Учитель истории

Последнее: как ты, наверное, догадался, эта группа прислана мною. Она состоит из наших, россиян и чеченцев. Командир — Бруно Штайнбах, офицер спецназа. У группы официальные полномочия Вашингтона, Москвы и Грозного. Вместе с тем, по сообщению Штайнбаха, в любой момент их может разбомбить российская авиация или они могут подвергнуться нападению «диких» чеченских боевиков.

… Прошу тебя — поторопись! И обязательное — я должен быть рядом, когда пойдешь к «Цели». Как прибуду — мои проблемы, за сутки буду у вас.

С этого часа Штайнбах и его группа подчиняются тебе, в твоем распоряжении. Прошу тебя, прислушивайся к их рекомендациям, у вас война, а они все люди военные.

Успехов! Мы на пороге великих открытий!

… Кстати, Томас Ралф-младший тоже женился, отличный малый, я его спас от трибунала из-за тебя. А его отец как был дурак, так дураком и останется…

И еще, я специально написал про Штайнбаха — «наши»: ты будешь жить только рядом со мной, а это далече от сумасбродной России, где ты еще в розыске.

До встречи!

После ознакомления полковнику Штайнбаху письмо сжечь. 6.12.1999». Без подписи.

Сильнодействующие медикаменты армии США быстро возымели действие — температура спала, но все равно Шамсадов ощущал слабость, ломоту во всем теле, и главное, он не мог сосредоточиться, собраться с мыслями.

— Пожалуйста, можно я еще раз перечитаю, вежливо, как принято у иностранцев, попросил он у Штайнбаха, и, получив молчаливое согласие, еще раз, очень медленно попытался ознакомиться с текстом; перед глазами все время представляя здоровенную физиономию холеного Безингера. — Послание ведь датировано сегодняшним днем? — закончил читать учитель истории.

— Время заполночь, посмотрел командир спецназа на часы, значит, вчерашним.

— У вас спутниковая связь? — выуживал информацию больной.

Штайнбах оставил этот вопрос без внимания, потянулся к письму.

— Вы не могли бы оставить мне это послание, я…

— Нет, сух голос военного.

— Хотя бы эту, историческую часть.

— Нет, иностранец грубо выхватил листок из рук Шамсадова, по-хозяйски подошел к дровяной печи, сел на корточки, раскрыл топку, кинул на догорающие угли уже скомканную бумагу, и на его бесстрастном, гладком лице еще долго блуждало марево огня, пока, резко вспыхнув, листок так же быстро и не угас, оставив только шелуху жалкого пепла на раскаленных буковых углях.

«Вот в такой же пепел, наверняка, превратят и меня, как только я Цель обнаружу», почему-то подумал навязчиво Малхаз.

Перед ним как-то странно, не как молодая жена, а уже по-старчески сгорбившись, стояла озадаченная, испуганная, очень печальная Эстери, и, видимо, от резкого света армейского фонаря, глаза учителя истории увлажнились, вновь поплыли круги перед зрачками, и сквозь них, словно в разноцветном тумане, стал вырисовываться загадочный, манящий образ Ее — Аны Аланской-Аргунской!

— Вот Вам рация, металлически-сухой голос военного привел Шамсадова в реальность, прямая связь со мной… в любое время.

— А могу я через вашу спутниковую связь говорить с Европой?

— Нет, связь не голосовая, а только шифрами.

— Мне надо кое-что спросить у Без…

— Не называйте имен, — грубо и громко перебил его Штайнбах, так что Эстери вздрогнула.

— Хм, — ухмыльнулся учитель истории, а в послании говорится, что Вы подчиняетесь мне.

— Только во время операции.

— Какой операции?

— Не прикидывайтесь наивным, по-воински чеканил слова Штайнбах. — Через пару дней наш доктор поставит Вас на ноги, и мы должны приступить к поискам Цели.

— Хе-хе, — вновь, теперь уже через силу, ухмыльнулся Малхаз; тяжелая, неотступная дремота, словно давящие тиски, сковывала его мысль и сознание, вновь перед глазами вместе с наступающим глубоким сном от снотворного стал появляться величественный образ Аны, и он уже в сонном бреду бормотал. — Эту цель по приказу не отыщешь. И в веках, по приказу, все эти горы не раз кладоискатели облазили — Цель не нашли… Заветной Цели нужна благородная душа, бескорыстность суждений и стремлений, и любовь — ко всем людям, ко всей нашей Земле, к терпеливому Богу!

* * *

Сладкий запах свежеиспеченного кукурузного чурека, задорный треск разгорающегося огня, яркий утренний солнечный свет, тепло, свежесть и еще неокрепшая радость семейного уюта — все разом ощутил учитель истории, только пробудившись. Его сознание было таким ясным, а тело бодрым, что казалось, заново родился, впервые ощутил этот счастливый мир.

— Э-э-эх! — беззаботно потянулся Шамсадов на широких деревянных нарах. — Эй, жена! — блаженно закричал он.

— Наконец-то проснулся, как бы смущенно улыбаясь, перед ним, очищая влажной тряпкой сажу с рук, встала высокая, вмиг зарумянившаяся Эстери. — Доктор точно сказал: сегодня утром должен встать.

— А что, я так долго спал?

— Две ночи и день… Вчера он опять тебе капельницу ставил, уколы делал… А спал ты, как убитый… Ведь нас прошлой ночью бомбили. Два дома на краю села с землей сровняли. Слава Богу, никто в них не жил, только на днях беженцы оттуда ушли.

— Вот дела! — сел в постели Малхаз, настроение его чуточку померкло. — Есть хочу… ох, запах какой!

— Как проснешься, этот рыжий верзила… как его… Штайнбах, что ли, просил по рации связаться, — она подала ему маленький передатчик, — вот на эту кнопку надо нажать. А красная — сигнал SOS.

— О-ой! — схватился за голову учитель истории, приходя в реальность бытия, настроение его вконец испортилось, а жена, второпях накрывая стол, продолжала в том же духе:

— По селу недобрый слух ходит: мол, ты связался с шпионами, служишь Москве и неверным… А вчера, в сумерках, ходила за водой, к счастью не одна, Пата была со мной; возвращаемся, а вокруг школы две чумазые тени с автоматами рыскают, в окна всматриваются. Я-то испугалась, а Пата крик подняла — те в проулки. Одного соседи узнали, односельчанин, Сапсиев, под бойца, защитника родины «косит», а я лично знаю его — базарный шулер, карманник и вор. Я его не раз в Грозном на базаре видела; глаза вечно «во», и она скрестила пальцы, говорят, постоянно обкурен… А ночью за селом страшная перестрелка была, я еще не выходила, что творилось, не знаю.

— Значит, братья Сапсаиевы опять защищать столицу не будут? — словно про себя вымолвил задумчиво Малхаз.

— А когда они ее защищали?! Им бы обворовать где, да погулять… Ты знаешь, сколько они наших девушек погубили. Гаремы развели, несколько месяцев с девчонкой поиграют и «не устраивает она их» — беззаботно разводятся…

Эстери и дальше говорила бы об общем, наболевшем, да муж ее уже не слушал, его взгляд был отстраненным, далеким, он, видно, думал об ином. Вдруг резко вскочил, второпях оделся, взял свой маленький, уже подсевший фонарик, ринулся на второй этаж, оттуда, по приваренной к стене металлической лестнице, взобрался на чердак. Его долго не было.