Уцелевший

Я начал пользоваться декоративной косметикой, чтобы скрыть прыщи, которые у меня от лаураболина. Кто-то из команды поддержки достал мне рецепт на ретин-А, чтобы вылечить прыщи.

От облысения меня натирали рогейном.

Все, что мы делали, чтобы избавиться от побочных эффектов, вызывало свои побочные эффекты, от которых надо было избавляться. Мы от них избавлялись, а потом избавлялись от новых побочных эффектов. И так — без конца.

Представьте историю Золушки, где герой смотрится в зеркало и не узнает себя. Каждое слово, которое он говорит, ему пишут профессионалы пера. Все, во что он одевается, подбирают ему имиджмейкеры или шьют модельеры.

Все его дни расписаны по минутам его представителем по связям с общественностью.

Может, теперь вы поймете, что это такое.

Плюс к тому наш герой сидит на лекарствах, которые можно купить только в Швеции или в Мексике, и его грудные мышцы так выдаются вперед, что он даже не видит, что у него там внизу. Он загорелый, всегда чисто выбритый, в парике, и все его дни расписаны по минутам, потому что людям в Таксоне, в Сиэтле, в Чикаго или в Батон-Руже не нужен мессия с волосатой спиной.

Где-то в районе двухсотого этажа на тебя снисходит просветление.

Ты становишься анаэробным, сжигаешь не жир, а мышцы, но зато в мыслях — кристальная чистота.

На самом деле все это — то же самоубийство, но растянутое во времени. Потому что загар и стероиды представляют проблему только в том случае, если ты собираешься жить долго.

Потому что на самом деле между самоубийством и мученичеством нет почти никакой разницы. Разница только в степени освещения твоей персоны средствами массовой информации.

Если дерево падает в чаще леса и никто не видит и не слышит его падения, оно просто лежит и гниет, правильно?

И если бы Иисус Христос умер от передозировки барбитуратов, один, на полу в ванной, вознесся бы Он на Небеса или нет?

Вопрос не в том, собирался я или нет покончить с собой. Все эти усилия, деньги и время, лекарства, писательская команда, диета, агент, бесконечные лестницы в никуда — это была подготовка к тому, чтобы я мог угробить себя на глазах многотысячной аудитории.

25

Агент как-то спросил у меня, как я себе представляю свою жизнь, скажем, лет через пять.

Меня просто не будет, сказал я ему. Через пять лет я умру и буду тихонечко разлагаться в могиле. Или же обращусь в прах и пепел. Да, пусть меня лучше сожгут.

У меня в кармане лежал пистолет. Мы с агентом стояли в самом дальнем конце темной аудитории, набитой битком. Я хорошо помню тот вечер. Это было мое первое выступление перед публикой.

Я умру и попаду в Ад, сказал я.

Я собирался покончить с собой в тот вечер.

Я сказал своему агенту, что первую тысячу лет в Аду я проведу на какой-нибудь мелкой должности, но потом мне бы хотелось продвинуться в управленческое звено. Как говорится, играть в команде и быть не последним из игроков. В ближайшую тысячу лет доля участия Ада на рынке значительно возрастет. Хотелось бы оказаться на гребне волны.

Агент ответил, что это слова настоящего реалиста.

Я помню, мы с ним курили. Какой-то местный проповедник на сцене разогревал публику перед моим выступлением. Заводил зрителей. Громкое пение хором — как раз то, что нужно. Или речитатив. По утверждению агента, когда люди вот так вот кричат или поют во весь голос «Поразительную благодать», они глубоко и учащенно дышат, и у них наступает перенасыщение кислородом. При этом уровень углекислого газа в крови резко снижается, и в крови нарушается кислотно-щелочное равновесие. В крови человека в нормальных условиях кислоты больше, чем щелочи, а тут получается наоборот.

— Респираторный алкалоз, — говорит агент.

У людей кружится голова. Звенит в ушах. Немеют пальцы на руках и ногах. Начинаются боли в груди. Обильное потоотделение. Полуобморочное состояние. Наивысшее проявление восторга. Люди молотят по полу руками, сжатыми в кулаки.

Теперь это сходит за исступленный экстаз.

— У тех, кто занят в религиозном бизнесе, это называется «задурить мозги», — говорит агент. — Даже термин специальный есть — «глоссолалия».

Повторяющиеся движения закрепляют воздействие. Зрители хлопают в ладоши. Держатся за руки и раскачиваются из стороны в сторону в своем непомерном возбуждении. По залу пускают «волну».

Тот, кто придумал все эти зрительские ритуалы, говорит мне агент, он теперь точно сидит в Аду на начальственной должности.

Я помню, что корпоративным спонсором был быстрорастворимый лимонад «Летний»; как в добрые старые времена».

Моя задача, когда я выйду на сцену, — очаровать всех и каждого. Заворожить.

— Привести их в состояние натуралистического транса, — говорит агент.

Он достает из кармана коричневый пузырек.

— На вот, если волнуешься, прими пару таблеток эндорфинола.

Я говорю: давай сразу горсть.

В плане подготовки к сегодняшнему выступлению наши сотрудники ходили по домам и квартирам и раздавали бесплатные билеты. Агент сообщает мне это уже в сотый раз. Наши сотрудники притворялись, что им срочно понадобилось в туалет, спрашивали разрешения воспользоваться хозяйской уборной, а там быстренько изучали содержимое аптечек. Агент говорит, что так делал преподобный Джим Джонс, а потом совершал чудеса для своего «Народного Храма».

Хотя чудеса, может быть, не совсем верное слово.

Там, на кафедре, лежит список людей, которых я даже не знаю, и их смертельно опасных болезней.

Мне всего-то и нужно сказать: миссис Стивен Брандон, откройтесь навстречу Божьей благодати, и Бог излечит ваши больные почки.

Мистер Уильям Докси, уверуйте в Господа всей душой, и Он излечит ваше больное сердце.

Меня научили, как давить пальцами на глаза человеку достаточно сильно и быстро, так чтобы оптический нерв зарегистрировал это давление в виде вспышки белого света.

— Божественный свет, — говорит агент.

Меня научили, как давить на уши человеку, чтобы он услышал низкое гудение, которое я обзову Вечным Омом.

— Иди, — говорит агент.

Я пропустил сигнал.

Проповедник орет в микрофон, приглашая на сцену Тендера Бренсона. Последнего, единственного уцелевшего, великолепного Тендера Бренсона.

Агент говорит:

— Погоди. — Он вынимает у меня изо рта сигарету и толкает меня в проход. — Вот теперь иди.

Все тянут руки в проход, чтобы прикоснуться ко мне. Свет на сцене невыносимо яркий. Вокруг меня, в темноте, улыбаются люди — тысяча неистовствующих людей, которые думают, что они меня любят. Все, что мне надо сделать, это подняться на сцену, где свет.