"Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты

Пол был вымощен старинными глазурованными кирпичиками, образующими волнистый узор. Вдоль стен - занавешенные книжные полки. Я, очевидно, попал в библиотеку.

Я несказанно устал. И рухнул в единственное кресло, стоявшее в комнате. Все мои чувства выгорели.

Не успел я перевести дух, как взгляд мой упал на картину, прикрепленную к противоположной, свободной от полок стене. Картина изображала распятие. Иисус висел на кресте, а одному разбойнику...
– я не поверил своим глазам, я вскочил, чтобы подойти к картине поближе. И тут исполнилась мистерия муки: одному из разбойников солдат клещами выдирал кишки, в то время как другой солдат его оскоплял.

– И этот несчастный жил!
– Над его головой было написано черными буквами: «Иуда».

– Боже, Боже, - крикнул я, - неужели ты сумасшедший?!

– Нет, - ответил Он.
– Я Иуда, и я не могу умереть.

Тут я закрыл лицо руками и горько заплакал. Я знал теперь, что Бог вечно висит на кресте, и никакие наши страдания ему не помогут, потому что никто так и не узнал Его и не снял с креста.

На меня Он, кажется, смотрел благосклонно, потому что я-то Его узнал - но ведь я скоро опять все забуду.

Все же я успокоился.

Выпрямившись, я поцеловал нарисованные кишки и всю эту кровь.

Потом взял, не глядя, с полки одну из старинных книг - пергаментных, переплетенных в кожу, - и сел, чтобы почитать.

Буквы в книге были рисованными; но все слова написаны по-латыни, так что я мог лишь любоваться инициалами.

За таким чтением я заснул и никаких снов не видел.

Но, кажется, рядом со мной, пока я спал, постоянно горела свеча.

Когда я проснулся, было темно, через окно падала лишь узкая полоска лунного света.

Я очень испугался, вспомнив, что в полночь мой корабль отплывает. Я вскочил на ноги, выбежал из сакристии, но в самой церкви заблудился - никак не мог найти выход. А когда спустя долгое время на ощупь добрался до двери, она оказалась заперта. Я был заперт.

Дыхание вырывалось из груди, как горячий пар. Я снова тряс дверь. Но тщетно: она не поддалась. Я надеялся, люди услышат шум, я кричал, выл... Все напрасно.

Окна здесь зарешечены...

Мне вспомнился открытый люк в противоположной части церкви. В то же мгновенье в меня ужом заполз жуткий страх; но я сумел его побороть.

Я хотел отыскать спуск к саркофагам.

Я сообразил, что в библиотеке видел подсвечник с одной свечой. Я нашел его и зажег свечу, еще раз подошел к картине с распятым Иудой и потом отправился к тем средокрестиям под башнями. Посветил через решетку и разглядел, что, действительно, вниз ведет лестница.

Я решил, что перелезу через решетку, но когда уже добрался до верха, у меня застучали зубы. Саркофаги стояли прямо за ней.

А вдруг выход оттуда существует только в моем воображении?!

Я хотел выбраться, мне нужно было успеть на корабль.

Я все же спустился по лестнице, прошел по длинному коридору (слева и справа мелькали какие-то ниши)... И вновь очутился перед закрытой дверью.

Я почувствовал, как кровь стынет у меня в жилах. Схватился за железное кольцо. На мое счастье дверь оказалась незапертой.

Но навстречу мне дохнуло ледяным холодом. Я поднял светильник повыше, ступил в низкое восьмиугольное помещение, тесно заставленное саркофагами.

И внезапно почувствовал, что не могу больше сделать ни шагу: тысячекратная боль впилась в нутро, будто все кишки порвались. Я вскрикнул, попытался шагнуть - никак, никак! Боль резко усилилась.

Я постепенно осознал, что ничего другого не остается, кроме как испражняться прямо здесь. Я уже видел дверцу в противоположной стене, открытую, но до нее я бы не добрался.

Я думал, что сойду с ума или умру.

Все же я это сделал: прислонился к какому-то саркофагу и справил большую нужду... Оно завоняло.

Я же заплакал навзрыд, как не плакал ни разу в жизни.

Когда все уже было позади, и боль унялась, и одежда приведена в порядок, я поставил подсвечник на пол и сказал себе:

– Теперь я сам вкусил страх перед смертью. Теперь могу посмотреть и на мертвых.

Я подошел к одному деревянному гробу, чтобы открыть его. Крышка не была прибита. Я медленно ее поднял. В гробу лежала, укутанная в лиловую ткань, дивной красоты женщина с закрытыми глазами, тлением не тронутая. Но от нее одной, казалось, исходил весь холод этого помещения.

Пока я смотрел на нее, губы ее приоткрылись, и она спросила:

– Ты меня любишь?

Я ответил, вздрогнув:

– Ты слишком холодная.

Она спросила еще раз:

– Но ты любишь меня?

Тут я понял, что это моя мать; но сказал:

– Ты же мертвая.

И сразу услышал невообразимый шум, треск - как если бы сталкивались берцовые и прочие кости; я страшно вскрикнул, почувствовав, что мертвые из земляных могил хотят ворваться сюда через дверцу, потому что завидуют такой нетленности. Но мама на моих глазах тоже превратилась в скелет.

Тогда я обхватил руками ее мертвые кости, прижался губами к черепной коробке и крикнул:

– Я люблю тебя, очень люблю!

В тот же миг чужие останки с протяжным свистом вернулись в свои могилы, а на моих руках снова лежала холодная, как лед, красавица - и она улыбалась.

Я попрощался с ней, накрыл ее гроб крышкой, вставил в подсвечник новую свечу и стал пробираться к выходу.

На мгновенье я вспомнил о распятом Иуде. Но потом опять все забыл, я уже бежал по могилам, перепрыгнул через ограду... И тут увидел людей, которые с воем и криками разбегались в разные стороны, а выкрикивали они одно слово:

«D"oden, D"oden» [1] .

Я бежал мимо их домов, через их поля... Зная, что все они смертны, а моя любимая - нетленна.

Темный город спал, дома потеряли глаза. В гавани же стоял корабль, который ждал меня.

Море

Было, наверное, часа два ночи, когда корабль медленно заскользил по воде, направляясь к выходу из гавани. Я стоял на носу и видел в сиянии луны, как все б'oльшие и все более глубокие завихрения образовывались вдоль тела судна, пока не нахлынула одна-единственная могучая волна и не перехлестнула - с несказанной гордостью - спиралевидные линии. Мне казалось, я вижу такую красоту в первый раз.

1

Смерть, Смерть (шведск.).

Но меня что-то отвлекло, я не мог долго смотреть на эту волну. Она наводила на размышления, как женщина, которая сладострастно танцует перед мужчиной... улыбаясь, ибо уже познала суть наслаждения... Как вечно прекрасная девка.

Я невольно подумал: не высочайшая ли это участь для женщины - когда в ней заключено столько благородства, что она, подобно волне, может обращать к каждому мужчине жесты, исполненные такой красоты; и даже если она себя потеряет в нем, потому что, все-таки, он мужчина, в конечном счете она его одолеет... Но пока что я сам потерялся в своих мыслях.