Убийство деда Мороза

На лестнице послышались шаги. Маркиз де Санта Клаус, неотразимо аристократичный в своем темном костюме, пересек зал в наступившей полной тишине.

— В котором часу обед?

— Когда пожелает господин маркиз.

— Скажем, в половине восьмого?

— В половине восьмого все будет на столе, господин маркиз. Дозволено ли осведомиться у господина маркиза, одобряет ли господин маркиз эльзасскую кухню? Мы с женой оба эльзасцы. Жена из Рибовилле, а я из Фальсбура. Я четыре года проработал в «Мезон-Руж», в большом отеле на площади Клебера в Страсбуре. Господин маркиз, вероятно, знает этот отель?

— Нет, — ответил маркиз. — Но это безразлично. Вы уж расстарайтесь!

— Надеюсь, господин маркиз останется доволен.

Копф придал лицу самое сладкое выражение, он расшаркивался, перекидывал салфетку из руки в руку, его широкая багровая физиономия расплылась в улыбке.

Маркиз направился к выходу. Копф забежал вперед и распахнул перед ним дверь.

Потом воскликнул:

— Видел, мясник? В гостинице «У святого Николая-батюшки» знают, что такое хорошие манеры. Тут умеют принять человека!

Хаген ухмыльнулся:

— Хорошие манеры! Скажешь тоже! Уши вянут слушать. Дай-ка мне лучше еще кружку пива. Что ты сготовишь этому разборчивому маркизу на обед? Давай я тебе хоть кусок говяжьего филе принесу.

Маркиз де Санта Клаус прогуливался по городку. Его очаровал живописный лабиринт кривых улочек, вымощенных неровным булыжником и застроенных низкими оштукатуренными домиками, многие из которых, как дом фотографа Гаспара Корнюсса, словно парили над улицей, опираясь на каменные стены, окаймлявшие мостовую.

Маркиза восхищала любая подробность: погреба перед входом в каждый дом, закрывавшиеся двумя толстыми железными или деревянными дверцами; длинные коридоры, начинавшиеся прямо от порога и прорезавшие дома насквозь, так что можно было разглядеть садики, в которые они упирались; решетчатые ставни, средняя часть которых представляла собой ряд подвижных железных пластин, укрепленных на карнизе.

Какой-то старик работал, склонясь над верстаком в глубине мастерской, заваленной пихтовыми кругляками. «Должно быть, делает сабо», — подумал маркиз. Но он ошибся. Мастер вырезал из дерева лошадку.

На Козлиной улице в одном из окон были вывешены куски мяса: здесь торговал прямо у себя дома мясник Матиас Хаген, если только он не сидел за кружкой пива в заведении Копфа.

Маркиз заглянул в просвет между двумя частями говяжьей туши и осмотрел комнату. Он заметил женщину, которая помешивала в чане, до краев полном воды, сотни синеватых глаз. «Тьфу! — сказал он себе. — Ну и стряпня! Под каким соусом эти люди собираются готовить бычьи глаза?»

Но тут же он понял свою ошибку. Жена мясника промывала не бычьи глаза, а только что покрашенные стеклянные шарики.

И так везде. Человек с увеличительным стеклом в глазу, возившийся с деталями часов, был не часовщик: пружинки и зубчатые колесики были ему нужны для заводных кроликов, уток, механических кукол и всевозможных игрушечных автоматов. Другой, корпевший над ружьями и пистолетами, вовсе не был местным оружейником: его ружья и пистолеты стреляли каучуковыми стрелами и горохом. Женщина, расчесывавшая шерсть и конский волос, была никакая не набивщица матрасов: шерсть и конский волос превращались у нее в руках в руно для игрушечных барашков на колесиках. Другая, проворно нанизывавшая на нитку жемчуг, рубины, топазы, не имела никакого отношения к ювелирному промыслу: камешки стоили три франка килограмм и шли на ожерелья для кукол.

Еще одна, окруженная румяными малышами, которых она наряжала в распашонки, вовсе не была матерью многочисленного семейства: ее малыши были целлулоидными пупсами. На улице Трех Колодцев, сидя у окна между двух клеток, в которых прыгали канарейки, Катрин Арно кроила и шила из ярких лоскутков мундиры для деревянных солдатиков.

Весь городок промышлял изготовлением игрушек. В пятистах метрах от Мортфона расположилась фабричка, принадлежавшая мэру, г-ну Нуаргутту. На этой фабричке были только конторы, мастерские окончательной отделки и сборки сложных игрушек, а также экспедиция. Работали почти все по старинке, на дому. Людям так больше нравилось. Но от их копошения, особенно в сумерках, на наблюдателя веяло такой призрачностью, что маркиз де Санта Клаус, заметив крысу в водосточном желобе, а потом жабу, скакавшую вдоль церковной стены, с улыбкой спросил себя, что это — живая крыса и живая жаба или заводные игрушки, ускользнувшие из рук ремесленника?

Однако перед церковью знатный португалец обратился к более практическим мыслям, окинул здание совсем другим взглядом, и в голову ему пришли самые банальные соображения: «А, вот куда забрались афиняне! [6] Ладно, завтра увидим. А теперь пойдем поглядим, что там настряпал этот старый хрыч папаша Копф!»

Обед был великолепен: пюре из белой фасоли, дичь «кокотт», жареное мясо «Мак-Магон», салат, фрукты, благородное рибовильское вино и сохранившее вкус свежего плода амершвирское, а затем водка, настоянная на малине.

6

Здесь иронически: попы, церковники. Намек на евангельскую цитату:

«Афиняне! По всему вижу, что вы особенно набожны».

(Деян)

В начале трапезы гость принялся расспрашивать хозяина о местных обычаях и традициях, о былях и легендах. Разумеется, разговор зашел о Золотой Руке короля Рене. Маркиз не скрыл, что питает особый интерес к этому исчезнувшему ковчегу и даже признался Копфу, что собирается сам заняться поисками с помощью весьма чуткого прибора, именуемого детектором. Этот прибор, оказываясь в непосредственной близости от места, где зарыто золото, чувствует притяжение благородного металла и сигнализирует о его присутствии. Копф перечислил маркизу те места в городе, где, по мнению горожан, которого не поколебали ни годы, ни безуспешность поисков, могло быть зарыто сокровище: аббатство в Гондранже, замок Ла Файля и два-три подвала на Рыночной улице. Кроме того, Копф продекламировал ему загадочное двустишие:

Пастушья звезда, ты близка и низка.Скажи, где лежит Золотая Рука!

Португалец старательно переписал этот стишок в свою записную книжку.

Посреди обеда маркиз внезапно словно утратил дар речи. Не то чтобы он раскаивался, что чрезмерно разболтался, но поддерживать разговор ему стало неудобно: он опасался уронить свое дворянское достоинство. Язык у него заплетался, пары рибовильского и амершвирского туманили мозг и порождали в нем прекрасные видения, не имевшие никакого отношения к Золотой Руке короля Рене. Маркиз глупо улыбался и прилагал мучительные усилия, чтобы усидеть на стуле: веки у него слипались. Временами он уже переставал различать выпивох, сидевших в глубине зала; в глазах у него двоилось.

Он встал и собрал все силы, чтобы дойти до двери не споткнувшись.

— Поездка немного меня утомила, — признался он служанке, которая с лампой в руках шла впереди него по коридору.

На лестнице он почувствовал, что ноги его не слушаются, но вовремя успел вцепиться в перила.

«Черт побери, маркиз! — сказал он себе. — Держись, чтоб тебе провалиться! Что сказал бы о вас ваш высокородный отец, герцог де Санта… Санта Крус? Санта… Как бишь там дальше? Вот я уже забыл, как меня зовут. Час от часу не легче».