Убийства в стиле Джуди и Панча

– Ну, насколько я помню, – начал я, – он сказал, что теперь у меня не будет возможности заглянуть в дом Хогенауэра, или в большой письменный стол, или…

– В большой письменный стол. Ага. Вот оно. Он был очень расстроен, сынок, но ему не следовало допускать такую оплошность. В какой стол? Он клялся нам, что никогда не бывал в доме Хогенауэра и вообще никогда не разговаривал с Хогенауэром, за исключением того случая, когда Хогенауэр пришел к нему со своим предложением. Он даже сделал вид, что пытается вспомнить адрес Хогенауэра. Но откуда он узнал про большой письменный стол? Это слова человека, который побывал в гостиной Хогенауэра. Возможно ли (спрашивал я себя), что Чартерс узнал про большой письменный стол от сержанта Дэвиса, который заглянул в окно гостиной в доме Хогенауэра. Он, наверно, видел его и сообщил Чартерсу? Но ты смотрел в оба окна, Кен, и ничего не смог увидеть.

В тот момент, когда ты впервые сообщил об этом по телефону, я был, черт возьми, обеспокоен. Здесь была прямая связь: Чартерс тайно посещал Хогенауэра, а Хогенауэр – серьезный авторитет в области фальшивых денег… Обнаружил ли Чартерс, что значительная часть денег Уиллоби была настоящей, аккуратно спрятанной между фальшивыми купюрами? И пошел ли он к Хогенауэру, чтобы убедиться, так ли это? После этого визита, как я полагаю, совесть вынудила Хогенауэра объявить о том, что Чартерсу лучше не играть в такие игры, потому что на дознании Хогенауэр расскажет правду. И Чартерс решил заставить его замолчать.

И тут выходит на сцену Случайность, которая правит этим миром. Что меня сбило с толку, отчего я просто растерялся – так это история со светом, пропавшими книгами и перестановкой мебели. Битый час я ломал над этим голову. Если бы Хогенауэра нашли мертвым от яда, сидевшим в своем кресле как обычно, я бы не удивился. Но тут… Я все еще не исключал вероятности международных игр, в которых замешан Хогенауэр, и несколько строк на промокашке в кабинете Хогенауэра нисколько меня не успокоили. Вполне возможно, пришло мне в голову, что я ошибался в своих подозрениях относительно Чартерса. Я должен был в этом убедиться. И следовательно, Кен, несмотря на отвратительную погоду и все остальное, мне пришлось отправить тебя в Бристоль. – И Г. М. беззаботно рассмеялся. – Кен, господи, если бы ты только позвонил на десять минут позже!

– Почему на десять минут? – спросила Эвелин. – Что бы это изменило?

– Потому что я был бы уверен, – угрюмо сказал Г. М. – Проследи за ходом своих приключений, Кен, как ты описал их в следующем сообщении из Бристоля. Поговорив со мной из Мортон-Эббота, ты вышел из телефонной будки, развернул газету, чтобы снова надеть форму полицейского, – и на землю упала банкнота в сто фунтов стерлингов. Кто-то небрежно сунул ее в газету четырехдневной давности и оставил в подсобном помещении. Это означало, что банкнота была частью настоящих денег, это означало, что кто-то совещался с Хогенауэром по поводу фальшивок Уиллоби, и прежде всего это означало то, чтo, похоже, никому из вас не пришло в голову. А именно то, что консультация, вероятно, состоялась за несколько дней до текущих событий. Это означало, что лишь сам Чартерс мог совещаться с Хогенауэром, потому что Чартерс был единственным, у кого были деньги. Они были в его сейфе.

Стоун поднял руку.

– Подождите, – запротестовал он. – Но почему это не мог быть Серпос? Почему Серпос не мог стащить пару образцов из сейфа – там, знаете ли, было много банкнот, так что Чартерс не заметил бы пропажи, – и почему Серпос не мог отнести это Хогенауэру для проверки?

Г. М. моргнул, глядя на него.

– Суть этого дела в том, – сказал он сдержанно. – что виновный должен был получить вердикт по всей партии, по целому мешку – иначе нет смысла. Там были настоящие деньги и фальшивые. Если ты возьмешь несколько образцов, что это даст? Эта банкнота настоящая? Нет. А та банкнота? Да. И ты не знаешь, на каком ты свете.

Я ясно выражаюсь? Серпос не мог взять деньги из сейфа без ведома Чартерса. Никто, никто во всем этом деле не мог этого сделать, кроме самого Чартерса. И никто другой не мог отнести деньги Хогенауэру. Если деньги были переданы Хогенауэру, это единственное, что доказывает вину Чартерса. Гори оно все огнем…

– Нет, черт возьми! – сказал Стоун и махнул рукой. – Не останавливайтесь, продолжайте.

– Хм. Итак. Хорошо, с этого момента следите за приключениями Кена. Они сами по себе весьма любопытны. Он отправляется на железнодорожную станцию Мортон-Эббота – и натыкается на Серпоса.

И теперь становится очевидным, что Серпос не консультировался с Хогенауэром. Он полагался на собственные знания, считая, что добрых две трети этих денег были настоящими. Конечно, он мог бы сказать Чартерсу: «Вот! Вы всем объявили, что все это подделка. Как же! Так что отдайте мне мою долю, или я обо всем расскажу в полиции». Но это не устраивало Серпоса. Он хотел получить все. Прелесть его плана заключалась в том, что он считал его совершенно безопасным. Во-первых, он сомневался, хватит ли у Чартерса наглости натравить на него копов. Во-вторых, даже если бы Чартерс это сделал и даже если бы его поймали – что ж, он все равно был в безопасности, потому что мог бы шепнуть Чартерсу: «Вы не смеете преследовать меня в судебном порядке, в противном случае я расскажу правду об этих деньгах». Итак, он сбежал, забрав все деньги, хорошие и плохие, потому что они были разложены по пачкам и у него не было времени отделять овец от козлищ.

– И вот незадача! Для него, вероятно, это было ужасным потрясением, когда на платформе станции Мортон-Эббота он внезапно обнаружил, что на него надвигается полицейский (в лице Кена), а из толпы кричат, чтобы тот остановил человека, который ограбил начальника полиции. А он как раз и был тем человеком, который ограбил начальника полиции!

Серпос – довольно импульсивный парень, знаете ли. Он потерпел крах. Но держался стойко. Его поймали, тем не менее сдаваться он не хотел. Он стал слезно просить отвезти его обратно, умолял, и все это время в уголках его глаз мелькал хитрый огонек. «Чартерс никогда не посмеет. Дайте мне шанс поговорить с Чартерсом, он никогда не осмелится. Я еще получу часть этих денег». Это было превращение номер один.

Превращение номер два произошло через две минуты, когда он внезапно обнаружил, что Кен – полицейский не больше, чем он сам – священник. И тогда с Серпосом произошла очередная метаморфоза. И он уже ни за что не хотел отказываться от того, от чего так жаждал избавиться минутой раньше. Потому что он решил, будто Кен…

– Член банды Уиллоби, – продолжила Эвелин.

– Ага. Это обстоятельство также должно было… э-э-э… подсказать вам, что Серпос ничего не знал про фальшивые деньги. О-о-о, нет, ребята. Он прекрасно знал, чтo у него с собой, знал с самого начала.

Кен очень предусмотрительно затолкал его в уборную, и начался следующий этап приключений. Бах! И Кен встречает парня, – рука Г. М. мелькнула у моего уха и опустилась на плечо Стоуна, – который сообщает, что Л. мертв. Но стал ли ты, сынок, после этого сомневаться в рассказе Чартерса? Нет. Какие были доказательства – еще раз зададим этот вопрос, – что Хогенауэр когда-либо делал предложение дать информацию насчет Л.? Заявление Чартерса – это все. Было ли оно адресовано кому-либо еще? Нет. Звучало ли оно само по себе правдоподобно? Нет. Были ли прямые доказательства того, что оно не могло быть сделано? Да. Но это не заставило тебя с подозрением отнестись к Чартерсу, зато это заставило тебя с подозрением отнестись к Стоуну.

К тому времени, когда Кен порезвился в отеле «Кэбот» и узнал про свет-запонки-пропажу-книг, я и сам уже начал кое-что понимать. И к тому времени, когда Кен позвонил со своим вторым отчетом, я привел все в должный порядок. Пока что мне доставались только тумаки. Я был клоуном в шоу «Панч и Джуди»: каждый раз, стоило мне высунуть голову, кто-нибудь бил по ней дубинкой. И зрители ревели от смеха. Но помните, ребята: в шоу «Панч и Джуди» выживет только клоун. Я к этому привык. Никто меня не ценит. Эх…