Угол покоя

Она услышала, как Прайси подъехал близко и остановился за ней. Его лошадь фыркнула. Но ей хотелось наглядеться, и она не оборачивалась. Потом услышала, как Прайси своим утонченным оксфордским голосом, уверенно, без малейшего заикания, продекламировал:

О голубая чаша дня, Что вспыхнула огнем! [94]

Кто, как не Прайси? Где, как не в Ледвилле?

Над бабушкиными письмами из Ледвилла потрудились мыши, сотворив ряд исторических лакун. Да и стопка худенькая. За такой же срок в Нью-Альмадене и Санта-Крузе накопился целый тюк корреспонденции. Из Ледвилла – только тридцать писем.

94

Из стихотворения “Ода” Ральфа Уолдо Эмерсона.

Бабушкины воспоминания не сильно помогают, как и три ее романа на ледвиллском материале, увиденном от камелька сочувственными, но мало что понимающими глазами. Подлинные люди и поступки в этих романах проглядывают, но они помещены в сюжеты, полные переживаний и угрызений совести утонченных, чахнущих девственниц, каких бабушка уж точно не могла встретить в Ледвилле. Их избранники, герои романов – молодые инженеры, похожие на Оливера Уорда, но картонные; злодеи – захватчики чужих участков и бессовестные управляющие. Одна из героинь – дочь злодея, этот сюжетный ход бабушка использовала потом повторно. Прежде чем молодая особа может выйти за своего честного инженера, злодей должен раскаяться на смертном одре.

Эти истории можно было бы без особых изменений – только пейзажный фон выписать иначе – перенести в другое рудничное место, в Тумстоун или Дедвуд. Сюзан и впрямь была оберегаема – отчасти мужем, но в такой же мере своей собственной разборчивостью. Реальность в этой прозе играет лишь декоративную роль.

В погрызенных мышами письмах – вот где погребен Ледвилл, столь же неожиданный, сколь настоящий. Ледвилл, нашедший все-таки дорожку к ее камельку.

Поселок, где можно разбогатеть посреди экономического спада, манил всех – и подготовленных, и неподготовленных. В Ледвилле выпускники Гарварда выгребали породу из пробных шурфов, люди с дипломами Массачусетского технологического или Естественнонаучной школы Шеффилда в Йеле работали кассирами, секретарями и вооруженными охранниками, в контору каждой шахты, что ни день, заявлялся какой-нибудь начинающий инженер с дипломом и только-только отпущенными усами. В Кларендон-отеле разговаривали с бостонским, нью-йоркским и лондонским выговором; перевал Москито был важным миграционным маршрутом для перелетных экспертов по горному делу и капиталистов.

Ледвилл с грохотом несся к цивилизации, как потерявший управление поезд. Уже шли разговоры об оперном театре; три управляющих рудниками, в том числе У. Ш. Уорд, дальний родственник Оливера, собирались построить себе дома на аллее вдоль канала и рассчитывали к следующему лету поселиться в них с женами. Главный пансион Ледвилла, устроив “бал младших сыновей”, возвел на этом балу социальные перегородки, не менее жесткие на свой лад, чем в Ньюпорте [95] . Лучшие питейные заведения щеголяли мебелью орехового дерева, хрусталем и моррисовскими обоями. Все это начинало укладываться, вставать на свои места как раз в то время, когда Сюзан поселилась в своей неказистой хижине у канала.

95

Ньюпорт, штат Род-Айленд, в середине XIX века стал популярным у состоятельных людей летним курортом на Атлантическом побережье.

Однажды утром в дверь постучали, и Сюзан, открыв, увидела представительную, ясноглазую, весьма уверенную в себе невысокую даму. Хелен Хант-Джексон [96] была, как валентинка, послана ей Огастой, их общей подругой. Писательница, вышедшая замуж за горного инженера, и жительница Запада, миссис Джексон пришлась бабушке, которая нуждалась в ободрении, как нельзя более кстати. Если Хелен Хант из Амхерста, штат Массачусетс, не сгинула, став Хелен Хант-Джексон из Денвера, то почему Сюзан Берлинг из Милтона, штат Нью-Йорк, должна утратить себя, сделавшись Сюзан Берлинг-Уорд из Ледвилла? Они сошлись за пятнадцать минут разговора.

96

Хелен Хант-Джексон (1830–1885) – американская писательница и поэтесса, поборница прав коренного населения Америки.

В другой день выше по берегу канала, где начинались осины, возник лагерь: несколько фургонов, много мулов и полдюжины мужчин. Это были изыскания под эгидой новосозданной Геологической службы Соединенных Штатов, все участники – ветераны изысканий Кинга вдоль сороковой параллели. Через некоторое время после их появления спустился верхом и представился мужчина без подбородка, высокий, худой и сутулый, носивший свою некрасивую внешность так же элегантно, как белоснежные лосины. Сэмюэл Эммонс, один из гигантов, Гомер Ледвилла, один из кумиров Оливера и давний сподвижник Прагера, Кларенса Кинга и Генри Адамса. Он написал книгу, которую Оливер чтил как Библию, и участвовал в составлении тех самых геологических карт, что он сейчас с превеликим удовольствием увидел украшающими бревенчатую стену. Только женщина, сказал он, могла увидеть эстетические возможности силура.

Через несколько дней, перевалив через хребет, явились Прагер и Анри Жанен, а неделю спустя пожаловал сам Кларенс Кинг, прославленная личность, директор Геологической службы, автор книги “Горные путешествия по Сьерра-Неваде”, восходивший на гору Уитни и разоблачивший алмазную аферу 1872 года. Сюзан не думала о нем как о “лучшем и умнейшем в своем поколении”, потому что Джон Хей [97] еще не сказал про него этих слов, но она знала его как автора и слышала, с каким пиететом отзывался о нем Оливер как об ученом; говорили, что он остроумнейший собеседник и неподражаемый рассказчик. Тоном отчасти благоговейным, отчасти смешливым она писала Огасте, что в лагерной палатке Геологической службы ему прислуживает чернокожий камердинер, что у него просто неистощимый запас изысканных вин, коньяка и сигар, что его одежда для верховой езды, как и у Эммонса, сшита лондонскими портными из белоснежной оленьей кожи, выделанной индианками из племени пайютов в долине Карсон-Вэлли в Неваде. Помимо рассказа об одном вечере, в ее письмах, однако, я не вижу образчиков знаменитых бесед Кинга. Может быть, мыши виноваты.

97

Джон Милтон Хей (1838–1905) – американский государственный деятель.

С Кингом прибыл корпулентный и добродушный Томас Дональдсон, председатель Комиссии по общественным землям, и два месяца, пока стоял их лагерь, туда потоком текли знаменитости. Где, спрашивается, они проводили вечера? В бабушкиной хижине, разумеется. Она была лампой для каждого пролетавшего мотылька. В ее единственной комнате, чья полезная площадь была от силы пятнадцать футов на пятнадцать, каждый вечер собиралось необыкновенное общество – сгусток культуры, образования, таланта, красноречия, репутации, политического влияния и интеллекта. Держать две кровати занавешенными не было никакой возможности, они служили сиденьями. Не думаю, что бабушку оскорбляли эти новые вторжения в ее спальню; она была воодушевлена, как никогда в жизни. Приготовившись расхлебывать грубую западную кашу, которую сама заварила, познать труды и лишения изгнанничества, она оказалась хозяйкой салона, с которым (она не раз сама это говорила) вряд ли могла сравниться даже мастерская Огасты.

Если ты не веришь, что мы тут в Ледвилле весело живем, позволь мне рассказать тебе про наше празднование Четвертого июля. У меня были миссис Абади и миссис Джексон, их мужья еще не вернулись из инспекционных поездок. Пришел мистер Уорд с большим букетом диких цветов, а следом Фрэнк Сарджент по пути на рыбалку. Он помог мне соорудить обед: Оливер обжег себе ногу азотной кислотой, и ему трудно наклоняться к нашей открытой франклиновой печи. Обедали рыбной похлебкой (консервированной) из Бостона, белым мускатным виноградом (консервированным) из Калифорнии, чаем (“английский завтрак”, принес мистер Уорд), тапиоковым пудингом с изюмом по-ледвиллски (принес повар Геологической службы, увидевший, что мы празднуем) и горелыми тостами, которые приготовил Фрэнк. Наше застолье было не слишком чинным. Фрэнк сидел на упаковочном ящике, мистер Уорд качался в качалке и, проливая все на свете, изображал из себя невоспитанного мальчика (он всегда проказничает в компании, к своему собственному великому удовольствию), Оливер крутился на старом винтовом конторском стуле и ел свой виноград из будвайзеровского пивного стакана, оставшегося от нашего прошлого пикника. Пообедав, мы услышали мороженщика, который скорбно выкликал свой товар, идя вдоль канала. Оливер и мистер Уорд бросились наружу (вернее, мистер Уорд бросился, а Оливер заковылял), и в придачу мистер Уорд купил апельсинов. Когда мы вечером отправились вниз ужинать, там состязались в беге под звуки духового оркестра. Без оркестра здесь ничего не происходит – ни представление канатоходцев, ни выступление множества танцующих девиц в коротких юбочках в Большом западном амфитеатре. После ужина мы пошли с мистером Уордом в магазин Читтендена, где ему нужно было выбрать ковры и кретон для своего “приданого”, – он строит дом поблизости от нас и в следующем году женится. Ты не представляешь, какие элегантные вещи тут можно купить за деньги – если у тебя их много.

Каким-то образом мы подхватывали по пути все новых друзей, и, придя домой, мы набили нашу маленькую хижину до отказа. Вернулись мистер Джексон и мистер Абади, так что получилось три степенные супружеские пары, но вдобавок были мистер Кинг, мистер Эммонс и мистер Уилсон из Геологической службы, Конрад Прагер и Анри Жанен, приехавшие недавно, мистер Дональдсон из Комиссии по общественным землям, Прайси, секретарь Оливера, который практически спрятался под сиденьями, но был в восторге, и Фрэнк – он вернулся с рыбалки с двумя рыбами и благородно преподнес их мне. Он помог мне вымыть посуду, оставшуюся после обеда. Мистер Кинг сходил в свой лагерь, принес бутылку коньяка, и мы провозгласили тост за республику и пели военные и праздничные песни вокруг нашего очага.

Большинство этих людей скептически настроены по поводу нашего намерения привезти сюда Олли и моего намерения оставаться тут самой. Мистер Кинг и мистер Джексон на свой цинический лад заявили, что они будто бы считают продолжительные и частые разлуки единственной основой прочного брака. Миссис Джексон, услышав это, взвизгнула, как маленький терьер, потому что она, как я, последовала за мужем на Запад. Но даже она сомневается, что Ледвилл подходящее место для семейного гнезда. Она уговаривала нас переехать в Денвер. Ледвилл, сказала она, расположен слишком высоко. Здесь не растет трава, не несутся куры, не дают молока коровы, не могут жить кошки. Само собой, никто из них нас не убедил. Оливер, который обычно судит о своем состоянии по тому, как он чувствует себя после ста миль верхом, говорит, что никогда не чувствовал себя лучше, а про себя скажу, что бодра и в приподнятом настроении.

В завершение вечера я достала записку, которую только что получила от профессора Росситера Рэймонда, уехавшего от нас недавно после обследования рудника. Он с удовольствием сидел у нашего очага, но, как только покинул горы, страшно простудился. Он отправил нам это забавное маленькое благодарственное послание:

Пусть принца кашель донимает, Пусть богатей в платок чихает В опочивальне золотой. А мне нужна такая малость — Чтоб беспрепятственно дышалось В простом домишке под горой.

Ну разве мы не хорошо проводим время? Тяготит только одно – что Оливер так много времени проводит в поездках, обследуя рудники, которые, как тут говорят, и дохода не дают, и бросить жалко. Он завидует людям из Геологической службы, которые могут выехать утром верхом с сэндвичем и кайлом геолога и весь день охотиться за ископаемыми или просто глядеть на горы сквозь увеличивающую трубу теодолита.

5

– Хочу задать один вопрос, – сказала Хелен Хант-Джексон. – Он не имеет отношения к индейцам. Я знаю, как ведут себя американцы, когда их интересы вступают в противоречие с правами индейцев. Ведут себя бесчестно. Но хочу спросить о другом. Как поступает ученый на службе у правительства, когда оказывается, что он владеет сведениями, способными обогатить какого-нибудь капиталиста на миллионы, и при этом все его ближайшие друзья – эксперты по горному делу, занятые поисками именно таких сведений?

Заполняя собой качалку, но не качаясь, она сидела, сложив руки на животе, ее туфли, не доставая до пола, висели в паре дюймов от него, как противовесы подъемного окна. Ей нипочем были людские улыбки, шепотки, возгласы шутливого негодования – когда ей надо было, все взгляды в комнате обращались на нее, все рты умолкали. Один только мистер Джексон возвел сейчас глаза к потолку и хлопнул себя по лбу ладонью.

Кларенс Кинг поднял свое округлое оживленное лицо и засмеялся.

– Надеюсь, вы не намекаете на то, что кто-либо из нас недостаточно хорошо различает общественный интерес и свой личный.