Убить мажора (антисоциальный роман)
Шрифт:
Профессия журналист уже давно заняла свою нишу в рейтинге опасных профессии с грустной статистикой: за последние пятнадцать лет более ста пятидесяти журналистов были убиты.
Артур Могилевский, конечно же, не олицетворял волевого и безжалостного человека, каким с первого взгляда казался его отец. Рассматривая Артура отдельно от отца, можно было сказать, что он ни за что не стал бы преследовать журналистов. Ему бы ни при каких обстоятельствах это не пришло даже в голову. Но вот его отец — Вениамин Степанович, казалось, вполне был способен и на это и, пожалуй, на кое-что другое. Бывший военный. Руководитель. Решительный, целеустремленный, дисциплинированный, к тому же обладающий воспитанной Армией чертой, которой не обладал, пожалуй, только редкий военный — безжалостный.
К примеру, отцом Артура Могилевского.
Хотя, если быть честным, стоило заметить, что отец Могилевского на самом деле мог только внешне казаться жестким и грозным, а в действительности быть абсолютно другим.
В жизни живой природы есть закон. Вероятно, для кого-нибудь его звучание может показаться негуманным, но природа есть природа — сильный поедает слабого. Один вид обеспечивает существование другого.
В жизни людей происходит нечто похожее, вот только в случае с разумными существами существует одно значительное дополнение — хитрый часто побеждает более сильного. В схватке с тигром человек не может его одолеть силой, но он может его перехитрить.
Дикие хищники, к примеру, лисы всегда норовили поживиться за счет человека — воруя у него домашнюю живность. Делали это легко и безнаказанно. Однажды украв у человека пищу, хищница непременно приходила за добычей снова. А человек, утратив однажды нечто дорогое, вынянченное и произведенное, не желал, чтобы с ним поступали так дважды, и объявлял охоту на лис. Тем не менее, лисы никогда не отказывались от мысли добыть себе пищу, украв ее у человека.
Нечаянная мысль Сергея, что появилась на ступеньке трамвая — отомстить Могилевскому — возникла и испарилась, но стала появляться снова и снова, раз за разом. И чем чаще это происходило, тем серьезней Сергей относился к этому желанию. Всячески удобряя эту назойливую мысль — отомстить, — разнообразными примерами из жизни.
Наблюдая за Могилевским, Сергею казалось, что у него проявляются навыки разведчика-шпиона. Во всяком случае, Сергею стало нравиться — подмечать что-либо за людьми — их повадки, привычки, человеческие слабости. Приходилось более тщательно выбирать место наблюдения. Детально прорабатывать пути подхода и отхода. Но было одно «но», с которым Сергей никак не мог решить что делать — Сергей не знал чем занять себя, если вдруг приходилось подолгу ждать. В ход шли: семечек, газет, кроссвордов, и даже пробы писать стихи:
«Как всем нам до боли знакома она — месть, месть, месть…
И сердце янтарная чаша без… дна… чужая вина… Какая херня!»
Но со стихами были сложности. Одним словом, ничего не помогало.
А еще, Сергей чувствовал некоторую неловкость от своей слежки. Словно шестое чувство подсказывало ему — что что-то ни так. Словно следил не он, а следили за ним. Сергей всячески пытался избавиться от этого ощущения, и не мог. И совершенно неистово корил себя за то, что заметил не сразу, что рядом присутствовал еще один человек, делающий тоже, что и он. Другой человек. Другой наблюдатель. Но только — умный и хитрый.
Он ни разу не проявился за все время, что Сергей гонялся за Могилевским. Где-то на уровне подсознания, Сергей чувствовал его незримое присутствие, которое смущало его, но недоразвитое чутье не позволило обнаружить его много раньше, чем он проявился сам.
Этим человеком оказался отец погибшего Голубева.
Двумя неделями спустя, как Могилевского выпустили под залог, он выследил Артура и совершил на него нападение. Отец Голубева хотел зарубить Могилевского топором прямо на ступеньках областного
суда. К тому моменту следствие длилось уже почти полгода. Могилевский был жив и здоров, и к тому же на свободе. Но, наверное, к счастью обоих, Сергей быстро бегал. Он добежал от автомобиля, сел в него и заблокировал двери. Разъяренного Голубева-старшего, вонзившего топор в капот дорогущей служебной иномарки, «успокоил» охранник. Мстителя сдали в милицию. Ему грозил срок и разгромный денежный штраф, за порчу чужого государственного имущества. Но вмешался Могилевский Вениамин Степанович.После этого нападения уголовное разбирательство стало стремительно сбрасывать обороты. Навязчивую Сережину мысль о мести совсем не представлялось возможным реализовать. Могилевский затаился. И тогда Сергей задумался о том, как сблизиться с ним:
«Как сблизиться с этим «автогонщиком»… Могилевским? — думал Сергей. Думая об этом, жизнь его приобретала, как ему казалось, какой-то осознанный смысл, обретала нужность и направленность. — Как познакомиться? Как стать его знакомым, приятелем, другом? Как попасть в его мажорный круг?» — не давали ему покоя многочисленные вопросы.
После аварии Могилевский стал еще более осторожен. Безусловно, это посоветовали адвокаты:
«Ни с кем не объясняйтесь, — говорили они. — Не пытайтесь ничего доказывать. И ни дай Бог, конечно, оправдываться! Лучше всего спрятаться… скажем так, на пару месяцев… пока все не уляжется и успокоиться… — и тут же поправлялись. — Пока, мы, тут все не устроим!»
«Спрятаться?.. Засунуть голову в песок! — негодовал Артур. Все внутри него сопротивлялось этому. — Нет!.. Нет и нет! Я же ни в чем не виноват!» — Сопротивлялся Артур, но все-таки внял требованиям адвокатов и отца.
Могилевский и так был осторожен после аварии, а теперь и вовсе стал держаться особняком. Стал замкнут, молчалив, почти не появлялся в обществе… Даже казался пуглив, и как резидент советской разведки в Германии, изобретал различные способы своего где бы то ни было появления. За тыл опасался очень серьезно. Возможно, адвокаты предупредили его и на этот счет. Могилевский не пренебрег советом и потому оглядывался. После дерзкого нападения отца Голубева, все же надо было признаться, было чего остерегаться и от других родственников погибших в аварии людей. Артур нервно оглядывался; делал это явно и открыто, — не маскируясь, как будто бы чувствуя притаившуюся угрозу, словно чувствовал приближение мстителя со спины… Нервничал. Оглядывался, озирался, выбирая опухшими глазами в людской толпе — неизвестного невидимого мстителя.
«Интересно, как долго это будет продолжаться? — думал в то время Сергей. — Того и гляди, сорвется!»
Но Сергей волновался напрасно, Могилевский не выдержал такой затяжной блокады. Не выдержали нервы. И вместо того чтобы залечь на дно — первое время Артур практически перестал появляться в обществе, он не смог долго изменять своим привычкам:
«Привычка — вторая натура!» — говорил Цицерон Марк Туллий, из Арпины.
Страх наказания, страх мести, исключение прежних увлечений для Артура было подобно смерти. Возвращение к прежнему образу жизни могло стать «спасительным» антидепрессантом. И не в силах отказаться от привычного образа жизни, Артур договорился с охранником отца, доплачивая ему за молчание.
Артур тайком стал встречаться с друзьями. По четвергам в кальянной «Сорок разбойников». Играл там в карты.
Встречался с миленькими барышнями в кофейне, на углу Мозаичной и Партизанской. Пил чай с чабрецом. Заигрывал и любезничал, словно и не было в его жизни аварии и трех убитых им людей.
Наблюдая за Могилевским, Сергей понял, что посещение кофейни было одним из элементов ухаживания, возможностью произвести впечатление на объект полового влечения. Несколько раз, Сергей наблюдал за Могилевским из-за соседнего столика. Но позже, предпочел находиться снаружи, потому как в кофейне порция чая «Greenfield» с чабрецом, стоила ему целых три пачки такого чая, будь они куплены в магазине. Кроме того, назойливые официантки, без конца предлагающие фирменные напитки своего кофейного ассортимента, от которых Сергей непременно отказывался, привлекая к нему излишнее внимание. Сергей сделал вывод, что вести наблюдение нужно на некотором удалении, позволяющем видеть все передвижения объекта, не приближаясь к нему слишком близко.