Учитель (Евангелие от Иосифа)

Он — сказано в Завете — «преобразился». «Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить бельё.»

На амвоне Иисус оттеснил в сторону Ионатана Анна, встал посередине «тройки», на главное место, и заговорил от имени самого Первосвященника! Которому лишь и позволено завершать церемонию Судного дня!

Я представил себе реакцию Ильича или Лейба, сделай я с ними раньше срока нечто подобное. Не заткни я глотку Каменеву с Зиновьевым, даже в этой тройке я оказался бы четвёртым.

Берия, видимо, разгадал мою мысль и вставил:

— Эс ром схвас гаекетебина — цители кочоба ундао! (Сделай это кто-нибудь другой, его назвали бы выскочкой!)

Я сделал вид, что не понял Лаврентия. Не слышал даже. Ибо слушаю Ёсика.

Как сказано в Завете, повторил майор, «в последний великий день праздника стоял Иисус и возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того потекут реки воды живой».

Слова эти тоже были дерзостью, ибо принадлежали Иоанну Крестителю из клана первосвященников Цаддок. Клана, к которому Иисус не имел отношения. И который только и обладал правом распоряжаться «водою живой» — водою крещения.

Этот поступок, однако, имел прямое отношение к Иоанну.

Хотя его уже казнили за ошибку в предсказании срока восшествия давидова Царя, в этот самый Судный день, согласно его другому пророчеству, бог наконец изволит вмешаться в людские дела и вернёт к власти истинного первосвященника — из Цаддоков.

Вмешался, однако, не бог — прихожане. Бросившись к амвону, они стащили оттуда Иисуса и содрали с него, как с самозванца, «блистающие одежды», наряжаться в которые позволено лишь первосвященникам.

Между тем, сказал Ёсик, как и сказано в Завете, действительно «раздался Голос самого Отца, возвестивший об Иисусе: Это есть сын мой любимый!»

— «Раздался голос самого Отца»? — встревожился Берия. — «Действительно» — говоришь?

А Мао высказал предположение, что Ёсик притомился.

Нет, не притомился, ответил тот. Именно «Голос». Так называли в Кумране представителя «Отца». Иерусалимского первосвященника. Которым был тогда Каиафа. А «Голосом» был Симон Магус.

Услышав о скандале в храме, он поспешил туда и, указав на Иисуса, воскликнул от имени самого «Отца»: «Это Сын мой!»

Симон тем самым не возвеличил Иисуса, а наоборот, вернул его на своё место, вниз. На должность «Христа», Царя. Ибо в «тройке» Царь и Пророк считались Сынами Священника.

— И это весь твой проступок? — удивился Берия и повернулся ко мне. — Амас чинури тройкац апативебда Иосес! Гограц. (Такое Иисусу простила бы даже китайская «тройка». Во главе с тыквой!)

Ёсик возразил: Иисус совершил важный поступок! Ибо, назвавшись первосвященником, он бросил вызов тогдашнему еврейскому укладу.

То есть, в его понимании — всему мировому укладу: диаспора, мол, священна не меньше Палестины! А во-вторых, мол, даже в главном святилище главным священником может стать любой! Главное — не земля и происхождение или принадлежность к клану, а кто ты есть!

— Оцень тоцно! — согласился Мао. — Молодец!

Другой судьбоносный поступок Иисуса связан с тем же Симоном Магусом, именуемsv в Завете святым Лазарем.

…В декабре того же года Понтий Пилат рассерчал за что-то на евреев и распоясался.

— Как наш Никита Сергеевич! — вставил Лаврентий и повернулся к Хрущёву. — Тоже в декабре. Правда, не в том, а в каждом году. И не в Иудее, а масштабнее — на Украине!

Никита шаркал теперь по паркету в обнимку с Микояном. По-прежнему — танго. Булганин не ревновал. Скучал.

Пилат, как сказано в Завете, «смешал кровь галилеян с жертвами их». Переодел солдат в еврейские одежды и спустил их в толпу митингующих иудеев. Солдаты перебили многих активистов, но — когда раскрылось, что за этим стоял римский прокуратор — еврейские зелоты подняли бунт.

Возглавила его тоже тройка. Все трое националисты — Варавва (он же Никодим), Иуда Искариот и Симон Магус. Римляне легко бунт подавили, но сама тройка скрылась. Варавва, в частности, — с кровью римлянина на руках.

Пилат взбесился и развернул розыск этих «воров», предвкушая милейший сердцу вид — три креста на фоне скупого вечернего неба над Лысой горой.

Должность Симона или Лазаря занял Ионатан Анна. Вздохнул с облегчением и Иисус, которого новый кумранский «Отец» всегда признавал законным давидовым отпрыском.

Пока римляне разыскивали бунтовщиков, два влиятельнейших еврея, Агриппа и Антипа Ироды, продолжали лезть из кожи, досаждая друг другу. Антипа благоволил Симону, из-за чего Агриппа распорядился предать того отлучению.

Отлучённого наряжали в погребальный саван и заключали в склеп на несколько дней, символизируя тем самым его духовную кончину. «Могильным» склепом служили в Кумране пещеры, в одну из которых и заключили опозоренного Симона-Лазаря.

На третий день, однако, Антипа, воспользовавшись своим неожиданным, но временным успехом в Риме, приказывает его освободить. Неожиданно же церемонию освобождения вызвался провести Иисус.

— Поцему?! — взвизгнул Ши Чжэ от своего имени. — Он зе политицецкий враг! Семён этот!

Почему — как раз неизвестно. То ли из «любви к врагам», то ли из старых симпатий к Симону, то ли из желания досадить Агриппе Ироду, ненавидевшему Иисуса, то ли ещё почему-то.

Например, потому что разница между еврейскими партиями, не только между ессеями и не-ессеями, а между всякими назореями, зелотами, задоккитами и прочими, — разница между ими всеми заключалась не в степени ненависти к Риму, а в представлении о том, как ненависть выражать.

И все они стремились к одному, — положить конец римскому владычеству и возродить иудейскую монархию…

— Хоросо, — не унимался переводчик, — но поцему тоцно? Поцему вы этого не знаете? Вы!

Ёсик начал отвечать издалека. Сперва — как Учитель: известно ли человеку как и когда из «человека для себя» он становится «человеком для других»?

Потом ускользнул в майора: если бы ему, Ёсику, поручили написать докладную об Учителе, он написал бы её не вводя главного персонажа. Самогоє Учителя. Рассказал бы зато обо всём другом, что поддаётся отчёту. И получился бы нужный документ.