Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен?

— Троэльс…

— Это всего лишь один человек. И пока он только подозреваемый, ему еще даже не предъявили обвинение. Даже если он в самом деле преступник, это ничего не говорит о других ролевых моделях нашей программы. Они столько трудились, столько всего сделали. Я не позволю, чтобы их оклеветали.

— Прекрасные слова! — крикнула она в ответ. — Надеюсь, они помогут тебе, когда мы проиграем.

— Это не слова, это мои убеждения. Я должен делать то, во что верю…

— Мы должны победить, Троэльс. А иначе кому какое дело, во что ты веришь.

Он был в бешенстве. И жалел, что не выплеснул хотя бы часть эмоций на Лунд, пока та наблюдала за ним огромными сияющими глазами, жуя бутерброд и прихлебывая молоко.

— Мы в долгу перед ними. Они днями и ночами возятся с этими подростками, решают проблемы, душу вкладывают. Работают так, как тебе и не снилось. И мне тоже. — Он отыскал на столе подшивку, бросил ей. — Наша программа эффективна! У нас есть статистика. Есть доказательства.

— Пресса… — начала она.

— К черту всю эту прессу!

— Они растопчут нас, если это сделал он! — Она встала, подошла к нему, обняла. — Они уничтожат тебя. Как уничтожили твоего отца. Это политика, Троэльс. Оставь красивые слова для речей. Если мне придется залезть в грязь, чтобы посадить тебя в кресло мэра, я залезу в грязь. Это моя работа, за которую ты мне платишь.

Хартманн отвернулся, посмотрел за окно, в ночь.

Ее рука коснулась его волос.

— Поедем ко мне, Троэльс. Там мы обо всем поговорим.

Краткое молчание повисло между ними. Миг нерешительности, миг сомнения.

Потом Хартманн поцеловал ее в лоб:

— Тут не о чем говорить. Мы будем действовать, как запланировали. Все как решили: плакаты, дебаты, программа интеграции, ролевые модели. Ничего не меняем.

Ее глаза были закрыты, пальцы сжимали бледные виски.

— Тот чиновник, что принес тебе личные дела учителей… — произнес Хартманн, собираясь уходить.

— Да?

— Найди окно в моем расписании. Завтра. Хочу поговорить с ним.

Суббота, 8 ноября

Лунд прикалывала к доске фотографии Кемаля и слушала Майера, который зачитывал то, что сумел узнать. В кабинете десяток сотрудников отдела, Букард во главе стола, на ногах.

— Родился в Сирии, в Дамаске. Семья бежала из страны, когда ему было двенадцать лет. Его отец — имам, часто посещает копенгагенскую мечеть.

Майер оглядел присутствующих.

— По-видимому, связи с родней Кемаль не поддерживает. С их точки зрения, он слишком западный — жена-датчанка, нерелигиозен. После школы и службы в армии стал профессиональным военным.

На фотографии — Кемаль в синем берете, с широкой улыбкой на лице.

— Потом поступил в университет, получил диплом. Работает школьным учителем семь лет. Два года назад женился на коллеге. В гимназии пользуется популярностью. Уважаем…

Букард перебил его, нахмурившись:

— Не выглядит он как человек…

— Он уже был обвинен в домогательстве, — сказала Лунд. — Правда, тогда никто не поверил в его вину.

Шеф по-прежнему сомневался.

— Что говорит девушка? — спросил он.

— Мы не можем с ней связаться. Она путешествует где-то в Азии.

Майер поднял для всеобщего обозрения пакет с пластиковым хомутом:

— Лунд нашла это в квартире Кемаля. Точно такой же хомут использовал убийца девушки.

— И у вас еще эфир, как я понимаю, — добавил Букард. Он почесал круглую голову. — Эти хомуты очень распространены, ими многие пользуются. Эфир… Не знаю. Мне кажется, этого недостаточно.

— Мы проверяем его алиби, — сказала Лунд. Она вскрыла один из пачки запечатанных конвертов. Фотографии Нанны. — Эти снимки нужно показать во всех гостиницах города. Она бывала как минимум в одной из них.

— За Кемалем установить наблюдение, — решил Букард. — Так, чтобы мы знали, чем он занят. Но поделикатнее. Сегодня похороны, не надо лишний раз тревожить семью. — Шеф обвел глазами-бусинами стол с фотоснимками. — Им и так нелегко, не будем усугублять.

Через двадцать минут Лунд и Майер уже беседовали со Стефаном Петерсеном — приземистым сантехником на пенсии, у которого тоже был дачный домик на окраине Драгёра.

— У меня двенадцатый номер. А у него четырнадцатый. Вот через годик отстроимся, и можно будет жить здесь безвыездно, — поделился он гордостью за свою собственность. — С соседями, правда, не повезло. Но все равно это отличное место.

Майер спросил:

— Что было в пятницу? Вы видели, как приехали Кемаль с женой?

— О да. — Внимание Петерсена было целиком направлено на Майера. Он предпочитал говорить с мужчиной. — Часов в восемь или девять, я думаю. А потом я еще кое-что видел. — Он был весьма доволен собой. — Это потому, что я курю сигариллы. — Петерсен вытащил пачку маленьких сигар. — Вы не против, если я закурю?

— Еще как против, — рявкнул на него Майер. — Уберите это. Что вы видели?

— Курите, если хотите, — сказала Лунд, вынула из сумочки зажигалку и щелкнула ею, поднося к Петерсену.

Толстяк-сантехник ухмыльнулся и закурил.

— Вот я и говорю… Я курильщик. Но моя хозяйка в доме не разрешает курить. Потому-то я и сижу в своем патио. И в дождь, и в снег. У меня там навес сделан.

Лунд улыбнулась ему.

— Араб вышел из дома. И уехал.

— Вы имеете в виду Кемаля?

Он удивленно посмотрел на Майера, взглядом спрашивая, уж не тупая ли эта дамочка.

— В котором часу это было? — спросила Лунд.

Он задумался, выпустил облако вонючего дыма.

— После сигариллы я посмотрел прогноз погоды, значит было где-то полдесятого.

— Вы заметили, когда его машина вернулась?

— Я не сижу на улице всю ночь. Но на следующее утро машина была на месте.

Она поднялась, пожала его руку, поблагодарила.

Когда сантехник ушел, Майер стал вышагивать по кабинету, словно показывая, что это его кабинет.

Лунд прислонилась к стене и молча наблюдала за ним.

— Зачем жена Кемаля солгала о том, где находился муж? — наконец нарушила она молчание.