Учитель. Назад в СССР. 2

— Я в тот день в летней кухне работал… засиделся допоздна… да… потом на речку ушёл прогуляться, голову проветрить… Матрёна Афанасьевна спать легла… она с поздней весны по осень всегда в летней кухне ночевала… Да… — Лапшин ударился в воспоминания.

С каждым его словом в моей голове всплывало чужое прошлое, как наяву. Вот мы толпой студентов химичим из непонятно чего салют. Понятное дело, были бы трезвыми, вряд ли нам пришла в голову подобная дурость. А тут надо было непременно оповестить всю деревню о том, что практика у нас закончилась. Приняв на грудь деревенского самогона, который принесли местные парни, коллективным разумом было принято решение устроить праздник для всех.

Кто-то из деревенских ребят, с которыми мы к концу практики сдружились, притащил ракетницу, видимо, хранившуюся дома как трофей. А потом… потом мы решили: какой праздник без преподавателя? И пошли всей толпой к дому, в котором столовался Лапшин. И устроили фейерверк.

Только вот Почемучки дома не оказалось. А баба Матрёна спала на уличной кухоньке, в которую попал заряд. Это у меня нынче в Жеребцово стол, пару скамеек, печка из кирпича сложенная. У хозяйки всё по уму сделано было. С крышей, дверкой, окошками, обитыми тюлью… Вспыхнуло быстро.

Бабка спросонья сначала не поняла, что случилось, когда сообразила, с перепугу стала ломиться в стены, а не в двери, которые как-то сразу повело и оттого заклинило. Пришлось выбивать тонкие перегородки и вытаскивать орущую благим матом Матрёну Афанасьевну.

Уж не знаю, что меня сподвигло на дальнейшие подвиги, но когда кто-то из однокурсников организовал спасательные водные работы, я вспомнил: на столе в горящей сараюшке лежат папки Лапшина. Ну и кинулся внутрь, спасать бумаги. Помнится, Геннадий Анатольевич меня потом сам же дураком и обозвал. За глупость. Правда, сначала крепко выругал всех за дурость, потом объявил благодарность за спасение Матрёны. Ну а на следующий день мы всей гоп-компанией разгребали последствия нашей гениальной идеи.

Влетело нам тогда знатно, уж не знаю, как Лапшину удалось договориться, чтобы нас комсомольских значков не лишили и из института не отчислили. А кухню мы Матрёне Афанасьевне за свой счёт восстанавливали вместе с деревенскими. Местным тоже знатно досталось и за самогон, и за ракетницу, тайком вынесенную из дома. Признаки воспитательных мер у пары пацанов красовались на лице, некоторые и вовсе сесть не могли.

— Да… — повторил я вслед за Геннадием Анатольевичем, сдерживая желание хорошенько потрясти головой. Не готов я оказался к подобным воспоминательным казусам. Но зато голова перестала болеть, неожиданно понял я.

— Маленькие детки — маленькие бедки, большие детки — большие бедки, — добродушно вздохнул Лапшин. — Ты, Егор, главное не забывай: у каждого пацана должен быть взрослый друг, который и поможет, и подскажет, и от беды спасёт.

— Не забуду, Геннадий Анатольевич, — ответил я, удивившись, насколько созвучны наши мысли.

— Да… Ты вот что, дорогой Егор Александрович… приезжай-ка ты со своими ребятишками ко мне в Академгородок… я ведь нынче там… да… — немного застенчиво пояснил Лапшин в ответ на мой удивлённый взгляд.

— Экскурсию обеспечу… А то давай ко мне, а? У нас там база невероятная! Там такие открытия совершать можно! Помнишь, о чём мы мечтали? — взгляд Лапшина загорелся. — Такие возможности! Егор! Ты себе представить не можешь! А ведь из нас была хорошая команда… Что скажешь?

— Скажу спасибо за ваше предложение, но школу подвести не могу. Я теперь классный руководитель десятого класса. Я бы сказал — удивительно гениального десятого класса, — улыбнулся я.

Геннадий Анатольевич нахмурился, а потом до него дошло и он громко и искренне рассмеялся. На него тут же шикнула дежурная медсестра, пристыдила за шум и неуважение. Лапшин смущённо извинился, подмигнул мне и шёпотом выдал:

— Ну что, коллега, теперь вы меня понимаете.

— Начинаю, — от души подтвердил я.

— Вот здесь мой телефон… и адрес… — Почемучка достал записную книжку и принялся писать, затем вырвал листок и протянул мне. Я взял, решив про себя, лишним не будет, в этот момент дверь одного из кабинетов распахнулась, оттуда вышла медсестра и, не глядя по сторонам, рявкнула:

— Беспалова чья?

— Моя! — после короткой заминки отозвался я. — Извините, Геннадий Анатольевич, рад был повидаться… Но мне надо идти, зовут…

— Да-да, Егор, конечно, ступайте… — тепло попрощался Лапшин. — Так я жду вас с десятым классом, — весело крикнул мне в спину педагог. — И подумайте насчёт моего предложения… работа в Академгородке — это мечта, а не работа!

— Обязательно, — кивнул я и скрылся за дверью палаты.

Глава 2

Я облегчённо выдохнул, едва дверь за мной захлопнулась. Рассеянно посмотрел на недовольную медсестру, которая что-то начала говорить, но мозг отказывался воспринимать звуки, всё ещё переваривая неожиданную встречу. Если так дальше пойдёт, придется безвылазно сидеть в Жеребцово. На всякий случай. С другой стороны, на всю жизнь от прошлого не спрячешься, рано или поздно оно меня настигнет. Хоть и не моё вроде бы, но всё равно.

Опять-таки, у Егора родители живы-здоровы. Они, конечно, на словах отказались от сына. Но я готов поспорить на зуб, что подобные сволочи в глубокой старости обязательно вспомнят про единственного кормильца, ещё и на алименты подадут на всякий случай, чтобы не отвертелся кровиночка от обязательств. Ладно, это всё лирика. Что тут у нас в настоящем?

— Вы меня слушаете, молодой человек? — сварливый голос ворвался в уши, выметая из головы посторонние мысли.

— Прошу прощения, милая барышня, виноват, растерялся, сильно переживаю сильно, — прижав ладони к сердцу, покаялся я.

— Какая я вам барышня? — тут же взбеленилась женщина бальзаковского возраста. — Выражения выбирайте, молодой человек.

— Девушка, милая, ещё раз извините! Голова совершенно отказывается соображать! Как моя… мама? — я постарался оперативно переключить внимание женщины на её профессиональные обязанности. Заодно мысленно отругал себя за невнимательность в разговоре. Опять словечко выскочило не из этого времени.

Я вежливо и со всем вниманием уставился на медсестру, которая вроде как даже смягчилась. Одновременно надеялся на то, что Мария Фёдоровна, которая молча лежала на дальней койке возле окна, не поинтересуется у дамы, кто я есть такой и почему называю её мамой. Пока спасало то, что мы с сотрудницей приёмного покоя разговаривали возле двери. И при всей склочности характера, который считывался с лица и позы, женщина не повышала голос, разговаривала относительно негромко. Видимо, чтобы не тревожить пациентов.

— Ничего страшного с вашей мамой не случилось. Заботиться надо лучше, — проворчала медсестра. — Человек в возрасте, небось, всю войну прошла… — женщина кинула на меня внимательный взгляд, мне только и оставалось, молча смотреть на собеседницу. Врать о таком я не хотел и не мог, а воевала или нет Мария Фёдоровна, я не знал.

— Ох, молодость, молодость, — покачала головой медсестра. — Все бежите куда-то, несётесь, боитесь не успеть, а про родных забываете. Когда вспомнишь, поздно будет, мамы уже нет. Отец-то жив? — внезапно полюбопытствовала собеседница.