Чтение онлайн

ЖАНРЫ

У войны не женское лицо

Алексиевич Светлана Александровна

Шрифт:
 

«Я до Берлина с армией дошла...

Вернулась в свою деревню с двумя орденами Славы и медалями. Пожила три дня, а на четвертый мама поднимает меня с постели и говорит: “Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи! Уходи... У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами...”

Не трогайте мою душу. Напишите, как другие, о моих наградах...»


«На войне как на войне. Это вам не театр...

Выстроили на поляне отряд, мы стали кольцом. А посередине – Миша К. и Коля М. – наши ребята. Миша был смелый разведчик, на гармошке играл. Никто лучше Коли не пел...

Приговор читали долго: в такой-то деревне потребовали две бутылки самогона,

а ночью... двух девочек... А в такой-то деревне... Забрали пальто и швейную машинку, которую тут же пропили... У соседей...

Приговариваются к расстрелу...

Кто будет расстреливать? Отряд молчит... Кто? Молчание. Командир сам привел приговор в исполнение...»


«Я была пулеметчицей. Я столько убила...

После войны боялась долго рожать. Родила, когда успокоилась. Через семь лет...

Но я до сих пор ничего не простила. И не прощу! Я радовалась, когда видела пленных немцев. Я радовалась, что на них жалко было смотреть: на ногах портянки вместо сапогов, на голове портянки... Их ведут через деревню, они просят: “Мать, дай хлэба... Хлэба...” Меня поражало, что крестьяне выходили из хат и давали им, кто кусок хлеба, кто картошину. Мальчишки бежали за колонной и бросали камни... А женщины плакали...

Мне кажется, что я прожила две жизни: одну – мужскую, вторую – женскую...»


«После войны...

После войны человеческая жизнь ничего не стоила. Дам один пример... Еду после работы в автобусе, вдруг начались крики: “Держите вора! Держите вора! Моя сумочка...” Автобус остановился... Сразу – толкучка. Молодой офицер выводит на улицу мальчишку, кладет его руку себе на колено и – бах! ломает ее пополам. Вскакивает назад... И мы едем... Никто не заступился за мальчишку, не позвал милиционера. Не вызвали врача. А у офицера вся грудь в боевых наградах... Я стала выходить на своей остановке, он соскочил и подал мне руку: “Проходите, девушка...” Такой галантный...

Эх, да это еще война... Все – военные люди...»


«Пришла Красная армия...

Нам разрешили раскапывать могилы, где наших людей постреляли. По нашим обычаям надо быть в белом – в белом платке, в белой сорочке. Люди шли с деревень все в белом и с белыми простынями. С белыми вышитыми полотенцами.

Копали... Кто что нашел – признал, то и забрал. Кто руку на тачке везет, кто на подводе голову... Человек долго целый в земле не лежит, они все перемешались друг с другом. С землей...

Я сестру не нашла, показалось мне, что один кусочек платья – это ее, что-то знакомое... Дед тоже сказал – заберем, будет что хоронить. Тот кусочек платья мы в гробик и положили...

На отца получили бумажку “пропал без вести”. Другие что-то получали за тех, кто погиб, а нас с мамой в сельсовете напугали: “Вам никакой помощи не положено. А, может, он живет припеваючи с немецкой фрау. Враг народа”.

Я стала искать отца при Хрущеве. Через сорок лет. Ответили мне при Горбачеве: “В списках не значится...” Но откликнулся его однополчанин, и я узнала, что погиб отец геройски. Под Могилевом бросился с гранатой под танк...

Жаль, что моя мама не дожила до этой вести. Она умерла с клеймом жены врага народа. Предателя. И таких, как она, было много. Я сходила к ней на могилку с письмом. Прочитала...»


«Многие из нас верили...

Мы думали, что после войны все изменится... Сталин поверит своему народу. Но еще война не кончилась, а эшелоны уже пошли в Магадан. Эшелоны с победителями... Арестовывали тех, кто был в плену, выжил в немецких лагерях, кого увезли немцы на работу, – всех, кто видел Европу. Мог рассказать, как там живет народ. Без коммунистов. Какие там дома и какие дороги. О том, что нигде нет колхозов...

После Победы все замолчали. Молчали и боялись, как до войны...»


«Мы уходим...

А кто там следом? Я – учительница истории... На моей памяти учебник истории переписывали три раза.

Я учила по трем разным учебникам...

Что после нас останется? Спросите нас, пока мы живы. Не придумывайте потом нас. Спросите...

Знаете, как трудно убить человека. Я была в подполье. Через полгода получила задание – устроиться официанткой в офицерскую столовую... Молодая, красивая... Меня взяли. Я должна была насыпать яд в котел супа и в тот же день уйти к партизанам. А уже я к ним привыкла, они враги, но каждый день они тебе говорят: “Данке шон... Данке шон...” Это – трудно... Убить трудно...

Я всю жизнь преподавала историю, но я знала, что ни об одном историческом событии мы не знаем всего, до конца. Всех пережитых чувств. Всей правды...»

* * *

Я тоже долго не верила, что у нашей Победы два лица – одно прекрасное, а другое страшное. Невыносимо смотреть. У меня была своя война...

«Не хочу вспоминать...»

Старый трехэтажный дом на окраине Минска, из тех, что наспех и, как тогда казалось, ненадолго строились сразу после войны, давно и уютно обросший кустами жасмина. С него и начался поиск, который продлится семь лет, удивительных и мучительных семь лет, когда я открою для себя мир войны, мир с неразгаданным до конца нами смыслом. Испытаю боль, ненависть, искушение. Нежность и недоумение... Попытаюсь понять, чем отличается естественная смерть от убийства, и где граница между человеческим и нечеловеческим? Как человек остается наедине с этой безумной мыслью, что он может убить другого человека? Даже обязан убить. И обнаружу, что на войне, кроме смерти, есть множество других вещей, там есть все, что есть в обычной нашей жизни. Война – это тоже жизнь. Столкнусь с бесчисленностью человеческих правд. Тайн. Задумаюсь над вопросами, о существовании которых раньше не догадывалась. Например, о том, почему мы не удивляемся злу, в нас отсутствует удивление перед злом?

Это будет долгая дорога... Десятки поездок по всей стране, сотни записанных кассет, тысячи метров магнитофонной пленки. Пятьсот встреч, а дальше перестала считать, лица уходили из памяти, оставались только голоса. В моей памяти звучит хор. Огромный хор, иногда слов почти не слышно, только плач. Признаюсь: не всегда верила, что этот путь мне под силу, я смогу его одолеть. Дойду до конца. Были минуты сомнений и страха, когда хотелось остановиться или отойти в сторону, но уже не могла. Я стала пленницей зла, заглянула в бездну, чтобы что-то понять. Теперь, мне кажется, я приобрела некоторые знания, но вопросов стало еще больше, а ответов – еще меньше.

Но тогда, в самом начале пути, я об этом не подозревала...

Привела меня в этот дом небольшая заметка в городской газете о том, что недавно на Минском заводе дорожных машин «Ударник» провожали на пенсию старшего бухгалтера Марию Ивановну Морозову. А в войну, говорилось в той же заметке, она была снайпером, имеет одиннадцать боевых наград, на ее снайперском счету – семьдесят пять убитых. Трудно было соединить в сознании военную профессию этой женщины с ее мирным занятием. С будничным газетным снимком. Со всеми этими признаками обыкновенности.


...Маленькая женщина с девичьим венцом длинной косы вокруг головы сидела в большом кресле, закрыв лицо руками:

– Нет-нет, не буду. Опять возвращаться туда? Не могу... До сих пор военные фильмы не смотрю. Я тогда была совсем девочка. Мечтала и росла, росла и мечтала. И тут – война. Мне даже жалко тебя... Я знаю, о чем говорю... Зачем ты хочешь это знать? Страшно...

Не обижаешься, что с ходу на «ты»? Как с дочкой разговариваю...

Потом спросила:

– А почему ко мне? Надо к моему мужу, он любит вспоминать. Как звали командиров, генералов, номера частей – все помнит. А я нет. Я помню только то, что со мной было. Свою войну. Маленькую. Вокруг много людей, но ты всегда одна, потому что человек всегда одинок перед смертью. Я помню жуткое одиночество.

Поделиться с друзьями: