У развалин

— И я, и я тоже люблю васъ… — прошептала она, сама не сознавая, что выговорила это.

И она не знала, какъ это случилось… ея голова у него на груди, онъ безсчетно, горячо ее цлуетъ, ей такъ тепло, хорошо хочется, плакать, смяться…

Въ конц августа Соня не ухала въ Москву, въ пансіонъ госпожи Данквартъ.

Въ конц августа была ея свадьба въ деревенской церкви, при однихъ требуемыхъ закономъ свидтеляхъ. Петръ Дементьевичъ чувствовалъ себя на седьмомъ неб, да и Софронъ ршилъ, что, хоть оно и очень плохо, а все-жъ таки могло быть и хуже. По узду ходили относительно всего этого самыя скандальныя сказки. Шатровъ и Соня жили какъ въ туман, не разставались ни на минуту и только глядли въ глаза другъ другу.

VI

Такой праздникъ жизни длился у нихъ и годъ, и другой, и третій. За это время ихъ пустынножительство было потревожено всего только одинъ разъ, на слдующее лто посл ихъ свадьбы. Цлые два мсяца въ Нагорномъ прогостилъ единственный близкій родственникъ Шатрова, сынъ его сестры, Саша Бобрищевъ.

Тогда это былъ семнадцатилтній лицеистъ, ровесникъ Сони, еще не сформировавшійся юноша, съ длинными руками и ногами, пробивающимися усиками и достаточно некрасивымъ лицомъ. Шатровъ, разглядвъ его, только удивлялся:

— И куда все это двалось! — воскликнулъ онъ, обращаясь къ Сон, когда юноша вышелъ изъ комнаты. — Ребенкомъ онъ былъ такъ необыкновенно хорошъ, что глазъ отъ него оторвать не хотлось… и вдругъ теперь такой длинноносый, смшной галченокъ!

— У него глаза очень хороши, — заступилась Соня, — и вообще онъ наврное еще выравняется.,

— Будемъ ждать и надяться, главное же, чтобы онъ не очень надодалъ намъ… ну да ему въ Нагорномъ наврное скучно покажется, и онъ не засидится, — ршилъ Дмитрій Валерьяновичъ.

Саша Бобрищевъ оказался очень милымъ, благовоспитаннымъ юношей. Онъ не только никому ничмъ не мшалъ, но Шатровъ съ первыхъ же дней къ нему привязался, насколько былъ на это способенъ. Онъ все больше и больше напоминалъ ему собственную его юность, его лицейскіе годы. Съ грустной и ласковой улыбкой слушалъ пустынножитель горячія разглагольствованія юноши и часто поддакивалъ ему, не желая отравлять его дтской вры въ жизнь и людей ядомъ своего опыта. Соня совсмъ подружилась съ Сашей. Она ужъ была женщина, онъ еще почти ребенокъ; но все же они были однолтки и во многомъ понимали другъ друга гораздо лучше, чмъ могъ ихъ понять Дмитрій Валерьяновичъ.

Имъ приходилось иной разъ оставаться и вдвоемъ, когда Шатровъ былъ занятъ по хозяйству, главнымъ же образомъ по заканчивавшейся постройк новаго дома. Тогда они все сводили непремнно къ какой-нибудь шалости, бгали взапуски по саду и смялись сами не зная чему. Имъ обоимъ было очень хорошо и весело. Саша безсознательно уже обожалъ «тетушку»; а она, хоть, и не совсмъ удачно, но все же разыгрывала соблазнительную въ ея годы роль «старшей».

Когда лицеистъ ухалъ — и Шатрову и Сон стало жаль, сдлалось безъ него пусто, но у Шатрова это скоро прошло, у Сони осталось надолго.

Они вернулись къ своей обычной жизни, прерванной появленіемъ «галченка». Что же это была за жизнь? — Чисто жизнь Робинзона и Пятницы на необитаемомъ остров.

Въ Нагорномъ попрежнему не бывалъ никто изъ сосдей, кром двухъ-трехъ семей, въ конц концовъ навязавшихся со своимъ знакомствомъ, не убоявшихся посщать «ссыльнаго вольнодумца». Люди эти были невидные, не богатые, терять имъ было нечего, а на свчку всегда летятъ мошки. Въ данномъ случа свчкой было богатство Шатрова, его петербургскій поваръ-артистъ, чудесные фрукты, созрвавшіе въ оранжереяхъ стараго сада и широкое, врожденное гостепріимство Сони. Но эти мошки, прилетавшія на свчку, оказывались ничуть не интересными, — он только досаждали.

Петръ Дементьичъ? Соня конечно любила его и была рада, что онъ съ нею. Но онъ не могъ все же доставлять ей собою какія бы то ни было развлеченія и радости. Человкъ мало образованный и недалекій, онъ зналъ себ «управительствовать», какъ тому наученъ былъ своимъ отцомъ, возился весь день съ крестьянами или объзжалъ имнія. Толстый, красный, съ хриплымъ голосомъ и непреодолимымъ, хотя и сдержаннымъ стремленіемъ къ крпкимъ напиткамъ, онъ умлъ только говорить о «хозяйственныхъ статьяхъ» и ни о чемъ больше. Къ дочери онъ относился съ безсознательнымъ подобострастіемъ, что ее часто раздражало и обижало.

Жизнь наполнялась хозяйствомъ, разговоромъ и книгами. Сон хватило всего этого на три года. Шатровъ, человкъ образованный, прекрасно владвшій иностранными языками, любитель и знатокъ европейской литературы, довершилъ образованіе Сони, начатое въ московскомъ пансіон госпожи Данквартъ.

Разумется, она не получила бы такихъ знаній, если бы окончила курсъ въ своемъ пансіон — тамъ не было такого талантливаго и такъ страстно преданнаго своей учениц и своему длу учителя. А ученицей Соня оказалась внимательной и способной. За три года она очень развилась, какъ умственно, такъ и тлесно — изъ нея вышла совсмъ хорошенькая и совсмъ умненькая, образованная, начитанная женщина.

Она усвоила вс взгляды своего учителя — по крайней мр, разсуждая о прочитанномъ, они почти всегда сходились въ мысляхъ. Соня, естественно, была припечатана «именною печатью» Шатрова. Она попрежнему любила своего мужа, находила его лучшимъ человкомъ въ мір, не задумываясь надъ тмъ, что вдь другихъ-то людей она совсмъ и не видала и что никто, конечно, никакъ не можетъ быть хуже самого себя. Она нисколько не заботилась о томъ, что Дмитрій Валерьянычъ старетъ, что вокругъ его красивыхъ глазъ и на бломъ лбу образуются глубокія морщины, которыя прежде только едва обозначались. Она продолжала съ тихимъ и хорошимъ чувствомъ цловать его значительно посдвшую и облысвшую голову и принимать съ благодарной нжностью его ласки.

Еслибы кто-нибудь спросилъ ее — счастлива ли она? она, не задумавшись, съ убжденіемъ, воскликнула бы:

— Еще бы! какъ мн не быть счастливой! у меня «такой» мужъ, мы любимъ другъ друга, у насъ все есть, даже гораздо больше, чмъ намъ нужно, я не знаю никакихъ непріятностей, заботъ и горя… Конечно, я самая счастливая женщина…

А между тмъ «праздникъ жизни» кончался, ибо сколько ни длится какой бы то ни было праздникъ, но все же онъ кончается и за нимъ неизбжно наступаютъ будни. Будни, мало по малу, незамтно, наступили и въ Нагорномъ.

Ярко вспыхнувшая, запоздавшая страсть Шатрова къ Сон видоизмнилась въ не мене глубокое, но уже спокойное чувство. Онъ привыкъ къ обладанію своимъ сокровищемъ, убдился въ реальности этого обладанія. Онъ могъ уже думать о чемъ угодно безъ того, чтобы она врывалась ежеминутно въ его мысли, могъ спокойно прожить безъ нея и часъ, и другой, и третій. Ему достаточно было знать, что она вблизи отъ него, что каждую минуту, когда захочетъ, онъ можетъ ее увидть.

Перемна эта произошла такъ естественно, сама собою, что Соня, такъ же какъ и онъ, ея не замтила. Только теперь у нея оказывалось много «своего собственнаго» времени и нердко, когда вс домашнія дла (на ея долю ихъ достилалось немного) были сдланы, — ей становилось скучно. Она спшила въ библіотеку, брала книгу и читала, пока не зарибитъ въ глазахъ.