Убийства в стиле Джуди и Панча

– А-а-а! Чем? Если он пришел не подготовленным, то чем?

– А как насчет бромистого аммония? Те же кристаллы, и здесь наверняка должна быть бутылочка с ним. А как насчет обычной поваренной соли? У меня есть идея, – произнес Г. М., – анализ этого контейнера дал бы интересные результаты.

– Чушь собачья! – сказала Эвелин.

Тем не менее речь Г. М. произвела на нее впечатление. Мерривейл продолжал равномерно постукивать карандашом по черепу, и этот стук начинал действовать мне на нервы. Я знаю, что это наверняка действовало на нервы и Серпосу. С тех пор как Стоун начал читать эти записки, Серпос не произнес ни слова. Действие виски закончилось, его нервы были обнажены, длинная шея без воротничка придавала ему вид клерикального динозавра, а глаза начали слезиться. С той секунды, как я заговорил, было понятно, что он узнал меня и наблюдает за мной.

Тук, тук, тук – сонно постукивал карандаш Г. М., – тук, тук, тук.

Дождь ослабевал, но его шум был по-прежнему отчетливо слышен.

– Следующая записка, – сказал Г. М.

– Я отказываюсь это читать, – отрезал Стоун.

– Отказываетесь читать? Вот еще! Почему?

– Потому что это возмутительно! – Стоун встал на свои короткие ноги, держа газету за спиной и согнув руку, от недосыпания и напряжения он выглядел бледным. – Потому что это возмутительно, вот почему. Меня обвиняют…

– В убийстве, сынок?

– А? О, черт возьми, нет! Вы же не думали?.. – Стоун остановился. – Нет. Но из этого следует, что моя история о смерти Л. – ложь, что Л. не мертв, что Л. и совершил эти убийства…

– А что вы сами думаете? – мягко спросил Г. М.

Тук, тук, тук – по полированному черепу, – тук, тук, тук.

Когда Стоун снял пенсне, на переносице стала видна красная отметина. Он потер глаза, затем вернул пенсне на место. После этого он обошел стол за спиной Г. М. и остановился перед креслом Серпоса. Его помятый белый костюм выглядел таким же тусклым, как и рассвет, проникавший в окна. Он стоял перед креслом Серпоса, и они смотрели друг на друга.

– Я думаю, это ваш человек, – сказал Стоун.

– Разве? – спросил Серпос, изучая его.

– Я записал это некоторое время назад, – продолжал Стоун, – и, когда этот молодой человек кое-что сказал, у меня появилось предчувствие, которое, как я знал, меня не обманет. Вот почему я спросил вас, могу ли я добавить кое-что к своему объяснению, понимаете меня? Я не буду вам этого читать. Я расскажу.

Я из Штатов. Уиллоби – это по моей части. Я слышал о Наличке Уиллоби. Но никогда с ним не сталкивался. И когда этот молодой человек стал говорить о своих привычках обращаться с деньгами, я вспомнил кое-что еще. Я вспомнил фальшивомонетчика по имени Шелл Филдс, который работал на Ближнем Востоке около шестидесяти лет тому назад. Он управлял фабрикой по производству фальшивых денег. У него была банда, которая помогала ему распространять подделки. Он никому не доверял. Ему нравилось держать деньги под рукой. И поэтому он придумал схему, как сделать так, чтобы никто из его собственной банды никогда не узнал, где он хранит свои деньги, и чтобы полиция никогда этого не узнала, если они его схватят. Он спрятал свои деньги в таком месте, где никто на этом свете не стал бы их искать,

Он спрятал их на своей собственной фабрике по производству фальшивок.

Понимаете? Как в старом рассказе По, как-он-там-называется? Самое очевидное место. Деньги, сложенные стопкой у стены и выставленные на всеобщее обозрение прямо в берлоге фальшивомонетчика…

Он брал, например, пачку двадцатидолларовых купюр. Или пятидесятидолларовых купюр. По двадцать в пачке, перевязанных лентой. Первые три – фальшивки, с каждой стороны пачки, как бутерброд. Никто не стал бы искать дальше, увидев, что это подделки. А внутри сэндвича – четырнадцать настоящих купюр. Это то, что делал Уиллоби прямо здесь, в Англии. Вы были единственным, кто раскусил его.

Впервые выражение лица Серпоса стало меняться. Возможно, тусклый рассвет оставил на нем свой отпечаток, но я не думаю, что дело было только в этом. Стоун говорил с прежней напряженной отчетливостью, но теперь уже быстро и нетерпеливо. Когда Стоун повернулся к Г. М., то показалось, что свет от лампы над письменным столом, падая на его лицо, на все наши лица, был неестественно ярким.

– Нет, это неправда, – сказал Стоун. – Вы тоже его раскусили. Вот почему вы спросили Серпоса, знал ли он, что деньги фальшивые. Он бы не украл их, если бы они не были настоящими. Он думал, что они настоящие. Но ему надо было в этом убедиться. Итак, Серпос ищет подтверждения. Господи, неисповедимы пути твои! Он берет образцы банкнот, тайком достает их из сейфа и относит отличному специалисту в этой области – Хогенауэру. Хогенауэр говорит ему, что деньги подлинные. Но Хогенауэр слишком честен. Он мечется, как кот на крыше при пожаре, из страха, что полиция вышвырнет его из страны. И в конце концов Хогенауэр собирается снискать расположение полиции, рассказав правду об этих деньгах, подлинных и фальшивых. – Стоун остановился и пожал плечами. – Вот почему, – добавил он, – наш друг Серпос должен был убить его.

Сквозь шум затихающего дождя мы уловили новый звук: это была тишина. Даже Г. М. перестал стучать карандашом по черепу. Стоун повернулся к нему.

– Вы согласны со мной, – сказал Стоун, – не так ли?

– Я? – переспросил Г. М. и нахмурился; казалось, он очнулся от дремоты. – О да. Более или менее. Я имею в виду, я согласен со всеми вами, за исключением одного пункта.

Тут Серпос, словно на пружине, поднялся со стула. Он вытянул руки перед собой, и явное изнеможение отпечаталось на его лице.

– Вы никогда не сможете доказать, что я это сделал, – произнес он. – Никто не сможет этого доказать. Это неправда. Вы недоумки, чудовищные недоумки, неужели вы не понимаете, кто на самом деле это сделал? Я расскажу вам об этом. Мне все равно. Я…

Где-то в доме послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась, и вошел сержант Дэвис.

– Сэр, – сказал он и запнулся. – Сэр, что-то не так… Там…

– Правда, сынок? – тихо произнес Г. М. – Не волнуйся, ну же!

– Полковник Чартерс, сэр. Горничная… я не знаю… горничная сказала мне, что он сел в машину – и уехал непонятно куда более получаса назад с миссис Чартерс, взяв какие-то вещи.

Эвелин бросилась к столу и подняла листок, исписанный синим карандашом рукой Г. М. Мне кажется, хотя я не уверен в этом, что она стала читать вслух, но слова всплывают у меня перед глазами, будто я прочитал их сам.

Ты убийца, Чартерс. Ты должен это услышать, потому что ты не понимаешь намеков и потому что я хочу, чтобы ты убрался отсюда восвояси. Говорят, отравление – самое подлое и низкое преступление с точки зрения закона, но, прости меня Бог, Чартерс, я не могу так поступить со старым другом. Разве ты не понимаешь, что они выйдут на тебя завтра утром, как только у них будет возможность взглянуть на эти «фальшивые» деньги, которыми до сих пор распоряжался только ты сам? Я не могу их остановить. Но я могу дать тебе час на то, чтобы смотаться отсюда подальше. У тебя будет час, но, если ты перережешь телефонные провода и выведешь из строя машины, у тебя будет больше времени. Кроме того, ты не такой уж негодяй, Чартерс. Ты не стал вешать преступление на живых людей, которые могли бы пострадать, хотя это было легко… Что ж, бывали истории и похуже… И кто знает, что ждет нас в будущем.

Г. М.

Дождь прекратился. В причудливом и переменчивом свете утра слабый отблеск солнечного света появился над морем и скользнул по комнате. И можно было расслышать гул прибоя. Г. М. сидел, прикрыв глаза рукой, и, когда мы заговорили с ним, он не убрал ее.

– Он умный человек, – сказал Г. М. – Надеюсь, мы его больше не увидим.

Глава двадцатая «И Йорис сказал…»

Дорога все время петляла по зеленой холмистой шахматной доске полей. Дождь кончился, но воздух все еще был насыщен влагой, и солнечный свет играл в мокрой листве. «Ланчестер» Г. М. с ревом мчался вперед. Мы вынырнули из тумана в половине седьмого: Эксетер, Хонитон, Чард, Йовил, Шерборн…

Колокольная в Мехельне грянула медь, И Йорис сказал: «Еще можно успеть!» [18]

Был огромный риск, что мы опоздаем. Я размышлял, сидя за рулем «ланчестера». Это было не просто расстояние от Торки до Лондона. Несмотря на узкие дороги и крутые повороты, стрелка спидометра постоянно колебалась между пятьюдесятью и шестьюдесятью милями. Такая скорость позволит нам пробиться сквозь пробки в Лондоне, решил я, добраться до наших домов, переодеться и к половине двенадцатого быть в Вестминстере.

18

Из стихотворения Р. Браунинга (1812–1889) «Как привезли добрую весть из Гента в Ахен» (пер. М. Гутнера).