Убийство на Аппиевой дороге

– Неужели прошло уже четыре года после суда над Марком Целлием? – спросила Бетесда, осторожно дуя на ложку с горячей кашей.

– Да, почти.

– И подумать только, за всё это время мы ни разу не видели Клавдию.

– Вообще-то, ничего удивительного; нам ведь не приходится вращаться в высшем обществе. Хотя, кажется, она всё это время не часто появлялась на людях. История с судом не прошла для неё бесследно. Она показалась мне совершенно другой женщиной.

– Правда? А мне вот показалось, что она довольно-таки демонстративно пригласила тебя в дом своего брата – так, чтобы ты почувствовал, что тебя отличили. Ей что-то от тебя нужно.

– Да будет тебе, Бетесда, она просто не помнила себя от горя.

– В самом деле?

– Говорю же, она с трудом удерживалась, чтобы не разрыдаться в голос.

– Ну, рыдать – это одно. А не помнить себя от горя – другое.

– Не понимаю.

– Нет? Ешь осторожнее, Диана. Каша ещё горячая. Смотри, не обожгись.

Рассеяно кивнув, Диана проглотила полную ложку.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я ничуть не сомневаюсь, что она в горе из-за смерти брата. Все знают, как они были близки – по крайней мере, так считалось. Да ещё он погиб такой ужасной смертью, судя по ранам. Ужасно! – Бетесда помешала кашу в тарелке. От тарелки поднялся пар.

– Но что?

Диана кашлянула.

– Думаю, мама хочет сказать, что… - Они переглянулись и обе согласно кивнули. – Эти её носилки и охрана... Да ещё и с главного входа. Да, так и есть.

– На что это вы намекаете?

– Ну, хотя бы… - Бетесда снова зачерпнула ложкой кашу, осторожно попробовала и, решив, что каша успела достаточно остыть, проглотила. – Ты говорил, что кроме главного входа, есть ещё боковая дверь, через которую вы и вошли.

– Да.

– И оба входа ведут в главную переднюю?

– Верно.

– Так вот, не знаю, как Клавдия, но если бы я не помнила себе от горя, у меня духу не хватило бы показаться всей этой толпе. Я постаралась бы сделать так, чтобы меня никто не видел. Клавдия вполне могла проскользнуть в дом незаметно. Просто войти через ту самую боковую дверь. Что мешало им всем троим – ей, Метелле и Аппию - сойти с носилок у подножия лестницы, подальше от толпы, подняться к входу и спокойно войти в дом? Их никто бы даже не заметил.

– Да, пожалуй, она могла бы.

– Вместо этого, - подхватила Диана, - она велит целой армии рыжих великанов-гладиаторов расчищать путь в толпе и едет сквозь толпу в своих носилках с занавесями в красно-белую полоску, которые в Риме знает любая собака.

– Так, чтобы её появление уж точно все заметили, - кивнула Бетесда.

– И долго потом о ней говорили, - закончила Диана.

– И к чему вы клоните? – спросил я, переводя взгляд с одной на другую.

– К тому, папа, что Клавдия хоть и была охвачена горем, но себя при этом очень хорошо помнила.

– Именно, - подтвердила Бетесда. – И точно разыграла своё появление.

– Вы просто не были там. Вот если бы вы сами увидели всё это отчаяние, всё горе…

– Чем драматичнее, тем лучше, - отвечала Бетесда. – Пойми меня правильно, я нисколько не сомневаюсь в её горе; но горе не помешало ей выставить себя напоказ. Она прекрасно понимала, что не сможет появиться перед всеми рядом с телом брата, когда его покажут толпе – это право его вдовы, Фульвии.

– Вот почему Клавдия решила напомнить о себе единственно возможным способом – пышно обставив своё появление.

– То есть, вы считаете, что она элементарно работала на публику, лишь бы отодвинуть невестку на второй план.

– Вовсе нет. – Бетесда нахмурилась, явно раздосадованная моей непонятливостью. – Она претендовала лишь на то, что принадлежит ей по праву.

– На сочувствие толпы, на ту долю участия, которая, как она полагает, ей причитается – ведь это и её горе, - пояснила моя дочь.

– Понимаю, - сказал я, отнюдь не уверенный, что действительно понимаю. – И раз уж речь зашла о демонстративностьи, мне сразу же бросилась в глаза нарочитость в поведении Фульвии.

– Нарочитость? – переспросила Бетесда.

– Нарочитость, папа?

– Я же говорил: в доме она вела себя совершенно бесчувственно, даже когда они с Клавдией заспорили, надо ли обмывать тело, и Фульвия заявила Клавдии, что это не её дом и не её муж. А потом, перед толпой, Фульвия вдруг начинает вопить, да так, что кровь стынет в жилах!

– Но где же нарочитость, папа?
– Жена и дочь глядели на меня с совершенно одинаковым выражением недоумения, и у меня шевельнулось подозрение, что они меня просто разыгрывают.

– Я всегда считал, что отдаваться горю женщина может лишь дома, в своём кругу, а на людях должна проявлять сдержанность. А не наоборот.

Бетесда и Диана недоумённо переглянулись.

– Какой же в этом смысл?

– Причём тут смысл, дело в чувствах…

– Муж мой! – Бетесда укоряюще покачала головой. – Разумеется, Фульвия не хотела отдаваться горю в присутствии тебя, постороннего человека, в обстановке своего дома. Она повела себя с достоинством – так, чтобы её мать могла гордиться ею; чтобы её дочь раз и навсегда поняла, что значит быть сильной; чтобы поставить на место золовку с её рыданиями. И чтобы покойному мужу не в чём было её упрекнуть – раз уж вы, римляне, верите, что лемур умершего некоторое время пребывает рядом с его телом. Так что она повела себя как нельзя более достойно.

– Но толпа снаружи – совсем другое дело. Фульвия хотела всколыхнуть, взбудоражить толпу – так же, как будоражил толпу её муж. Вряд ли она добилась бы этого, стоя рядом с телом молчаливая и бесчувственная, как истукан.

– То есть, по-твоему, это было специально сыграно?

– Специально – да. Сыграно – ни в коем случае. Она просто выбрала наиболее правильное время и место, чтобы дать выход обуревавшему её горю.

Я покачал головой.

– Не уверен, что в ваших словах есть какой-то смысл. Обмозгую-ка я лучше, что там замышляли политиканы в первой комнате.

Бетесда и Диана разом пожали плечами в знак того, что предмет нисколько их не занимает.

– Политики обычно слишком примитивны, чтобы их замыслы были интересны, - заявила Бетесда. – Само собой, я могу ошибаться насчёт Клавдии и Фульвии. Ведь я там не была и могу судить только с твоих слов.

Я поднял бровь.

– Неужели я такой уж никудышный наблюдатель? Меня, если ты помнишь, называют Сыщиком.

– Весь фокус в том, - продолжила жена, пропустив моё замечание мимо ушей, - что никогда нельзя ручаться, что у человека на уме. Особенно когда речь идёт о таких женщинах, как Фульвия и Клавдия – они ведь не какие-нибудь простушки. Кто может знать, что они на самом деле думают, чувствуют? И чего хотят? – Бетесда обменялась долгим взглядом с Дианой, и обе поднесли ложки ко рту, но тут же опустили их, потому что вошёл Белбо.