частности, одной актрисе, запомнившейся мне по мелкой роли в «Человеке-пауке», которая не упускала случая высказаться об этом, — но в основном сосредоточились на всевозможных уликах: ДНК, ключ от бассейна, признание Омара, пусть даже он от него отказался, тот рисунок в школьном альбоме. И даже если он не был тем «парнем постарше», о котором Талия упоминала подругам, трое лыжников заявляли, что слышали, как Омар шутил о том, чтобы привязать Талию к силовой скамье.

— Омар был приколист, — сказала я Бритт. — Он врубал музыку в качалке и бегал по залу, подставляя всем кулак вместо микрофона. — Это не проясняло хронологию, но казалось важным. — У него не было обычных для учителя границ. Наверно, когда ты прикладываешь кому-то лед к паху, ваши отношения становятся более личными.

Бритт слушала меня и кивала. Затем сказала:

— Вообще-то, меня интересовала хронология того вечера.

— А, — сказала я с облегчением, потому что не знала, о чем говорить дальше. Я не собиралась упоминать вас — во всяком случае, не под запись, — но моя колода памяти тасовалась прихотливым образом. Почему, к примеру, я столько думала о Талии все эти годы, но почти не думала об Омаре? Я хотела как-то защититься от самого этого вопроса.

Я сказала:

— Окей. Это была пятница. Я занималась постановкой, мы закончили спектакль, я направилась к себе в общежитие и узнала обо всем на следующий вечер. То есть в субботу.

— Верно. Но что вы помните? Насчет субботы.

Одна стена комнаты, где мы сидели, была стеклянной, и за ней периодически проходили девушки — кто в спортивной одежде, кто уже обернутые полотенцами, чтобы застолбить очередь на вечерний душ. Они поглядывали на нас с умеренным любопытством. Я сказала:

— Я жила одна на четвертом курсе и должна была бы спать допоздна. Дело в том — к нашей истории это слабо относится, — что в пятницу около полуночи сработала пожарная сигнализация, просто из-за микроволновки, поэтому мы все в общежитии довольно долго стояли и ждали. У вас еще жгут попкорн?

Бритт рассмеялась.

— О боже. Я не понимаю, зачем на микроволновке специальная кнопка для попкорна, когда получается какая-то ядерная авария.

— Точно! Окей, в общем… как тебе известно, вечером пятницы группка ребят выпивала в лесу, на матрасах у скандинавской тропы. Для марта было довольно тепло, и они решили не упускать такую возможность. То есть было, наверно, тридцать три градуса, [31] но знаешь, такой первый день, когда воздух не кусает за лицо?

31

33° по Фаренгейту = 1° по Цельсию.

Бритт сказала:

— У меня об этом столько заметок. Всего было восемнадцать человек.

— Почти уверена, что там были все ребята с мюзикла, — сказала я, — или из мюзикла. Не Талия, но большинство ее подруг и ее приятель, так что немного странно, что она не пошла. Что я хочу сказать, в субботу у многих ребят было похмелье. Не у меня; то есть я не была трезвенницей, но… я с ними не дружила. Так что после пожарной сигнализации и выпивки люди устали и отсыпались. А Талия тоже жила одна, так что ее не сразу хватились.

Вот как было дело: на матрасную вечеринку позвали Дженни Осаку, президента нашего выпускного класса, игравшую на флейте в оркестровой яме, но она, верная своему долгу, осталась в общежитии, где жили мы с Талией. Когда сингер-бэйрдский контингент матрасной команды не явился к комендантскому часу (23:00 для выходных), Дженни стала проверять комнаты без особого энтузиазма. Дженни не пила и никогда бы не нарушила комендантский час, но она не собиралась никого сдавать. Позже она объясняла, что знала, где они были, поэтому не волновалась. Затем, в пять минут двенадцатого, кучка девушек влезла в окно Бет Доэрти на первом этаже и рассыпалась по своим комнатам. Дженни смекнула, что они вернулись, быстро отметила остальные фамилии и отдала список мисс Вогел. Дженни решила, что Талия среди них; это ведь были ее подруги, так где еще она могла быть? После этого сработала пожарная сигнализация. Мисс Вогел, согласно протоколу, прошлась по общежитию, чтобы убедиться, что все комнаты пусты, но поскольку мы все уже стояли на холоде — нас было человек сорок, и внутри никого не осталось, — она не стала проводить перекличку и не потрудилась проводить нас по комнатам в 00:30, как должна была бы.

Дженни терзалась чувством вины — может, до сих пор терзается. Она не бросила лыжи и приняла участие в настоящих Олимпийских играх — она первая из нашего класса добилась чего-то впечатляющего. Но разве можно отмахнуться от такой ошибки? После того как нашли тело Талии, это Дженни пришлось пойти к мисс Вогел и рассказать о матрасной вечеринке. Хотя довольно скоро за ней последовали другие; в конечном счете, это ведь давало алиби. Дженни ушла с поста президента и старосты класса. Уверена, мисс Вогел поплатилась чем-то посерьезней, пусть и без лишнего шума.

Я не собиралась рассказывать все это Бритт. Меньше всего я хотела впутывать бедную Дженни Осаку.

Бритт сказала:

— Вы были в том же общежитии, Сингер-Бэйрд?

— Ага, все четыре года.

— О боже! — воскликнула Бритт словно в старом фильме о подростках. — Я прожила там первые два года! Я не смогла выяснить, какая комната была ее.

Я была рада, что комната Талии не превратилась в этакое темное святилище.

— Я не помню номера, — сказала я, — но это одиночная комната в левом конце верхнего коридора, с оконным сиденьем.

Бритт чуть не вскочила с места.

— Я знаю, у кого эта комната! Сказать ей?

— Пожалуй, не стоит.

Бритт словно задумалась о чем-то; вероятно, о том, как заглянет под каким-нибудь предлогом к этой девушке и проверит шкаф на предмет инициалов Талии.

— Но, если это наверху, она не могла уйти среди ночи.

— Если только не вылезла через комнату на первом этаже. Но даже так самым поздним временем ее смерти называют полночь, — сказала я. — И никто не видел ее после сигнализации — ни в общежитии, ни снаружи.

— Но никто не заметил ее отсутствия, пока ее не нашли?

— Верно. А это случилось днем в субботу, — я была рада рассказать что-то, чего она еще не знала. — Я была в команде гребцов, и у нас намечался предсезонный зачет по плаванию, так что несколько из нас направлялись в спортзал. Было, должно быть, часа четыре. И вдруг по подъездной дорожке пронеслись полицейская машина и скорая. Должно быть, они были первыми.

— Вы что-нибудь видели? — Бритт старалась сохранять профессиональное спокойствие, но глаза у нее загорелись.