Учебник рисования

И Гриша рассеянно пожал плечом.

— Бордо? Да, бывает. Впрочем, почему именно бордо? Мой любимый напиток — Гиннесс.

— Неужели?

— Именно так. Не люблю, знаете ли, избыточной роскоши. Французы придают слишком большое значение этикеткам.

— Согласен, — сказал сэр Френсис.

— По-моему, — развил мысль Гриша, — когда хочется пить, надо просто пить, а не смотреть на год разлива. Если есть вода — довольно и воды, а если есть такое пиво, как сегодня, — и того лучше.

Сэр Френсис выразил свое согласие с убеждениями Гриши и предложил ему еще стакан Гиннесса. То было серьезное испытание — вливать в себя бурый гиннесс Гриша мог с трудом. Как же они пьют эту мерзость, подумал он.

— С удовольствием, — сказал Гриша, — трудно отказаться.

— Что мне нравится в английском пиве, — заметил сэр Френсис, — это его вкус. Простой, честный вкус — без этих, знаете ли, полутонов, оттенков.

— Что важно, — поддержал Гриша, — это добрая традиция, не отягощенная слишком сложным ритуалом. Подлинно демократическая традиция.

— Я всегда теряюсь в этих французских магазинах. Замок, год, виноградник — я в этом путаюсь, — сказал сэр Френсис, за которого вина всегда выбирал его сомелье. — У меня, знаете ли, к напитку простые требования — чтобы им можно было утолить жажду.

— Прекрасно сказано, — поддержал друга сэр Чарльз Пайпс-Чимни, — вот, если разобраться, в чем истинное назначение напитка — избавлять нас от жажды, не так ли?

— Что же еще требуется? — сказал Гриша, с ужасом наблюдая приближение новой порции гиннесса.

Ричард Рейли рассказал о том, как англичане и американцы в знак протеста против позиции французского правительства, не поддержавшего войну в Ираке, выливают бордо в канавы.

— Их можно понять, — тактично сказал Гриша, а сам подумал: найти бы сейчас такую канаву.

Great guy Барни принес новую перемену напитков, получил новую порцию комплиментов от гостей и вернулся за стойку. Гриша проводил его взглядом, лишний раз убедился в популярности этого человека. За спиной у Барни находилось большое зеркало, сплошь исписанное губной помадой; посетители подходили к стойке, перемигивались с Барни, читали написанное. Прочел и Гриша. Оказалось, на зеркале размещалось собрание изречений популярного Барни — и всякое изречение подтверждало незаурядность great guy. Так, поперек зеркала оранжевой помадой была написана следующая максима: Oysters with liqueur is a bad idea, Barni says. Гриша задумался над этим изречением. С одной стороны, указание на то, что устриц не следует употреблять вместе с ликером, было несомненно уместным, и суждение это было справедливым. С другой же стороны, предположить, что именно албанец Барни первым заметил несовместимость устриц и ликера, было невозможно. Мысль эта очевидным образом принадлежала не Барни, но была ему приписана. Какое же право имеет этот Барни приписывать себе данную мысль, думал Гриша, глядя на самодовольного great guy. Затем Гриша подумал, что он не совсем прав в отношении Барни. В конце концов, great guy вполне имеет право тоже думать так же, как и те, кто первыми заметили, что устрицы с ликером не сочетаются. Барни не приписывает себе авторство этой мысли, он лишь с настойчивостью высказывает ее. И это один из важных принципов демократического общества: не обязательно быть автором мысли, важно чувствовать, что мысль принадлежит тебе. Например, не сам Карл Андре изобрел рисование квадратиков, и не Пит Мондриан первым квадратики открыл — но они произнесли свое утверждение (совпадающее с утверждением другого), как свое.

Если бы всякий человек имел право высказывать только те мысли, которые придумал именно он, — то мир бы остановился, подумал Гриша Гузкин. Из многих мыслей мы выбираем удобные, вот и все. Гриша подумал, что современные рыночные отношения предполагают более гибкую политику, нежели простой натуральный обмен. Вот Борис Кузин, например (а до недавнего времени Кузин оставался для Гриши авторитетом), тот был приверженцем натурального обмена. Кузин был совершенно уверен, что за произведенную им оригинальную мысль — сопоставление варварства и цивилизации и анализ их борьбы — общество должно ему платить. И это было справедливым требованием, но имело отношение к устаревшей форме обмена. Поэтому, когда общество не торопилось награждать Кузина за произведенную работу, — Кузин напрасно расстраивался: это не значило, что общество саму работу отвергает, просто форма обмена усложнилась. Допустим, Гриша, не приписывая себе данной теории, уже не раз излагал ее в гостях и был вознагражден — не за саму теорию, но за уместность ее изложения при конкретных обстоятельствах. Следовало в нужный момент вспомнить, что Россия — наследница империи Чингисхана и это наблюдение (по оригинальности сопоставимое с анализом совместимости устриц и ликера) оказывалось украшением беседы. Этот исторический экскурс всегда встречали восторженно, на Гришу смотрели как на мыслителя, собеседники морщили лбы и задумывались над непростыми коллизиями человечества. Также, допустим, и great guy Барни был отмечен и вознагражден обществом не только потому, что был албанцем и подметил, что устрицы с ликером не сочетаются, но потому, что в нужном месте обнаружил эти свойства. Вероятно, много иных албанцев тоже могли бы стать great guys, у них для этого ровно столько же оснований, сколько у Барни, но они не стали great guys — общество выбирает на свободном рынке тот товар, который удобен к употреблению.

Борис Кузин (и Гриша улыбнулся, думая о далеком друге) понимал устройство мира несколько упрощенно. Деление на свободный и несвободный мир, разумеется, существует. Однако в представлении Кузина, едва ты пересекаешь границу, за которой начинается свобода, как тебе начинают выплачивать стоимость того продукта, который ты принес на свободный рынок. А это не так. Свободное общество потому и свободно, что решение, кого и как вознаградить, возникает не по закону натурального эквивалента, но в связи с настроением и выгодой третьих лиц, в обмене не участвующих. В случае с Барни таким третьим лицом выступал свободный мир, обративший внимание на Албанию и сделавший необходимым существование привилегированного лакея. В случае с теорией варварства и цивилизации таким третьим лицом должен стать собеседник из цивилизованного мира, которому данная теория объяснит, почему он лучше, чем его сосед. В отсутствие же конкретного собеседника — теория ничего не стоит и албанцы интереса не представляют.

Сэр Чарльз Пайпс-Чимни дал бармену пять фунтов на чай, и сэр Френсис Гибсон дал бармену три фунта, — этим они показывали, что высоко ценят общество great guy. Great guy смахнул деньги со стойки и нахально улыбнулся клиентам, он не анализировал, подобно Грише, анатомию свободного общества, он только видел, что богатые дураки дают деньги, доставшиеся им самим даром, и ему, эмигранту, эти деньги пригодятся. Гриша протянул Барни десять фунтов, он сделал это широким и открытым жестом, и громко сказал, что провел в баре потрясающее время. Почему часы, проведенные за стаканом отвратительного напитка, были потрясающими, Гриша объяснить бы не смог, но он знал, что полагалось именно так сказать, и он сказал: It was terrific here. I spent a great time. Светлые наглые глаза Барни смотрели прямо на Гришу, и Гриша понимал, что Барни думает про него, а именно: что Гриша — кретин.

Однако в данном случае было важнее, что думают его собеседники — просвещенный Пайпс-Чимни, искушенный в застольях Рейли и надменный сэр Френсис. Им, кажется, понравилась Гришина широта. Они поняли, что, отдавая десять фунтов, Гриша платил, в сущности, не за услуги Барни, но за теплую атмосферу их неформального разговора. Так что имело прямой смысл заплатить. Попутно составилась и новая строка в будущих мемуарах. Гриша напишет так: сидели в баре у знаменитого Барни; в то время нигде в Лондоне нельзя было попробовать такого Гиннесса. Разговорились с сэром Чарльзом. Я не случайно выбрал именно этот бар: атмосфера у Барни, как обычно, располагала к откровенности.

II

Лететь в Лондон Грише посоветовал Оскар. После того как Гриша поучаствовал в бизнесе Оскара — он вправе был рассчитывать на совет; и совет был дан.

— Ворота в Америку, — сказал Оскар, — это Лондон. Не следует думать, что Париж или Венеция откроют все пути. Слава богу, у вас есть возможность отправиться на остров и найти там друзей. Не забывайте, Гриша: Сара Малатеста из семьи Ротшильдов, а Ротшильды в Лондоне — не худший адрес.

— Значит, Сара? — уточнил Гриша.

— Милый мой, — друг и учитель обнял его за плечи, — Сара, Барбара — какая разница? Я не даю конкретных советов — лишь указываю общее направление. Жизнь умнее нас с вами — идите вперед и учитесь у жизни.

Гриша не сделал еще окончательного выбора, не произнес финального своего решения, но, вняв совету друга, поехал в Лондон, — и вот он сидел в баре у Барни, наслаждался беседой о преимуществах пива над вином и ждал появления Сары.

В разговоре быстро установили, что Сара — лучшая подруга жены сэра Френсиса, соученица Ричарда Рейли. Гриша давно понял, что люди, живущие интересами всего мира, а не отдельной улицы или страны, знают друг друга, точно братья и сестры. Знакомишься с человеком в Париже, и, если это серьезный человек, от него протянутся дороги и в Лондон, и в Нью-Йорк Мир — большая семья, думал Гриша, мир объединен в один общий дом. Страны, территории и границы делят мир, как разные комнаты делят один большой общий дом. И быть гражданином мира — значит знать, зачем нужна та или иная комната, уметь ими пользоваться. Где-то ему приходилось уже слышать это сравнение, но, пока сам не узнаешь мир в подробностях, не поймешь, насколько это суждение правдиво. У каждой земли и страны своя функция: например, Франция — это столовая, там вкусно едят, наливают хорошее вино; Германия — это классная комната, в ней много университетов, древняя культура, философия. А что такое Британия, подумал Гриша. Гостиная? Детская? Или кабинет? Да, Британия — это кабинет, где принимаются решения. Надо бы поразмыслить над устройством дома, понять, какая страна выполняет какие функции. Вот, например, что такое Россия — понятно сразу. Россия — это подсобное помещение, где живут слуги. Они там сквернословят, плюют друг другу в лицо, бранят хозяев. Там скверно пахнет потом и дешевой пищей. Туда порядочный человек заглядывать не станет, разве что для того, чтобы позвать лакея: эй, где ты там, Васька? Потому-то русская революция и вызвала переполох в мире, что поставила весь порядок в доме вверх дном — слуги вломились в гостиную, полезли без спроса в кладовую. Африка — это кладовая. Латинская Америка — это… Что такое Латинская Америка? Прачечная? Туалет? И главное — где хозяйская спальня? Надо полагать, достаточно далеко от людской — чтобы пьяная брань была не слышна.

Это простое, но предельно ясное сравнение неожиданно показало Грише весь ужас того, что наделали коммунисты в мире; Гриша и прежде ненавидел советскую власть, всю свою сознательную жизнь он боролся с коммунизмом, но только сейчас осознал весь абсурд случившегося в мире благодаря большевикам. Политик затем и существует в мире, думал Гриша, глядя на сэра Френсиса (который политиком не был, но Грише хотелось именовать его так), чтобы блюсти в доме порядок — не давать челяди пьянствовать в столовой. В гостиной следует принимать гостей, а не стирать белье: на то есть прачечная. Беда, если прачка станет распоряжаться в особняке.