Убить мажора (антисоциальный роман)

Они замолчали.

— Я раньше никогда не испытывала оргазма… — вдруг тихо произнесла она. — Никогда, вместе с мужчиной. Только одна… Ни у одного мужчины не хватало терпения довести меня до оргазма… доставить мне его. Я думала, что я — холодная… неспособна почувствовать это…

— Ты не права, просто не один мужчина не ставил себе этой цели… — произнес Сергей, посмотрев на Манхеттен, — мы — эгоисты. Сложились некоторые стереотипы мнимой мужественности.

— Что это значит? — спросила Манхеттен. Сергей задумчиво вздохнул:

— Это значит, что некоторые вещи, которые мужчина может сделать для женщины, он считает зазорными. Осуждаемыми.

Мы многое не умеем делать друг для друга, а многое — просто не желаем делать. Не желаемое очень легко спрятать за неумением. Но, наверное, надо разговаривать об этом, чтобы что-то вышло. Направлять друг друга, подсказывать друг другу… В большинстве случаев — мы молчим, а не получая чего-то — обижаемся, списывая на невнимание партнера. Молчим — и обижаемся… Думаем, что партнер должен догадаться, почувствовать, заметить. Мы собственное тело, с трудом изучив, уверенно думаем, что у партнера должно непременно получиться.

— Но и это может быть, хорошим оправданием чьему-либо эгоизму? — спросила она.

— Может… — Сергей снова заглянул в ее глаза, — но тогда ты должна ее почувствовать — чужеродность… Обязательно!

Она, может быть, во взгляде, в ощущениях, в запахе…

— В словах?.. — добавила Манхеттен.

— В словах, ты, не узнаешь… в словах, — может быть, — ложь; тогда все окончательно запутается. Она может быть, в чувствах — в сердце, во внутреннем мире.

— Во внутреннем мире? Что это?

— Это моя квартира, — улыбнулся Сергей, — моя постель, мои объятья… Если ты вдруг перестала чувствовать стариковский запах этой «конуры», не замечаешь ее обшарпанных пожелтевших стен, — значит, — ты в моем внутреннем мире. Как Алиса в стране чудес. Все, что снаружи квартиры, вне меня — это мир внешний.

Знаешь, мне кажется… я чувствую, что ты делаешь меня сильнее… увереннее. Я уверен, что это из-за тебя. Рядом с тобой я себя чувствую совершенно другим… Я, чувствую свое природное начало, ощущаю свою мужскую природу. Свое место. Чувствую себя мужчиной. Защитником.

— Это что? Такой комплимент за секс? — улыбнулась она, — или ты исповедуешься?

— А что тебе больше нравиться? Откровение или комплимент?

— Мне? Комплимент! Только я хотела бы, чтобы комплимент был более женственным, романтичным… я же женщина — люблю ушками! Как кошка…

— Ах, вот как значит! Ладно… кошка… — возмутился Сергей. — Кошка — она! — он широко улыбнулся. Манхеттен замурлыкала, вжимаясь в плечо, запустив в него свои наращенные коготки и обвивая ногами тело Сергея. — Животное!

— Так что тебе понравилось? — осторожно спросила Манхеттен. — Что доставило тебе большее удовольствие?

— Все! — отрезал он.

— Нет, так не честно! Расскажи, что тебе нравиться особенно?

— Все! Мне действительно нравиться — все! Как ты прикасаешься ко мне, как гладишь, как натираешь меня маслом… особенно! А еще мне нравится, когда ты моешь мне голову.

— Сейчас ты вышел за рамки постели… меня интересует постель, и то, что происходит именно в ней!

— Но у нас это происходило не только здесь? А душ? кухонный стол? А что нравиться тебе?

— Мне… — Манхеттен сделала сладкую мордочку, и Сергей подметил, что она действительно, похожа на кошку, на рыжую кошечку. — Мне нравиться то, что ты делаешь со мной внизу…

— А тебе нравиться анальный секс?

— Фу!.. Какая гадость! Это же противно! — она сморщила свою кошачью мордочку и заулыбалась, как всегда, когда дело касалось какой-то шалости или разговор приобретал интимный и деликатный характер.

— А может быть, и нет…

— А-ах-х, ты!.. Ты… уже пробовал?

— Не пробовал… Древние индийцы, говорят: чем откровеннее секс, — не развратней, а откровенней, чем громче сигнализируешь об удовольствии человеческими звуками, — тем ближе ты к божественным существам. Когда мы занимаемся сексом, я чувствую что нахожусь где-то недалеко от них, словно слышу их голоса…

— Кайф!

— Что кайф?

— То, что говорят индийцы… то, что чувствуешь ты. Мне очень нравиться, то, как ты об этом говоришь. Словно мягко плывешь сквозь туман. Очень тихо.

— Кайф… — выдохнул Сергей.

— А я пробовала… Мне не понравилось…

— Что пробовала? — переспросил Сергей, в тот самый момент, когда Манхеттен резко отвернулась на другой бок, от него, и свернулась в кошачий клубок. Он обнял ее за плечи, вжимаясь в ее доброе тело своим, каждой клеточкой, и своей возбужденной плотью. — Ах, ты — бесты-ыжее живо-отное… — с игривым укором сказал Сергей.

— Знаешь, с тобою может быть по-другому… — призналась она. — Ты — добрый и мягкий. С тобой мне хорошо…

За окном громыхнуло. Что-то яркое озарило приглушенную комнату. Она выскочила из кровати и подбежала к окну. Стояла в нем обнаженная. В лунном свете, что заливался через окно и приглушенном освещении комнаты, ее голое тело было еще великолепней и прекрасней. В лунном свете и свете тусклого бра цвет ее кожи казался цветом позднего бронзового заката.

Сергей наслаждался. Ему трудно было выражать что-то словами: насколько он был влюблен в Манхеттен, насколько возбужден, хотя это уже не являлось для нее тайной. Ей нравилось, и она это делала каждый раз — пыталась его разговорить во время близости. Он говорил красиво и немного.

Он наслаждался молча. Она любовалась луной:

— Смотри, какая луна! Ты видишь, ее? Что там говорят самые романтичные… — французы, по поводу луны? Она растет? Или уменьшается?

— А что они должны были сказать? — переспросил Сергей.

— Не знаю… ты же разбираешься в винах, в посуде, во французских булочках, — произнесла она, повернувшись, и грациозно изобразила почтительный поклон французской маркизы. В обнаженном виде, это выглядело исключительно возбуждающе.

— Про луну значит?

— Угу… — нырнула она обратно в протянутые руки, прильнув к Сергею.

— На самом деле французы не такие романтичные, как о них пишут. Это достаточно чопорные и лицемерные люди, — меркантильные и циничные. Единственное, что по праву принадлежит им как романтикам, так это французский поцелуй…

…А про луну…

Про луну очень красиво говорят японцы. В это время, в Японии, как раз проходит древнейший японский праздник — «O-tsukimi» — любование луной. Японцы очень трогательны, многие японцы наслаждаются красотами природы, такова культура: «цукими» — любование луной; «ханами» — любование цветением сакуры. Японцы особенно восхищаются луной. У них это целая церемония. Чтобы любоваться ей, они собираются ночью, в середине сентября, — эта ночь — лучшая, чтобы смотреть на луну…