Угол покоя

– Если вникнуть как следует, – сказал я, – то ведь я и занавеску не задернул, и свет не погасил. Хотите быть литературным критиком – читайте, что написано. В той сцене, что вы сегодня напечатали, комната полна преломленного лунного света, дверь распахнута настежь, ничего не занавешено, все насквозь продувается ночным горным воздухом. Для викторианцев бабушка с дедушкой, в общем, молодцы. Жаль только, что эта маленькая любовная сцена не все сделала, что должна бы.

– Почему? Весенняя уборка не задалась?

– На полчаса, может быть, хватило. Потом она выяснила, что если он присоединится к изысканиям, то зимой его ждет полевая работа в Калифорнии, а на другое лето он может оказаться чуть ли не в любой точке Запада. Ей тогда либо тащиться следом, снимать жилье в ближайшем городишке, либо обратно в Милтон.

– Значит, не позволила ему согласиться.

– Она бы не выразилась так. Она беспокоилась за сына, хотела, чтобы у него был надежный дом, где он будет расти; думаю, и за себя беспокоилась – что трудно будет, когда не с кем поговорить на художественные и интеллектуальные темы. Так что пару дней они колебались, судили-рядили, а потом ему предложили должность управляющего на руднике “Аделаида”, и он ее взял. Она могла продолжать планировать пристройку, могла готовиться привезти сына, могла думать о приеме летних гостей на следующий год. На “живой театр” не очень смахивало, но из этого состояла ее жизнь.

Шелли смотрела на меня, подняв большие серые глаза и посасывая костяшку большого пальца; хлюпнув, вытащила ее и сказала:

– Я думала, она перестанет решения принимать, которые портят ему карьеру.

– Она, в общем, перестала. Но в трудном положении не смогла с собой совладать.

– Он ей позволял водить себя на поводке. Он что, мягкотелый был?

– Он не очень-то умел убеждать да уламывать, – сказал я. – Он любил жену и ребенка. Ему только что – для викторианца – досталась исключительная порция любви. Это непростое было решение. Могло повернуться и так, и эдак.

– Да, похоже, – сказала Шелли. – Эту ее озабоченность домом я тоже не понимаю. Она не только фанатка культуры была, еще и собственница жуткая. Чем плохо было бы ездить с ним? Когда мы с Ларри гоняли автостопом, мне было здорово. Цыганская такая жизнь бродячая. Я знаю одну пару, они от Сингапура до Лондона автостопом. Я бы тоже не прочь. Не перевариваю этих домоседов.

– Времена меняются, – сказал я не без иронии. – Если так замечательно было разъезжать, почему вы с мужем перестали?

Вновь костяшка во рту. Хлюп. Быстрый взгляд искоса.

– Да не муж он, конечно. Это так, для родителей только.

– Хорошо, – сказал я. – Человек, с которым вы разъезжали. Почему перестали-то?

Она вскинула руки в воздух, выгнула спину, грудь выпятила. Опять ohne Bustenhalter.

– Ха! – сказала она. – Поднадоело в дождь ночевать в туалетах канадских кемпингов. Но я бы опять отправилась. Такой свободы нигде нет. – Она встала и охлопала брюки сзади, как будто сидела не на полу, а на пыльной обочине. – Ладно, насчет сексуальной сцены беру свои слова назад. Даже если бы вы показали все как есть, она высшей точкой всему вряд ли стала бы.

– А так вообще бывает? – спросил я. – Нет, это было событие в общем ряду.

7

Бабушка хотела, чтобы ее сын, как она, рос в любимом месте, которое он знал бы до последней кротовой норки. Сельский пикчуреск был не только ее художественной манерой, но и пламенным убеждением. Она была вскормлена поэтами-романтиками и художниками Гудзонской школы, и то, чему ее пока что научил Запад, было продолжением тех и других: за Брайантом – Хоакин Миллер, за Томасом Коулом – величественные дикие просторы и горные вершины Бирстадта [102] . Западу как ландшафту она никогда не противилась – только Западу как бесприютности и социальной неотесанности. А с этим можно было попытаться сладить.

102

Уильям Каллен Брайант (1794–1878) – американский поэт-романтик. Хоакин Миллер (наст. имя Цинциннат Гейне Миллер, 1837–1913) – американский писатель и поэт, автор книги стихов “Песни Сьерры”. Томас Коул (1801–1848) – американский художник-пейзажист, основатель Гудзонской школы. Альберт Бирстадт (1830–1902) – американский художник, автор пейзажей Запада.

Она была мастерица вить гнезда. Когда она порхала то с веточкой, то с веревочкой в клюве, ей лучше было не мешать. В сентябре они начали возводить пристройку – кухня и спальня; огромный каменный камин, который им клали, годился, пожалуй, скорее для вечеров с гостями, чем для повседневности. “А жару-то в дому маловато выйдет”, – проворчал со своим ирландским выговором печник, чем немало ее позабавил.

Занавески, отделявшие спальный угол, который Конрад Прагер окрестил “вторым этажом”, были сняты, и эту часть комнаты назвали “уголком Прайси”. Там поставили книжную этажерку, качалку и столик со стереоскопом и двумя сотнями видов Запада – подарок от Томаса Дональдсона в благодарность за гостеприимство. Картинки – или большая их часть – сохранились, они у меня здесь, парные коричневые фотографии на жестком картоне со скошенным и золоченым обрезом, чуть вогнутые навстречу друг другу, словно страдающие легким косоглазием: ранний Запад, ухваченный линзами О’Салливана, Хиллерса, Сэвиджа, Хейнза, Джексона. Слегка потускневшие, пятнистые, они все же, когда я смотрю на них в двойной окуляр стереоскопа, передают толику волнения и чуда новых краев. Вместе с ними в коробке – увесистый отчет Дональдсона об общественных землях, труд, заказанный Конгрессом и, как предсказал Кинг, оставленный им без внимания, но подлинная веха для нации, для ее понимания самой себя, вклад в копилку бескорыстных знаний, какой хотел бы внести мой дедушка. И это почти все, что осталось от ледвиллских лет.

В начале ноября типичная ледвиллская коляска, битком набитая седоками, поглядывавшими на свинцовое небо, которое пылило на них снегом, отправилась через перевал в сопровождении полудюжины верховых. Всадники были из хороших семей, выпускники лучших технических учебных заведений, молодые люди из тех двадцати семи, что недавно провожали в Ледвилле в последний путь генерала Винтона, сына пастора нью-йоркской церкви Троицы. В коляске сидели, кроме Сюзан и Оливера, его дальний родственник У. Ш. Уорд, старший брат Уорда по имени Ферд, прозванный Чародеем Уолл-стрит, и Улисс С. Грант-младший [103] , человек, который для меня остался в истории лишь тем довольно ужасным эпизодом, когда его, двенадцатилетнего, отец посадил на пригорке, чтобы он смотрел на смертоубийство при Шайло.

103

Улисс С. Грант-младший (1852–1929) – американский юрист и предприниматель, сын генерала Улисса С. Гранта, главнокомандующего Федеральной армией во время Гражданской войны в США и 18-го президента страны (1869–1877).

Если бы Грант мог улавливать эффект Доплера, создаваемый ходом времени, ему было бы так же не по себе во время этой поездки с Фердом Уордом, как во время кровавой битвы. Им всем могло бы стать не по себе. Пройдет немного времени, и Ферд Уорд, финансовый советник генерала Гранта, погубит бывшего героя целиком и полностью, сорвет и выбросит последние остатки его достоинства и репутации. Кроме того, он как участник синдиката, владеющего рудником “Аделаида”, оставит зарубку на жизни моих бабушки и дедушки. Не тот человек, с кем безопасно водить знакомство. Но бабушка, невинная душа, была очень рада и польщена, что мистер Уорд едет с ними через перевал, а потом в одном поезде с ней до Чикаго. Он был живым доказательством их с Оливером продвижения наверх, воплощением тех кругов, в которые Оливер своими профессиональными качествами заслужил право войти. На этот раз, расставаясь с мужем на перроне, она оставит его в прочном положении, а сама отправится на Восток без привкуса неудачи во рту.

Во всех отношениях этот возврат в родные края отличался от первого. Хотя опять им предстояло провести зиму врозь – ни слёз, ни тяжелых мыслей. В Чикаго Ферд Уорд и мистер Грант взяли ее с собой на банкет в честь генерала Гранта, и она в завершение своего светского сезона пожала руку славному победителю и заглянула в его печальные, с красными прожилками, глаза. Познакомилась с генералом Шерманом и полудюжиной других генералов Теннессийской армии северян, и у нее был оживленный десятиминутный разговор с главным оратором – мистером Сэмюэлом Клеменсом [104] . Эти не столь важные детали несут в себе для меня, историка, некое подтверждающее очарование: они доказывают, что бабушка действительно жила во времени, среди людей.

104

Сэмюэл Клеменс – настоящее имя Марка Твена.

Сквозь позднюю осень она вернулась в Милтон и после огорчения первого дня, когда сын ее не узнал, и нескольких дней распаковки, мытья, разговоров и подготовки почувствовала себя в состоянии приступить к зимней работе. Отвлекать ее было нечему – Огаста и Томас еще не вернулись из-за границы. Доски для иллюстраций к Луизе Олкотт она окончила, других заказов у нее не было. Экспромтом начала писать роман о своем дедушке, квакерском пасторе, который своим аболиционизмом удручал всю милтонскую общину.