Учитель (Евангелие от Иосифа)

К кресту прикрепляют по-разному. Если, скажем, не прибить к стволу подпорок для ног, смерть наступит быстро: трудно дышать. Кумранских же «воров» и «лжепророков» Пилат велел распять с выдумкой.

Несмотря на близость субботнего часа, мстительный и насмешливый прокуратор привязал осуждённых так, чтобы смерть наступала медленно и мучительно. В этих случаях кровь замедляет бег, вызывая разрушения и адскую боль в органах. Конец приходит через недели. Ужасный.

Мне подумалось, что Ёсик вспомнил свои муки, но дело оказалось в Валечке, которая стояла за его спиной. Разинув рот и выкатив глаза, она нечаянно опустила руку не на спинку стула, а майору на плечо.

Перепугалась и сама. Вскрикнула «Ой, господи!» Потом опомнилась:

— Извините, майор! — и побежала краснеть за спину Мао.

Иисусу, перед тем, как его привязали к кресту, предложили чашу со змеиным ядом, примешанным к вину. Из сострадания. Втайне от наблюдавшего за казнью Пилата. Позаботился о «Сыне» «Отец», Ионатан Анна.

Иисус отказался. Не только из гордости. Хотя зелоты не усматривали в самоубийстве оскорбления небесам, Иисус был поборником бездействия и аскетом. Врагом роскоши.

Тем не менее, через шесть часов, к трём пополудни, боли резко усилились, и Иисус возопил: «Элоай, элоай! Лама Савахвани?» Это — из псалма его предка, царя Давида: «Отец, отец мой! Почему забыл про меня?» Давид имел в виду бога.

Иисус же — не столько небеса, сколько другого «Отца», Ионатана Анна. Который «забыл» его дважды: во-первых, обрёк на гибель, а во-вторых, не даёт ему теперь, как обещал, «чаши».

Ионатан понял его. Особенно — когда Иисус добавил: «Я жажду!» Ему тотчас же подали в губке на шесте «уксус», как сказано в Завете. Отравленное вино. Отравленное змеиным ядом. В этот раз он «чашу» мимо себя не «пронёс». Вскоре голова его поникла, и он потерял сознание.

Не умер, нет, а потерял сознание!

— Что? — поднял я палец. — В Завете сказано: «испустил дух»!

Правильно, согласился Ёсик. Так и сказано. Для народа и для легенды. Но имеющий уши, то есть, прочитавший свитки, услышит другое. «Потерял сознание». Ибо сознание ессеи считали духом, а потерявших его — испустившими дух.

В Завете — «эксепнусен»… По гречески, в оригинале…

Возникла неловкая пауза. Мишель, щурясь, стала осматривать каждого в отдельности. Когда очередь дошла до Лаврентия, он отличился. Блеснул для неё стёклами пенсне и кивнул в дальний конец гостиной:

— Обратите внимание на Никиту! Он тоже скоро сделает эксепнусен. Испустит дух.

Хрущёв, действительно, танцевал уже сам с собой. Гопака под Берлиоза, которого подарил мне тот же Лаврентий. Это был очень медленный гопак.

— Но это хорошо, пускай испустит! — добавил Берия. — Если человек всё время кружится и если при этом у него есть сознание, то пускай отдохнёт хотя бы оно! Испущенное.

Мао не рассмеялся. Думал о другом. Потом сказал:

— На насем языке тозе мозно так выразиця, цтобы полуцилось и «с сознанием расстался» и «дух испустил»!

83. Сперва воскрес, а потом преставился…

С духом на кресте Христос не расстался. Только — с сознанием.

Быстрее кончины приближался, однако, субботний час. На него как раз и рассчитывал хитрец Антипа Ирод. Которому удалось выкупить пощаду только для старика Вараввы. Не для Симона Магуса. Земляка и союзника.

Хитрость, впрочем, хитрее денег. Ибо она ещё и благоразумна.

Берия засиял от гордости за майора. Земляка и сотрудника.

Следуя своему плану, Антипа, тоже наблюдавший за казнью, подступил к Пилату и заговорил с ним о приближении субботнего часа. Особенно высокого.

В еврейском Законе, сказал он, в Ветхом Завете, написано: «Если в ком найдётся преступление, достойное смерти, и ты повесишь его на дереве, то тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день. Не оскверняй земли, которую Господь даёт тебе в удел.»

Крест и есть дерево, продолжил Антипа, ибо евреи не распинают на кресте, а вешают на дереве. Крест — это, господин Пилат, ваша, римская идея. Ты и казнил их не по-нашему, а по-римски.

Но ежели тебе надо уже возвращаться в Иерусалим и оставить осуждённых нам, евреям, то не оскверняй земли, данной тебе в удел. И позволь нам хотя бы умирать по-нашему.

То есть? — спросил Пилат.

Поменяй сейчас форму казни. Вместо издыханья на кресте — погребенье живьём.

На слово «живьём» быстрее Пилата откликнулся Молотов. Который всё это время наблюдал за Хрущёвым и о чём-то мечтал.

— Живьём нельзя! — объявил он и нервно отпил из рюмки. — Только после смерти!

Антипа, между тем, предложил Пилату перебить осуждённым, Симону и Иуде, ноги именно живьём, отнести тела в погребальную пещеру на холме, замуровать выход и оставить их там издыхать.

Что же касается третьего, Иисуса, тот, мол, уже, похоже, мёртв, а потому ничего ему перебивать и не надо. Просто снять и оттащить в ту же пещеру.

Напротив той самой, заметил Ёсик походя, где, согласно Медному свитку, был похоронен «Великий Третий» — сам царь Давид. «Третьим», по обычаю палестинских ессеев, называли — после священника и пророка — царя.

Прокуратор, кстати, огорчился, что Иисус испустил дух так легко. Приказал, однако, это проверить. Иисуса кольнули под ребро копьём, но он не вздрогнул. Как подчеркнуто, однако, в Завете, вместе с водой пошла из раны кровь.

Никто, кроме стоявшего под крестом Иоанна Марка, любимца Иисуса, либо не заметил того, либо не понял, что это значит — если пошла кровь.

— Это знацит, цто больно! — взялся Ши Чжэ за стакан.

Не понял, получается, и китаец.

Иоанн Марк же понял лишь потому, что был членом ордена Терапевтов и, подобно всем «терапевтам», имел медицинские познания. Заметив кровь, он поспешил к брату Иисуса Иакову и сообщил тому радостную весть: Иисус жив! Всего лишь «испустил дух»! Ибо мертвецы не кровоточат.

— Абсолютно верно! — воскликнула Мишель, но тут же сощурилась. На этот раз, выяснилось, — справедливо.

Когда, оказывается, скончалась её бабка, которая до того, точнее, всю жизнь, храпела во сне так громко, что всех будила, а стены тряслись, — дурной братишка француженки Филипп отомстил наконец прародительнице за прежние муки. Подкрался ночью к гробу и бритвой искромсал бабушке нос. Мишель застала его в момент мщения и грохнулась в обморок.

Что же касается Филиппа, он потом долго сокрушался. Не из-за поступка своего, а из-за того, что крови не было.