"Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты

Конрад.

Да, Лохмач умный.

Хельмут.

Ты не должен так говорить. Лохмач очень любит тебя.

Конрад.

Я его люблю еще больше: откладываю за обедом лучшие куски и потом отношу ему - а то и сворую для него что-нибудь на кухне.

Хельмут.

Ну и как - он радуется, когда ты ему что-то приносишь?

Конрад.

Он лижет мне руку.

Рука (который что-то строил на столе, подходит к Хельмуту).

Дорогой паж, а мне ты можешь сказать, почему лошади такие сильные?

Хельмут.

Ну чтобы им было нетрудно носить тебя на спине и вообще чтобы бегать, не уставая.

Рука.

В это я не верю.

Хельмут.

Почему?

Рука.

Наш вороной жеребец тоже сильный, но ты запретил мне садиться на него, и пугал, и говорил, что он не сможет меня хорошо катать. Этому я не верю, ты меня обманул, ведь он точно сильнее, чем кобылы: я же видел, как легко он заставляет кобыл стоять смирно, когда хочет поставить копыта им на спину.

Хельмут.

Я тебе говорил, что лошади так празднуют свадьбу.

Рука.

Это я запомнил и знаю теперь, как отличают кобылу от жеребца... И все-таки ты мне солгал.

Хельмут.

Солгал, Рука... Прошу, прости меня.

Рука.

Прощаю. Но для чего ты сказал неправду?

Хельмут.

Я не был уверен, что твоя любовь к жеребцу достаточно велика. Ты должен знать: если кто-то хочет ездить на жеребце - во всяком случае, если этот кто-то еще маленький мальчик, - он должен очень сильно любить животное, иначе оно не станет терпеть, что на нем ездят верхом. И больше того - мальчик должен доказать жеребцу свою любовь.

Рука.

Не сомневайся, я уже это сделал. Не так давно, когда жеребец пасся на лугу, я проезжал мимо, и он, завидев нас с кобылой, громко заржал. Тогда я спешился, и подвел к нему кобылу, и держал ее под уздцы - все время, пока он праздновал свадьбу.

Хельмут.

А что было потом?

Рука.

Потом он приблизился и стал тыкаться носом то в мою подмышку, то в шею кобылы.

Хельмут.

Ты в самом деле его очень любишь?

Рука.

Да.

Хельмут.

Тогда я больше не стану возражать, если у тебя возникнет желание на нем прокатиться.

Рука (возвращаясь к прерванному строительству).

Рад это слышать.

Анна (входит).

Ну как, паж, я во всем исполнила свой долг?

Хельмут.

Ты разве сомневаешься?

Анна.

Нет, не сомневаюсь. Я только хотела услышать это от тебя.

Хельмут.

Накормила младшего?

Анна.

Я дала грудь обоим малышам, потому что и тому из них, что постарше, такой ценный напиток не повредит.

Рука.

Какой напиток, мама?

Анна.

Ты его прекрасно знаешь.

Рука.

Молоко, мама?

Анна.

Да.

Рука.

Напиток действительно ценный: пока его пьешь, подмечаешь в тебе столько смущающе-странного.

Анна (Хельмуту).

Год за годом продолжается эта история: я кормлю грудью всех детей, и старших и младших, ни один не хочет отказаться от материнской груди. Каждый вечер они - все по очереди - забираются в мою постель.

Хельмут.

Я тоже иногда забираюсь и веду себя так, как если бы был ребенком.

Анна.

Я никогда не сердилась, что дети так меня домогаются... Они воздают мне сторицей за время, когда я раздаривала себя, хотя никто этого не просил.

Ты думаешь, что я всегда исполняла свой долг? Я неудачно выразилась - что я всегда без остатка отдавала свою любовь?

Хельмут.

Я уверен, так оно и было.

Анна.

Значит, мне не в чем себя винить, если сегодня не придет ни один мужчина, который захотел бы меня.

Хельмут.

Ты очень сильно дрожишь.

Анна.

Так, наверное, и должно быть: ведь я жду семерых мужей и нескольких юношей, которые захотят быть моими небесными возлюбленными... Стол для праздничного пиршества накрыт уже с утра, но до сих пор никто не пришел... Может, я все-таки поступила неправильно. В конце концов, в этом заключался мой долг - сказать им, что я богата.

Хельмут.

Как хорошо, что ты этого не сделала, иначе среди них нашелся бы такой, кто женился бы на тебе ради богатства.

Анна.

Среди моих возлюбленных есть и бедные люди - возможно, они испугались, что им придется кормить рожденных мною семерых сыновей.

Хельмут.

Если они позволили себе испугаться, невелика потеря. Ты сегодня говоришь неумно.

Анна.

Я готова поверить, что сегодня вдруг поглупела, ибо сама замечаю, что порой путаюсь в себе и вместе со своими мыслями забредаю в какие-то чуждые места.

Хельмут.

Как у тебя язык повернулся сказать, что дети могли отпугнуть твоих возлюбленных? Если такое возможно, радуйся, что сыновья тебя уберегли от встречи с чудовищем... А если бы все же появился мужчина, который не любит их и лишь сдерживает свою неприязнь, потому что хочет насладиться тобою... И если бы ты приняла его как супруга, я бы собственными руками убил всех мальчиков!

Анна.

Успокойся! Что ты несешь! Ничего подобного не случится. Не говори такие жестокие вещи. Все будет по-другому... Мне, может быть, просто придется снова стоять на уличном перекрестке.

Хельмут.

Этого тоже больше не будет.

Анна.

Но я должна помогать...

Хельмут.

Должна - если нет никого, кто сильнее нуждается в твоей помощи. Ты больше не будешь общаться с теми, кто направляется к шлюхам.

Анна.

Мне кажется, ты говоришь так под воздействием гнева.

Хельмут.

Нет во мне гнева, совсем нет - хотя оснований для него предостаточно... Я уверен, никто из твоих возлюбленных не придет... Все они тебе изменили... Из-за этого я мог бы воспылать гневом, но ничего подобного не случилось... Я понимаю теперь, насколько все они ниже тебя, если ничего в тебе не поняли. Не поняли - твоей нежности, того, как ты раздариваешь себя... Не поняли тебя-мать... Может, я был единственным, кто тебя любил... Но ты должна знать, что я плевать хотел на них всех, на отцов, которые ничего не вложили в своих детей, ничего. Всё в этих мальчиках - от тебя.