Учебный плац

С каким недоверием он на меня поглядел, как ухитрился одновременно и всхлипнуть и улыбнуться; он, запинаясь, признался, что не всегда был со мной хорош, и покачал головой, словно сам себя не мог понять, и вдруг взял мою руку и сказал:

— Я этого никогда не забуду, Бруно, с сегодняшнего дня у тебя есть друг.

Вот что он сказал, а потом пожаловался на боль в затылке и обошел свой трехколесный автофургон вокруг, соображая, как поднять и поставить на колеса этот не слишком-то тяжелый драндулет. Двумя вагами мы могли бы его поддеть и приподнять, но ваг не было, как не было и троса, с помощью которого можно было бы повернуть и поставить машину, и как мы ни толкали, ни пыжились и ни упирались, все было напрасно, лишь когда мы помахали проходившему мимо Эвальдсену и тот подставил свое худое плечо, дело пошло на лад и машина снова встала на колеса. Мы быстро почистили брезент и укрепили его на место, оттерли заляпанную дверцу — что касается царапин, Хайнер Валенди полагал, что найдет отговорку, — и под конец погрузили рыбу и навели в кузове порядок.

— Бруно, — только и проговорил он на прощание, и этим было все сказано.

Уже в сумерках я пошел в «Загляни-ка», где он и его друзья часто собирались в отдельной комнате; у них там была своя музыка, и они играли там в настольный футбол и другие игры — летом в открытое окно я их часто там видел. Деньги за потерянные гири были у меня с собой, я взял их из своего тайника возле остова лодки, шесть марок по одной марке, я нес их Хайнеру Валенди. Он был там и сразу же меня увидел, он поднялся из-за стола, от своей кружки пива, и пошел мне навстречу и, к удивлению остальных, которые, верно, думали, что он собирается устроить мне какую-нибудь каверзу, положил мне руку на плечо и сказал:

— Хорошо, что ты пришел, Бруно, присаживайся к нам, — и повел меня к своему столу, и все потеснились и не воротили от меня носа.

Хотя я ничего не хотел пить, Хайнер Валенди послал одного из своих дружков в общий зал за пивом для меня, это был бледный парень с мордой гончей, он, ворча и волоча ноги, вышел, долго пропадал и, когда наконец вернулся, стал за моим стулом; по лицам остальных я понял, что он думает надо мной подшутить, вероятно, хотел вылить мне немного пива на голову, но еще прежде, чем я успел вскочить, Хайнер Валенди резко бросил:

— Оставь свои шуточки, Арно, иди садись.

Потом мы выпили пива, за которое они платили из своей общей кассы, и Хайнер Валенди рассказал, что произошло с его машиной, и предложил мне подтвердить подробности. По его рассказу выходило, что это я больше всего сделал, чтобы поправить беду, и он снова и снова подчеркивал мое участие, расхваливал мое проворство и сообразительность, а раз мне даже пришлось показать, какой палец надо отставлять, чтобы ухватить угря, а он восхищенно кивал и предложил всем выпить.

— Без Бруно, — сказал он, — меня не было бы здесь. — И еще сказал: — Бруно вполне мог бы почаще у нас появляться.

Двое из компании подмигнули мне, и я обрадовался и охотно отдал им свое пиво — оно показалось мне уж чересчур горьким, и от него сделалась тяжелой голова. Хайнер Валенди не спросил меня о деньгах, я отдал их ему в коридоре, быстро и не произнося ни слова, так что никто не видел. Он не стал ничего пересчитывать, сразу сунул деньги в карман и благодарно кивнул мне, а потом предложил почаще приходить в «Загляни-ка» к нему и к его друзьям, которые иной раз что-нибудь такое, как он выразился, выкинут, такое из ряда вон выходящее, такое сногсшибательное, что конца-краю нет разговорам и смеху. И я ходил к ним, когда не был нужен шефу, и они всегда меня приветствовали, угощали пивом, учили своим играм, и ни один не пытался меня надуть или надо мной подшутить, а когда они напоминали мне о моем взносе в общую кассу, то всегда предъявляли мне счета и требовали, чтобы я сам все проверил.

Однажды в Холленхузен приехал маленький цирк, среди артистов был один, который демонстрировал голодание, коротышка в поношенном черном костюме, он сидел на диване и курил, не переставая курил; и ровно каждый час наливал себе из большой бутылки воду в стакан и пил, при этом на него разрешалось смотреть. Человек этот голодал уже сорок четвертые сутки, все в нем съежилось и опало, только одни глаза расширились, серые печальные глаза, не замечавшие ничего вокруг. Некоторое время мы стояли и пялились на него, я, и Хайнер Валенди, и другие, но, поскольку он ничего другого не делал, а только курил и пил, а глаза его были устремлены куда-то вдаль, мы решили вмешаться в его программу, мы просто хотели больше о нем узнать, и один из нас побежал в «Загляни-ка» и принес пшеничной водки, полбутылки. Как легко было налить водку в бутылку, из которой артист пил каждый час! Мы подошли совсем близко к дивану и так хорошо заслонили Арно, что он с легкостью сумел незаметно перелить водку в три бутылки, после чего отошли в разные стороны и стали ждать.

Помимо нас там находилось еще несколько человек из Холленхузена, пожелавших видеть, как голодающий артист будет пить, и когда наступило время, воцарилась тишина, детей подняли на руки, мужья и жены обменивались взглядами, все смотрели не отрываясь на костлявого человека, который странно двигался, как бы на ощупь, — сначала он аккуратно погасил сигарету, потом вытянул ноги, потом помассировал шею и наконец взялся за бутылку и стакан.

— Сейчас будет пить, — сказал кто-то за моей спиной.

И тут он глотнул, вздрогнул, согнулся пополам и с остановившимся от ужаса взглядом прижал руки к животу. По знаку Хайнера Валенди мы смылись, протиснулись мимо повозок на улицу, но веселья еще не было, мы еще не хвастались друг перед другом своей удачей, это мы сделали, лишь добравшись до нашей комнаты в «Загляни-ка», когда остались только свои.

Праздновать, это надо было отпраздновать, и сначала мы встали вокруг круглого стола, каждый вытянул вперед правую руку, мы сложили наши руки вместе и стояли так, опустив головы, — я до сих пор не знаю, зачем они это делали, но я не спрашивал, моя рука лежала среди их рук, я ее почти не чувствовал, ощущал только теплую тяжесть и был счастлив. Сперва я не решался просто положить свою руку на их руки, но Хайнер Валенди только взглянул на меня и сказал:

— Чего же ты ждешь, Бруно?

И тогда я шагнул к столу и уверился, что принят в их круг. Мгновение мы стояли так, от волнения я не мог бы выдавить из себя ни слова, и вдруг Хайнер Валенди издал какой-то свистящий звук, все убрали руки, и по сигналу каждый, сжав кулак, трижды ударил им по столу; за мой запоздавший хлопок они на меня не рассердились. Затем мы уселись, бутылка с остатками пшеничной пошла по кругу, каждый делал только глоток, и, как это ни жгло, я должен был последовать их примеру, должен был последним приложиться к бутылке.

Какое разочарование, когда Арно вернулся из зала и сообщил, что с празднеством, к сожалению, ничего не выйдет, потому что общая касса пуста и жена хозяина лишь тогда разрешит нам брать что-либо в кредит, когда мы уплатим долг за прошлый месяц. Тут у большинства вытянулись физиономии, многие заворчали и уже не испытывали никакой охоты обсуждать, что сделалось с голодающим артистом. Они вывернули свои карманы, но это им тоже ничуть не помогло, поскольку ничего оттуда не выкатилось, а Хайнер Валенди с грустью на меня посмотрел и сказал:

— Придется, видно, отказаться от нашего празднества.

Я лишь покачал головой, встал и пошел к двери и, прежде чем их покинуть, ко всеобщему удивлению сказал:

— Подождите меня здесь.

После чего в спускающихся сумерках прямиком помчался через наши участки к окаменевшему остову лодки, вырыл жестяную коробку и отсыпал горсть монет.

В спешке я не подумал страховаться, не петлял, не прислушивался, не выжидал; закопав вручную коробку, побежал по тропинке вдоль железнодорожного полотна назад в «Загляни-ка», где они все еще уныло сидели без капли спиртного — все, кроме Хайнера Валенди, который вышел, чтобы, как они сказали, что-то раздобыть. Спустя немного, он появился, я отдал ему деньги, и он показал их всем и сказал: